Несколько бесполезных соображений - Симон Кармиггелт

В полдвенадцатого я придумал выход.

— Нам пора, — сказал я, вставая. — А то опоздаем на поезд.

Жена изумленно посмотрела на меня, но я выразительным взглядом дал ей понять, чтобы она не вмешивалась.

— На поезд? В такое время? — спросила мефрау Флоодорп.

— Да, завтра утром, совсем рано, нам надо быть у нотариуса в Утрехте, — продолжал я врать. — Поэтому лучше подскочить туда сейчас, по крайней мере не опоздаем.

Историю я придумал дурацкую, но правдивые истории тоже иногда бывают дурацкими. Я чуть-чуть опасался, что жена скажет: «Садись и не шути так пошло, не надо нам ни в какой Утрехт», но, к счастью, она держала язык за зубами и тоже встала, озабоченно наморщив лоб.

— Жаль, что пришлось так скоро уходить, — сказал я в прихожей.

И тут я заметил, что Флоодорп тоже надел пальто.

— Что ты делаешь?

— Я отвезу вас на машине на Амстелский вокзал, — сказал он сердечно.

— Не надо… — начал было я, но он такой: уж если делает что-нибудь сердечное, его не остановишь.

Пока он обходил машину, чтобы сесть впереди, жена прошипела:

— Ненормальный, что мы будем делать ночью на вокзале?

— Тише, не мешай… — прошептал я.

Флоодорп сел за руль.

— На двенадцатичасовой? — догадался он. — Это последний поезд.

— Что поделаешь, — сказал я. — По крайней мере завтра не опоздаем.

Получилось это у меня неубедительно. В какой-то мере я чувствовал себя как актер, который правдами и неправдами выбил себе главную роль, но знает, что вся труппа считает его бездарностью. Мы молча ехали по тихим улицам, и вот перед нами возникло в ночи огромное пустое здание Амстелского вокзала, напоминающее дом великана, давно умершего и забывшего перед этим погасить свет.

— Ну, огромное тебе спасибо, — начал я, когда мы вылезли из машины, но он не захотел пожать протянутую мною руку. Как настоящий верный товарищ, он потащился со мной к кассе. Ладно, два билета до Утрехта всегда можно вернуть. Протягивая деньги в окошечко кассы, я сказал, избегая смотреть на жену:

— Ну, дружище, до скорой встречи, тогда снова…

Но он возился у дребезжащего автомата. И вот уже семенит обратно и говорит со своим вялым смешком:

— Я взял перронный билет.

Мы вышли на платформу, и у нас еще была «уйма времени». Мы мрачно просидели его в пустом ресторане. Светская беседа рыбьей костью застревала в горле.

— Очень хорошее сообщение, — выдавил из себя Флоодорп.

— Да, раз-два — и ты на месте, — сказал я. Моя жена сидела с таким видом, будто только что получила сразу очень много извещений о смерти родных и знакомых. Все удрученно молчали, и в это время подали поезд.

— Точно по расписанию, — похвалил наш друг.

— Что да, то да, — сказал я.

Я еще думал: может быть, закричать «Ха-ха, нам вовсе и не надо в Утрехт, я пошутил, а ты поверил как дурак», но что бы это дало? Внезапный обморок — тоже не выход, тогда Меня отнесут в больницу, а как я оттуда выберусь? Нет, Никуда не денешься, надо садиться в поезд.

— Пока! — махал рукой наш славный Флоодорп.

Поезд тронулся.

— Ну, ты у нас просто гений! — начала жена.

— Помаши же ему, — умолял я.

Впрочем, оказалось, что провести ночь в утрехтской гостинице тоже неплохо — приятное разнообразие…

Розовые гвоздики

Розовые гвоздики я принес Элле, когда на минуточку заскочил к ней, не желая слишком надолго оставлять нашу дружбу на произвол судьбы.

— Ах, как мило! Заходи скорей. Я очень, очень рада. И такие роскошные цветы… ты меня совсем избалуешь… это просто безумие!

Элла — симпатичная дама сорока двух лет, она вполне довольна своим Фрицем, который командует на какой-то фабрике. У них нет ни детей, ни родни, ни даже собаки — каждое лето они совершают какое-нибудь интересное путешествие. В молодые годы Элла один сезон выступала на сцене. Собрала богатый урожай зрительских писем. В гостиной до сих пор висит ее фотография в «Когда звезда остановилась…». Но она никогда не грустит о тех временах — настоящего актерского призвания у нее не было. У нее обаятельная глуповатая улыбка, и обо всем она говорит с немного усталым видом: «ах, как мило»… что ты пришел, что ты уже уходишь, что ты скоро зайдешь опять. Очень мило.

— Садись, садись… хочешь чаю?.. Погоди, сначала я позабочусь о твоих роскошных цветах… вот в эту вазу… как ты думаешь, в ней они будут смотреться?

— По-моему, да, — говорю я. Что я понимаю в вазах?

— Погляди, тогда надо немного подрезать стебли…

Вдруг она затихает, поворачивается вполоборота ко мне и испуганно восклицает:

— Что это такое я слыхала?!

— Ерунда, — отвечаю я. — Просто дети кричат во дворе.

— Я не про то. Я слыхала, Пит бросил Магду.

— А-а, да, — говорю я. Это старая история. У нас дома ее уже перестали обсуждать.

— Как ужасно, ведь она такая славная женщина, — восклицает Элла, тараща глаза, как трагическая актриса. — Почему же он так поступил?

— Ну… — мямлю я. Не могу же я сказать: «Наверное, ему захотелось уйти» или «Я думаю, она ему надоела», это было бы слишком грубо. И я нерешительно начинаю: — Видишь ли, мне кажется, дело в том, что между ними уже давно…

— Нет, так нехорошо, — говорит она. — Ваза слишком низкая. Я думаю, надо взять высокую и узкую, как по-твоему?

— Вообще-то ты права, — переключаюсь я на другую тему. — Стебли видишь какие длинные. Пришлось бы отрезать чуть ли не половину, а это жаль, потому что стебли…

— Ну расскажи, так как же перенесла удар несчастная женщина?

Она снова делает трагические глаза. Я опять надеваю на лицо маску скорби, соответственно меняю тембр голоса и мрачно говорю:

— Она совсем сломалась, бедняжка. Видишь ли, она безумно любила его и…

— Так лучше, — безмятежно произносит Элла.

— Возможно, — соглашаюсь я. — Разумеется, интеллектуальный уровень у нее был гораздо ниже, чем у Пита, и…

— В этой вазе они смотрятся гораздо лучше, — продолжает Элла. — Они чем-то похожи на букет в старинном стиле, замечаешь? Здорово! Стоят прямо, и все-таки прелестно. А ты знал, что я очень люблю именно розовый цвет?

— Мне и самому он нравится, — признаюсь я. — Такой нежный. И в то же время свежий и бодрый. Дома у меня всегда много цветов, и преимущественно…

— Утешение… — раздумчиво произносит Элла. Я поддакиваю осторожно, ибо это может опять относиться к брошенной Магде. Но Элла продолжает:

— Цветы всегда так утешают. Если ты чем-нибудь недоволен. Или тебе грустно. Пойдем, я поставлю их на буфет. Смотри — чудесно, правда? Как мило, когда в комнате цветы. А ты тоже их любишь?

— Еще как! Я же говорил тебе, дома у меня всегда много цветов, и преимущественно розовых, — заверяю я.

Она умиротворенно улыбается, но глаза устремлены в неведомые дали. Я застыл в кресле стиля рококо и с удовольствием проглотил бы сейчас кусочек колючей проволоки. Совсем пав духом, я решаюсь высказаться:

— В розовых гвоздиках всегда есть что-то праздничное.

— Все-таки ужасно мило, что ты пришел! — восклицает Элла. — Ну так рассказывай же, эта несчастная женщина, как она перенесла удар?

Из сборника «Болтаясь без дела» (1955)

Второе «Я»

Сегодня утром мне страшно хотелось выпить. С вами тоже так бывает? Ну, выкладывайте без ложного стыда, мы ведь наедине. Ах, вот как, с вами такого никогда не случалось. Что ж, ладно. Хоть мне это и удивительно. Со мной так бывает частенько. Не знаю, по какой причине. Просто выходишь из дома мрачный как туча и понимаешь: денек не сулит ничего хорошего. В записной книжке несколько многообещающих интересных встреч, но я нутром чувствовал, что все сорвется.

— Быстрее приступай к работе, — сказал я себе.

— Рюмочка тебе не повредит, — вмешался другой «я».

А так с вами бывает? Есть у вас второе «я», личность, с которой вы, собственно, никогда не были по-настоящему знакомы? Однако же это второе «я» всегда рядом. Порою оно неделями молчит в моей душе. Читает Диккенса. Но вдруг в один прекрасный день оживляется и начинает досаднейшим образом во все вмешиваться.

— За работу! — приказываю я себе с беспомощной решительностью экскурсовода.

Но тот, другой, уже завладел моими ногами, и я пошел не прямо, а свернул налево.

— Хорошо, можно пойти и так, — сказал я, делая вид, будто ничего не произошло.

— Смотри, вот приличное кафе, — произнес другой и остановился.

— Я туда не пойду, — возмутился я.

Но он уже вошел внутрь, и мне оставалось только последовать за ним: куда иголка, туда и нитка. Впрочем, кафе действительно оказалось приличным. Сонный толстяк, у которого вечно такой вид, словно он позабыл что-то в своей прежней жизни, но точно не знает, что именно, любовно воздвиг это кафе во имя собственной страсти к спиртному. Кроме названия «Голубое знамя», в кафе есть и другие прелести. Все мы стремимся точно выразить наше глубочайшее «я», а удается нам это лишь в незначительной степени. А вот иной трактирщик достиг в этом успеха. Он гордо приколачивает к фасаду табличку «Разрешена продажа всех спиртных напитков» — главную суть его личности. И знай холит своего конька, да еще и выгоду блюдет. Больше того, холить конька он просто обязан, потому что тем зарабатывает себе на хлеб. Таким манером он убивает разом двух зайцев. Он поэт и хозяин в одном лице, и на педали жмет, и по инерции катится, ловко пленяя себя и другого махонькой рюмочкой.