Сивилла - Флора Шрайбер

— Подпиши здесь.

Затем он ткнул бумагу ей прямо в лицо, сказав:

— Ты разбила стекло моей машины. Ты за него расплатилась. Но не за доставленные неприятности, не за то время, которое я потрачу на ремонт. В общем, ты должна заплатить дополнительные…

— Вы записали мое имя. Вы сказали, что я могу идти. И я ухожу, — твердо заявила Пегги. — Но я не понимаю, почему вы хотели, чтобы я здесь расписалась.

— Я так понял, ты утверждаешь, что это не твое имя, — ответил мужчина. — Хватит! Иди!

Пегги пошла пешком обратно на станцию. В поезде по пути домой она думала, как глупо было с их стороны поднимать весь этот шум из-за маленького разбитого стекла.

Почти стемнело, когда Пегги вернулась в небольшую комнатку, которую она делила с Сивиллой, очень похожую на ту, что они занимали в выпускной семестр в колледже. Сумерки, пронизывающие комнату, отбрасывали бледные тени, беспорядочно ложившиеся на потолок, на поверхность стола и кресел.

Пегги скинула туфли и вытянулась на кровати. Потом она вскочила и бросилась к портативному фонографу. Поставить «Холм пересмешников» или «Залив Гэлуэй»? Решившись на «Пересмешников», она начала подпевать мелодии.

Продолжая петь, она подошла к окну и выглянула наружу. Деревья во дворе общежития сверкали, покрытые снегом, который только что начал падать. Пегги перестала петь. Она боялась снега, боялась холода.

Неожиданно ей в голову пришла идея: в комнате отдыха сегодня устраивалась предрождественская вечеринка, и, утомленная всеми этими ужасными вещами, случившимися за день, она решила пойти туда, чтобы развеяться. Пожалуй, можно надеть платье яблочно-зеленого цвета, купленное в китайской лавочке в верхней части Бродвея. Тогда Пегги отправилась туда, чтобы купить дешевенький десятицентовый бумажный зонтик, но, увидев это платье, в ту же секунду поняла, что должна купить его.

Пока пластинка продолжала крутиться, Пегги достала платье из шкафчика, который она насмешливо называла «наша гардеробная». Это платье такое же милое, подумала она, как те, что висят в витринах роскошных магазинов на Мэдисон-авеню. А ее платье — последний крик моды сезона — обошлось ей всего в двенадцать долларов. Оно бы стоило своих денег, даже если бы пришлось заплатить за него тридцать, сорок, пятьдесят, восемьдесят, двести, а может быть, даже и триста долларов. Но Сивилле понадобилось явиться и все испортить. Пегги больше любила Сивиллу, когда та занималась своими делами и не совала нос куда не надо.

Пока Пегги грациозно облачалась в сильно открытое спереди платье, добрые чувства, которые она сегодня днем питала к Сивилле, испарились. Она чувствовала, что Сивилла стоит между ней и ее желаниями, ее нуждами, ее стремлением к самовыражению. Из-за этого платья вновь проснулось дотоле дремавшее в ней недовольство Сивиллой, хранительницей их тела и главой семьи.

Сивилла была фактом жизни Пегги, но временами она была ужасной помехой. Когда Сивилла обнаружила в шкафу это чудесное платье, она среагировала так, словно увидела что-то вроде привидения: «Как оно попало в мой шкаф? Откуда в моем кошельке взялась квитанция с распродажи?»

Возможно, хуже всего было то, что она вообще обнаружила это платье. Пегги спрятала его на верхней полке шкафа, куда Сивилла складывала всякий хлам — в общем, все, кроме платьев. Кто бы мог ожидать, что Сивилла туда заглянет?

Интересно, расстраивалась ли Сивилла по поводу денег? Конечно, двенадцать долларов — это не слишком дорого за такое платье. У Сивиллы были деньги. Но, как полагала Пегги, у Сивиллы было на этот счет собственное мнение и она могла пойти и потратить свои деньги на мебель, на причиндалы для живописи и на лекарства — на все то, что Сивилла называла предметами первой необходимости.

«Сивилла постоянно мешает пользоваться вещами, которые я покупаю, — раздраженно подумала Пегги. — То же самое было и с моим голубым костюмом и голубыми туфлями. Два раза за день я их доставала, но оба раза Сивилла засунула их обратно. Да, конечно, она может надоесть».

Пегги взглянула на себя в зеркало. Результат был просто потрясающий. Кому угодно понравится такое платье. Может быть, на самом деле Сивилла расстраивалась не из-за платья, а из-за Пегги? Нет, это чепуха. Правда состояла в том (и Пегги была вынуждена признать это), что Сивилла не знает о ее существовании. Не слишком-то это приятно, но так уж получилось.

Какое-нибудь небольшое украшение усилило бы эффект, подумала Пегги, продолжая разглядывать себя в зеркале. Было бы здорово надеть что-нибудь такое, но она знала, что это невозможно. Нехорошо носить драгоценности. Ведь так говорили в церкви? Разве ей не внушали это с тех пор, как она себя помнит? И все равно ей нравились эти милые безделушки. Пегги заколебалась. Здесь было жемчужное ожерелье, принадлежавшее когда-то матери Сивиллы. Нет, его она не наденет. Она не любила мать Сивиллы, и надеть этот жемчуг было бы вдвойне нехорошо.

Пегги никак не могла оторваться от зеркала. Ширококостное телосложение делало ее на вид коренастой, отчего она не была в восторге. Зато ей нравилась новая голландская стрижка, нравились прямые темные волосы, челка, округлое лицо, курносый нос, яркие синие глаза и — да, это следовало признать — озорная улыбка. Боже мой, раньше ей это и в голову не приходило, но она действительно выглядит как фея. Сивилла с ее худым стройным телом, с распущенными каштановыми волосами, с лицом сердечком, сероглазая и вечно серьезная, выглядела совсем по-другому. Как милый доктор могла этого не заметить? Как мог этот мужчина в Элизабет, разглядывавший фотографию Сивиллы, не заметить этого? Почему люди вечно путают ее с Сивиллой?

Неожиданно Пегги быстро отошла от зеркала. Ее заставил сделать это вид собственных губ. Большие и полные. Такие губы бывают у негров. Пегги боялась своих губ. Она начала думать о себе как о негритянке. Она боялась негров, боялась того, как к ним относятся другие, боялась того, как относятся к ней. Она забрала сумочку и покинула комнату.

Выбежав во двор общежития, где снег падал на ее непокрытую голову и таял у нее на носу, Пегги устремилась прочь от своих страхов. Как бы для того, чтобы отогнать их, она вновь начала напевать «Холм пересмешников».

Когда она вошла в комнату отдыха, там уже было полно народу. Студенты, собравшись группками, болтали обо всем на свете. Были расставлены карточные столики и стол для пинг-понга. Сивилла не играла ни в карты, ни в пинг-понг, но Пегги — играла. У Пегги была хорошая реакция.

Пегги посмотрела на парней. Почти любой из них был лучше, чем Стен. Но интересовалась ли ими Сивилла? Вовсе нет. Стен не разбил сердце Сивиллы; она просто не была настолько впечатлительной. Сердце Пегги тоже не было разбито — вот уж нет. Пегги хотелось, чтобы Сивилла подобрала себе какого-нибудь парня, который нравился бы им обеим.

Длинный стол для закусок, накрытый красивой белой кружевной скатертью, с двумя большими медными самоварами (один с кофе, а другой с чаем), напомнил Пегги о том, что она за весь день всего лишь перекусила в Элизабет. Она знала, что по религиозным соображениям ей нельзя пить кофе или чай, но маленькие сэндвичи и хрустящее печенье выглядели очень соблазнительно. Едва она успела надкусить сэндвич, как послышался голос с отчетливым средне-западным акцентом:

— Как прошел денек, Сивилла?

— Отлично, — без колебаний ответила Пегги, подняв глаза на Тедди Элинор Ривз, выглядевшую привлекательно, несмотря на ее безразличное отношение к одежде, отсутствие косметики и угловатое телосложение.

Тедди, жившая в соседней комнате, всегда называла ее Сивиллой. Пегги давным-давно решила в случае необходимости откликаться на имя Сивилла. Такой необходимости не было при встрече с теми злыми людьми в Элизабет, но с Тедди, которая крепко подружилась с Сивиллой, совсем другое дело.

— Где ты была весь день? Я уже стала беспокоиться, — продолжала Тедди.

Ростом сто семьдесят пять сантиметров, широкоплечая, широкобедрая, с очень маленьким бюстом, Тедди всегда была доминирующей фигурой и разыгрывала из себя заботливую мамашу. Пегги не понимала, как Сивилла ее выносит. Пегги знала, что Тедди не терпится получить подробнейший отчет о дне, проведенном Сивиллой. Что ж, этот день не принадлежал Сивилле, и Пегги не намеревалась его описывать.

— Рада видеть тебя, Дорсетт, — сказала присоединившаяся к ним Лора Хочкинс. — Ты говорила, что не придешь. Я рада, что ты передумала.

Лора тоже была подругой Сивиллы. И насчет нее у Пегги тоже имелось свое мнение.

Тедди, Лора и еще несколько девушек собрались вокруг Дорсетт, обсуждая профессора Клингера. Дорсетт тут же достала из сумочки мелок для рисования, указала им на стену и начала аффектированным тоном:

— Итак, леди и джентльмены, вы должны слушать меня внимательно, если вообще собираетесь слушать. Живопись принадлежит к величайшим традициям культурного наследия человечества. И если вы не будете уделять ей бе-е-езраздельное внимание, вы оскорбите ее Музу.