Вторая жизнь Мириэль Уэст - Аманда Скенандор
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Вам не следовало пытаться сбежать, – сказала сестра Верена, как только процедура была завершена, и она принялась оборачивать ее руку марлей, а затем полосками пропитанного гипсом муслина. – Какой дьявол вселился в вас, что вы решили, что сможете перелезть через забор из колючей проволоки?
Мириэль не разобрала, действительно ли женщина верила, что в нее вселился дьявол, или это был просто ее дурацкий способ назвать Мириэль глупой. В любом случае, она ненавидела ее. Сестра Верена понятия не имела, что значит быть матерью, что боль от разлуки с детьми хуже тысячи сломанных рук.
– Я просто вышла на ночную прогулку, и поскользнулась, – промямлила Мириэль. Это была нелепая ложь, но она не собиралась доставлять удовольствие сестре Верене, рассказывая правду.
– Так эта голубая ткань, зацепившаяся за колючую проволоку, не от того нескромного костюма, который вы называете платьем?
Мириэль посмотрела ей прямо в глаза.
– Нет.
– И две сумки, которые сторож Дойл нашел у забора, не ваши?
– Нет.
– Ну, как скажете. Должно быть, это чье-то еще. Я скажу мистеру Дойлу, чтобы он отвез их прямо в мусоросжигательный завод. – Она приложила последние полоски муслина к гипсу Мириэль и встала.
– Подождите.
Не беда, если сгорят туфли и платья. Но фотография была незаменима.
– Они мои. На другой стороне забора у дороги есть еще одна сумка.
Сестра Верена вздернула подбородок и ухмыльнулась.
– Я так и думала.
Глава 11
Мистер Хэтч, возможно, и солгал насчет дыры в заборе, но он не солгал насчет тюрьмы. Как только Мириэль наложили гипс, ее увезли в маленькое бетонное здание на дальнем краю колонии. Ее камера была оборудована самым скромным образом – кровать, стол и стул с соломенной спинкой – все это скрипело и шаталось. Единственное окно комнаты – щель высоко в стене, пропускающая скудный свет и никакого ветерка. Ее единственными спутниками были мышь, которая жила в углу, в полуразрушенной части стены, и сторож Дойл. Из этих двоих Мириэль предпочитала мышь.
Единственным послаблением было разрешение каждый день, в течение двадцати минут бродить по огороженному тюремному двору для физических упражнений. Мириэль наслаждалась этими короткими глотками свежего воздуха и настаивала на том, чтобы выйти на улицу, даже если шел дождь. Почти каждый день появлялась Айрин. Она приходила прямо со смены в аптеке, пахнущая пятидесятицентовыми духами и рыбой недельной давности. Они болтали несколько минут через сетчатый забор, львиную долю разговоров вела Айрин. Затем, когда сторож не смотрел, она подсовывала Мириэль шоколадку или журнал, и весело прощалась.
Все остальное время Мириэль была зациклена на побеге. Не из тюрьмы, а из этой жалкой колонии. Конечно, ей придется подождать, пока заживет сломанная рука. И на этот раз она возьмет только одну сумку… максимум две. Вместо того чтобы нести их вручную, она перекинет их через плечо, чтобы обе руки были свободны, и перелезть через забор станет проще. Если она обернет свой кожаный пыльник вокруг верхних нитей колючей проволоки – на этот раз заранее, – она сможет перелезть без единой царапины. Оттуда добраться домой будет проще простого. Никто не заподозрит молодую, элегантно одетую женщину в том, что она прокаженная. Она в мгновение ока поймает попутку и будет на вокзале в Новом Орлеане, прежде чем кто-нибудь в Карвилле поймет, что она сбежала.
Лежа на комковатом матрасе в своей камере, она представила себя дома: французские двери в большой комнате широко распахнуты, морской бриз развевает тонкие занавески, в руке шипит ледяной джин. На граммофоне крутится ее любимая пластинка. Из детской, где играют девочки, доносится смех. Из кухни слышен солоноватый запах устриц «Рокфеллер». Родстер Чарли грохочет по подъездной дорожке. Дом. Ей просто нужно сбежать и добраться туда.
Однажды днем, спустя несколько недель заключения, вместо обычного помятого журнала или полурасплавленного батончика «О Генри!»[19], Айрин передала через забор письмо.
– Я попросила Фрэнка откладывать твою почту. Это пришло вчера.
Мириэль схватила конверт, даже не обернувшись на сторожа Дойла. Обратного адреса не было, но ее дурацкий псевдоним – миссис Полин Марвин – и почтовый адрес колонии были написаны рукой Чарли. Она проследила взглядом аккуратные буквы, прежде чем поднести конверт к носу. Она надеялась вдохнуть пряный аромат лосьона после бритья, которым пользуется муж, но пахло только бумагой.
– От твоего муженька? – уточнила Айрин.
Мириэль кивнула.
– Когда мой старик воевал на Филиппинах, я была влюблена так же, как ты. Боже, как я скучала по нему! – Она теребила яркое золотое кольцо с рубином на указательном пальце. – Я когда-нибудь рассказывала тебе историю о том, как он в Далласе выиграл в покер это кольцо… для меня…
Мириэль негромко кашлянула.
– О, черт! Что это я треплюсь, когда тебе, должно быть, хочется побыть наедине со своим письмом. – Она подмигнула Мириэль. – Я зайду завтра, детка, на случай, если ты напишешь ответ, который мне нужно будет тайком забрать.
Мириэль поблагодарила ее, затем села в тени ближайшего дерева спиной к тюрьме и разорвала письмо.
14 марта 1926 года
После твоего отъезда, сидя в тишине, я часто думаю о том времени, когда мы были вместе. Уверен, ты знаешь, что те первые годы были одними из самых счастливых в моей жизни. Наши послеобеденные прогулки на море с детьми. Костюмированные балы, чаепития и шумные вечеринки в Хиллз. Как ты тогда сияла! Даже Дуглас не мог похвастаться более очаровательной женой. И какой замечательной матерью ты была. Все любили тебя тогда, и я больше всех.
Но после смерти Феликса все так быстро развалилось. С тех пор никто из нас не чувствует себя счастливым. Я думал, что рождение Хелен может стать для нас шансом начать новую жизнь. Но то, что с тобой произошло сразу после, лишило нас этой возможности. Мой фильм, на который ты даже не потрудилась прийти, и в студии стали шептаться, чтобы ты меня бросила. А ты, ты не могла ничего понять, потому что никогда ни к чему в своей жизни не стремилась. Никогда ни за что не боролась.
Я ушел с головой в свою работу на студии. Теперь я понимаю, что это была тщетная попытка компенсировать внутреннюю пустоту. Ты ушла в себя и была всего лишь оболочкой женщины, переходящей от дивана к бару и обратно, нисколько не заботясь о том, как твоя депрессия убивает нас. Даже когда ты была на ногах – играла в
