Девушки и единорог - Рене Баржавель

— Я не люблю вас! — закричал сэр Джонатан. — Вас не любит сам Господь!.. Дикари!.. Вы опять дрались!.. Во вторник в Дункинелли! В четверг в Каррикнаорне! При этом Пир О’Калкалон потерял глаз и половину зубов! А кюре, чтобы уцелеть, пришлось провести ночь в лисьей норе!

Из толпы послышались смешки и недовольное ворчание.

— Замолчите! Вы просто животные! Вы хуже своих ослов! Вы думаете, что Бог не видит вас? Или вы считаете, что Он вами доволен? В ваших дубовых головах хоть иногда появляются мысли о Боге? Вы знаете, что такое Бог?

Он помолчал, дав им время на размышление.

— Если вы это знаете, вам крупно повезло! Потому что этого никто не знает! Никто не видел Его после того, как Он умер на кресте две тысячи лет назад. Но вы можете быть уверены в одном: Бог не является оранжистом!

Половина толпы застонала, тогда как другая радостно завопила и принялась хлопать в ладоши.

— Но Бог не является и папистом!

Только что стонавшая половина толпы радостно закричала, тогда как вторая подавленно замолчала.

— Я даже осмелюсь утверждать, что Бог не ирландец!

На этот раз отовсюду посыпались возмущенные возгласы:

— Так кто же он на самом деле?

— Вы что, хотите сказать, что он англичанин?

— Он не англичанин, не ирландец, не негр! Он Бог всех людей, всех наций, всех живых существ от блохи до слона, всех листьев на деревьях, всех трав на земле и всех звезд на небе!.. И если вы деретесь друг с другом во имя Господа, вы выступаете против него! И когда вы выбиваете глаз Пиру О’Калкалону, вы выбиваете глаз вашему Богу! Вы довольны этим?

Толпа застонала и затрепетала от боли и стыда.

— Но не стоит думать, что Он стал хуже видеть вас потому, что вы выбили Ему глаз! Вы можете выбивать Ему глаз сто, тысячу, десять тысяч раз в день, Он все равно будет смотреть на вас! Он видит вас всегда!

Послышались беспорядочные выкрики, стенания и плач. Одна женщина упала на колени и закричала:

— Господи, сжалься над моим мужем, который совершил этот проступок! Он совсем не злой, просто у него слишком твердые кулаки! Не сомневайся в этом, Господи, ведь если ты видишь все, то ты можешь видеть и синяки на моем теле!

Собака, которой в толпе опять отдавили хвост, завизжала, но сразу же резко замолчала.

Джонатан продолжал серьезно, менее строгим и более дружелюбным тоном:

— Он не смотрит на вас с гневом! Он смотрит на вас с жалостью и любовью! Он хочет, чтобы вы стали умнее! И Он уже сделал для вас все, что мог сделать: он пошел ради вас на смерть! Чего вы еще хотите от него? А ты, Патрик Лафферти, оставь в покое бедного пса, позволь ему сказать все, что он хочет! Он явно знает больше тебя и меня о любви! Разве вам встречались псы-католики и псы-протестанты? О, если бы мы могли любить друг друга так, как собаки любят своих хозяев! Ведь они наверняка были в Иерусалиме, где Иисус сказал: «…нехорошо взять хлеб у детей и бросить псам»[10].

На солнце набежала небольшая туча, и некоторое время шел дождь, но никто не обратил на него внимания. Сэр Джонатан продолжал говорить, толпа продолжала слушать, а пес время от времени лаял. Чей-то осел испустил жуткий вопль, которым всего лишь хотел показать, что он доволен жизнью. Разыгравшиеся дети носились среди взрослых. Со стороны к толпе приблизилась белая лошадь с жеребенком, чтобы разобраться в происходящем. Над костром, залитым дождем, поднимался столб дыма. Выглянуло солнце. Сэр Джонатан достал из своего черного редингота платок, вытер лицо и продолжил:

— Никогда не забывайте, что вы созданы по образу и подобию божию, и Он присутствует в каждом из вас. Поэтому старайтесь не ставить Его в трудное положение. Каждый из вас, и не только вы, но и ваши соседи!.. И даже ваши жены, хоть они и женщины. Подумайте до следующего воскресенья о том, что я вам сказал!

Он отодвинулся от проема и захлопнул чердачную дверь. Спустившись вниз в мельничный дворик, подошел к белой кобыле, щипавшей скудную травку, пробивавшуюся между камнями. Эта лошадь, потомок Хилл Боя, была молодой и игривой. Сэр Джонатан до сих пор не смог подобрать ей подходящее имя, хотя и перебрал множество вариантов. Но лошадь каждый раз отказывалась от имени, отрицательно помахивая головой. Он ласково заговорил с лошадкой, потом вскочил в седло и выехал со двора. Толпившиеся снаружи крестьяне расступились, чтобы пропустить их. Черный всадник на белой лошади медленно проехал между серыми силуэтами мужчин и женщин, останавливаясь, если кто-нибудь из них спрашивал его о чем-нибудь. Потом он продолжал движение, направляясь к участку неба, по которому солнце медленно катилось от одного облака к другому.

Внезапно перед лошадью появилась светловолосая девочка, протянувшая сэру Джонатану букет желтых цветов. Испугавшаяся лошадь заржала и встала на дыбы. Сэру Джонатану показалось, что он оказался перенесенным в такую же ситуацию времен своей юности. Затылок вздыбившейся лошади оказался прямо перед его глазами, но между ее ушами он увидел не черную бездну, не пустоту, как тогда, а вздымавшуюся кверху тонкую витую светящуюся колонну, упиравшуюся своим утончавшимся концом в солнечный диск.

Свет заполнил его голову и взорвался внутри него. Он вылетел из седла. Лошадь взбесилась, словно тигр, которого пытаются удержать за шиворот. Зубами и копытами она проложила себе дорогу через перепуганную толпу и умчалась галопом за холмы Баллинтра.

Громко стонущие женщины, опустившиеся на колени перед телом сэра Джонатана, неподвижно лежавшего с закрытыми глазами, не решались прикоснуться к нему. Наконец одна из них провела по его лицу уголком своего платка, который обмакнула в кружку с чаем. Сэр Джонатан открыл глаза, улыбнулся и попытался встать, но не смог пошевелиться. Сначала он удивился, но быстро понял, в чем дело.

— Похоже, я сломал себе позвоночник, — прошептал он.

Боли он не испытывал. Он подсказал, как его следует поднять. Мужчины с тысячей предосторожностей перенесли его на мельницу и уложили на старых, проеденных мышами мешках. Один из фермеров помчался верхом в Донегол за доктором. Окружившая мельницу толпа не рассеялась, а, наоборот, стала увеличиваться. Известие о несчастном случае мгновенно распространилось по окрестностям, и все, кто услышал о случившемся, тут же устремлялись к месту трагедии. Начались поиски девочки, послужившей пусковым механизмом несчастья, но найти ее не удалось. Оказалось, что ее никто не знает.

Поднявшийся ветер, сопровождаемый дождем, пытался сорвать черепицу с кровли мельницы.

Когда приехавший доктор подтвердил диагноз сэра Джонатана, тот сказал:

— Я хочу умереть у себя дома. Прикажите отнести меня на остров.

Доктор отказался, покачав головой. На Сент-Альбан можно было попасть или на лошади во время отлива, или на лодке в высокую воду. Оба способа могли закончиться не чем иным, как только смертью пострадавшего. Самым разумным было бы доставить на мельницу кровать и что-нибудь из мебели, чтобы ухаживать здесь за сэром Джонатаном до тех пор, пока состояние не позволит перевезти его на остров.

— Вы же знаете, что этого не будет никогда, — сказал сэр Джонатан. — Но я хочу умереть дома.

— Вы не сможете попасть туда живым, даже во время отлива. Послушайте.

К этому времени ветер превратился в бурю. Сэр Джонатан знал, что доктор был прав, потому что как раз начался отлив, когда течение в проливе усиливается. Он закрыл глаза и повторил:

— Я хочу умереть дома.

Появились слуги с острова, вымокшие под дождем и перепуганные; они принесли одеяла, постельное белье, посуду и множество бесполезных снадобий, начиная с мази от ревматических болей до портвейна для усиления аппетита. Они суетились в помещении мельницы, словно синие мухи на оконном стекле. Несколько крестьян молча жались к стенкам и смотрели на сэра Джонатана, лежавшего с закрытыми глазами на старых мешках. Когда доктор вышел, все кинулись к нему с вопросами. Доктор рассказал им печальную правду: сэр Джонатан скоро умрет. Может быть, через пять минут. Может быть, через пять часов или пять дней.

— Тогда, — спросил один из фермеров по имени Фалоон, — почему вы не хотите, чтобы его отнесли домой? Ведь он хочет умереть там.

— Первый же толчок повредит ему спинной мозг. Он сразу же умрет, — ответил доктор.

Забравшись в свой экипаж, он добавил:

— Я вернусь сегодня вечером, чтобы осмотреть его. Но ни я, ни другой доктор не в состоянии ему помочь.

В рыжих головах фермеров продолжали прокручиваться последние слова сэра Джонатана: «Я хочу умереть дома». Подойдя к берегу, они увидели начало устремлявшейся к острову дамбы. Через несколько десятков метров она обрывалась, чтобы дать отступавшей во время отлива воде проход, заваленный множеством выглянувших из воды валунов и грудами водорослей. Продолжавшийся за разрывом отрезок дамбы заканчивался у берега острова, откуда к дому шла широкая аллея.