Гавана, год нуля - Карла Суарес
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Спустя какое-то время ко мне подошел Леонардо: спросить, не играю ли я в домино — он остался без пары. Я с удовольствием приняла его приглашение и, воспользовавшись моментом, взяла его под руку и отвела в сторонку, чтобы сказать, как мне понравились его стихи. И заодно выказала заинтересованность в других его произведениях. Леонардо, явно польщенный, поблагодарил и выглянул во двор — попросить, чтобы его позвали, когда подойдет его очередь в игре. Затем взял свечу и подвел меня к одному из стеллажей. «Вот, держи», — и протянул мне книжку, сказав, что она была первой из опубликованных. Он даст прочесть мне все, но не сразу, а по очереди, чтобы я не умерла от скуки. А взамен он просит меня — просит официально и вполне серьезно — давать свою оценку каждой из прочитанных книг. Долги, долги и еще раз долги — это было ровно то, чего мне остро не хватало. Отлично.
Когда нас позвали играть в домино, Леонардо еще понятия не имел, что я — первоклассный игрок. Мои родители и отчим играли всю жизнь, так что я научилась играть чуть ли не с пеленок, и, без лишней скромности, я — настоящий ас. И если есть в этой игре хоть что-то, чего мужики не выносят, а меня забавляет, так это выигрыш женщины. В тот вечер я пошла с дубля 9–9, и все в один голос сказали «тяжелый дублет», но когда мы выиграли первую партию, один из вышедших из игры смерил меня недобрым взглядом. А я — ноль внимания. Это он терзал мое терпение своим бесконечным рассказом, должна же я с ним поквитаться. Мы всё выигрывали и выигрывали. Леонардо был вне себя от радости, а другие игроки глядели на нас все мрачнее и мрачнее и даже вступили в сговор с целью нас переиграть. «Гавана Клаб» давно закончился, и пили мы уже низкосортный самогон, но последний глоток настоящего рома припасли как премию для пары, которая сумеет вышибить нас из игры.
Не имею понятия, сколько времени мы играли, но снова дали свет, некоторые из гостей уже разошлись, и меня клонило ко сиу. Я взглянула на часы — было около часа ночи. С утра мне надо было на работу, так что я объявила, что выхожу из игры. Оставшиеся запротестовали, требуя реванша, а Леонардо гордо поднялся, звонко чмокнул меня в щеку и спокойно вылил в свой стакан остатки «Гаваны Клаба», предназначенного отметить наше поражение. Я посмотрела по сторонам и обнаружила, что мы остались одни.
В гараже кто-то спал на кровати. Барбара и Анхель разговаривали, сидя на полу. Завидев меня, Анхель улыбнулся: «Ну что, ты там всех разгромила или как?» И сказал, что он уже выходил, но я была так увлечена игрой, что его даже не заметила. У Анхеля покраснели глаза, а стакан, казалось, прирос к руке. Я сказала, что уже поздно и пора уходить. «А где ты живешь?» — осведомилась итальянка. Я ответила, что на самом краю света, и Анхель поднялся со словами, что ночевать я буду у него: уже очень поздно и надежды на транспорт почти никакой. Я протянула Барбаре руку, помогая ей встать, и она объявила, что раз так, то никаких проблем: она тоже живет в Ведадо и может заплатить за такси, так что поедем все вместе.
На обратном пути мы почти не разговаривали, Анхель клевал носом на переднем сиденье, а мы с Барбарой — на заднем. Машина довезла нас до ближайшего к дому Анхеля угла, я поцеловала Барбару на прощание, а он сказал ей «чао» уже с тротуара. Как только мы начали подниматься по лестнице, он обнял меня за плечи со словами, что смертельно устал, что уже давно хотел отчалить, но я все играла и играла, и ему ничего не оставалось, как лакать дерьмовую самогонку всех этих дерьмовых поэтов. И то сказать, изо рта у него несло так, как будто воздух выходил совсем не изо рта. Дома он просто рухнул на постель, и мне стоило немалых трудов снять с него одежду. Он обхватил меня, упрашивая, чтобы я легла спать рядом с ним, не оставляла его. Я обвила его руками и держала, пока не уснул, и только тогда я смогла наконец встать, раздеться, поставить будильник и снова лечь — спиной к нему и прикрывая нос. Утром я оставила ему записку, пожелав доброго дня, и отправилась на работу. Он видел уже, наверное, седьмой сон.
Похмелье Анхель лечил сном. В этой стране пьют все. Когда грустно — пьют оттого, что грустно, а когда чему-то радуются — потому что рады. А когда ни радости, ни грусти, пьют от непонимания, что же такое с ними творится. Если есть настоящий ром, то пьют настоящий ром, но если под рукой нет рома, то гонят самогон и пьют его. Главное — пить. Без остановки. Понимаешь? Все время, без остановки.
К счастью, Анхель хотя бы что-то помнил и все понимал, поскольку на следующий день он пришел ко мне в техникум извиняться. Мы решили прогуляться. Ситуация с сестрой огорчала его чрезвычайно. Дайани с отцом не разговаривала вовсе, а мать свою обвиняла в том, что она во всем с ним соглашается. Послушать ее, так только Анхель худо-бедно ее понимает, только вот не позволяет у него жить. Она, по ее словам, совсем одна, и поэтому единственное, чего хочет, — уехать из страны, слинять. Анхель сказал мне, что мог бы сделать над собой усилие и взять ее на несколько дней к себе, но это может повлечь за собой другую проблему: пустишь ее один раз — будет очень трудно отмотать назад.
Как он потом сможет выкурить ее из квартиры? Нет, это невозможно, нельзя ее пускать, и точка. И во всем этом клубке проблем больше всего его беспокоила зацикленность Дайани на идее уехать из страны. Он стремился выбросить эту мысль из ее головы и поэтому предложил ей подыскать где-нибудь съемную комнату, чтобы она пожила какое-то время одна, отдельно от семьи. Естественно, чтобы снимать
