На скамейке возле Нотр-Дам - Ирина Степановская

Я тут же решила немедленно освободить квартиру Мари от своего присутствия. Не тут-то было. Лулу перестала храпеть, приоткрыла один глаз, сквозь челку подозрительно глянула на меня и заворчала. Мари повернулась на спину и застонала. Я замерла. Мне вовсе не хотелось ни здороваться с ней, ни объясняться, ни говорить жалобным голосом «Извините!», мне хотелось просто уйти и никогда больше в эту квартиру не возвращаться.

В этот момент и раздался звонок.

Я посмотрела на Лулу, думая, что та сейчас оглушительно залает. Ничего подобного. Подлая собачонка уткнула свой черный нос в лапы, очевидно, в надежде, что кто бы ни вошел сейчас в квартиру, ее не заметят. Звонок повторился.

– Мари! Звонят в дверь! – осторожно сказала я, обернувшись к креслу.

– Откройте сами, если не трудно, – промычала она и демонстративно повернулась на другой бок. Мне ничего не осталось сделать, как пойти отпереть и остолбенеть. Как ни была я вчера пьяна, Валерия я не забыла. И это он сейчас, словно робот, шагнул прямо в комнату мимо меня.

– Что-то с Леной?

Он не удостоил меня ответом. Секунду он постоял на месте, как бы оценивая обстановку, потом осторожно подошел к импровизированной постели Мари и заглянул ей в лицо. Будто завороженная, я тоже шагнула в комнату.

Мари теперь лежала, повернувшись к окну. Лицо ее, все еще хранившее следы ночной усталости, было бледным и казалось от этого немного больным. Непричесанные светлые пряди закрывали лоб и половину щеки. Валерий вдруг присел перед постелью на корточки и осторожно отвел ее волосы. Он смотрел внимательно, как делают молодые собаки, стараясь запомнить новые видения и запахи. Странное выражение умиления и узнавания появилось в довольно обычных, правильных, но не очень выразительных чертах его лица.

«Может, он маньяк?» – мелькнула у меня единственная подходящая случаю мысль. Но Лениному жениху было, по-видимому, наплевать на мои мысли. Он все смотрел на Мари, не отрывая взгляда. Я тихонько, по стеночке стала подкрадываться ближе.

Если он кинется на меня, мне одной с ним не справиться. Я старалась ступать как можно тише. Но как назло, нога моя ни с того ни с сего подвернулась, и я плюхнулась на четвереньки прямо перед креслом Мари, но с другой от Валерия стороны.

– Тише ты, разбудишь! – прошипел он мне. Полная возмущения, я поднялась во весь рост, готовая поставить его на место. Вчерашнюю пощечину я тоже не забыла.

– Если ты уже собралась – брысь отсюда! – сказал Валерий шепотом, но с таким выражением лица, будто прогонял кошку.

– Никуда не пойду! – Я словно забыла, что еще пять минут назад сама кралась к двери.

– Это еще почему? – удивился он.

– А вдруг ты с ней что-нибудь сделаешь?

Валерий поднялся и тоже выпрямился во весь рост. Так мы с ним и стояли с разных сторон над креслом Мари. Сама же она со стоном натянула на голову одеяло.

– Что, например, сделаю? – Он теперь смотрел на меня чуть ли не с омерзением.

– Убьешь ее, например! – Я и не заметила, как стала повышать голос.

– Ты что, сумасшедшая?

– Вовсе не сумасшедшея! Кто меня вчера так отоварил, что до сих пор шека болит?

– Пить надо меньше, дура! – презрительно сказал он.

– Ну, дайте же человеку поспать, идиоты, – заворочалась под одеялом Мари. Лулу, которая весь наш разговор с Валерием трусливо пряталась под хозяйкиным креслом, наконец тоже высунула наружу морду.

– Тоже хороша! – сказала я ей. – Гавкаешь, когда не надо, а чуть что – только тебя и видели.

Лулу остервенело залаяла в ответ. И зазвенел будильник.

– А что, у нас опять «Чуть что»? – Зевая, Мари высунулась из-под одеяла и стала рукой искать часы. Вдруг она увидела Валерия, сказала: «Ой!» и опять натянула одеяло до подбородка. Потом она посмотрела на меня и спросила, досадливо поморщившись: – Неужели у нас тут опять что-то происходит?

– Не знаю! – теперь уже громко и сердито сказала я и показала на Валерия: – Вот он явился ни свет ни заря и всех перебудил! А я тут ни при чем! – Во мне проснулась какая-то детская глупость – желание наябедничать. Хотя я никогда в своей жизни ябедой не была. Я даже покосилась на Мари не без подобострастия: – Я вовсе не хотела его пускать!

Но тут Мари пришла в голову та же мысль, что и мне.

– Что-нибудь с Леной?

Валерий пожал плечами.

– С Леной все в порядке. Она спит в гостинице.

Мы обе с Мари молчали, ожидая продолжения. Зачем-то ведь снова явился он сюда ни свет ни заря?

– Я пришел, – Валерий помолчал секунду, – чтобы пригласить вас, Маша, – он немного подумал и посмотрел на меня, – вернее, вас обеих, – он вдруг мне подмигнул, – на завтрашнее авиашоу.

Мы с Машей непонимающе молчали. Мы-то тут при чем, и вообще зачем для этого надо было переться в такую рань? Можно было все передать и через Лену.

– Спасибо, но… не могу обещать, – замялась Мари. – Я ведь работаю… И потом, я думала, вы специально приехали сюда вместе с Леной?

– Ну, да! – сказал Валерий и как-то очень уж небрежно, на мой взгляд, пожал плечами. – Но я буду вместе с Леной. А ей будет даже веселее, если вы приедете.

– Я не приду! – сказала я громко. Никакое авиашоу не входило в мои планы.

И тут он посмотрел на меня так, что я тут же и поняла: разве я тебя, дуру, приглашаю?

Он подошел опять поближе к креслу.

– Но я надеюсь, что вы найдете время, Мари?

Я чуть не ахнула, глядя на него. Откуда только взялись в его лице и нежность, и смущение?

– Честно скажу, не знаю. Я ведь ничего не понимаю в самолетах…

– Лена тоже ничего не понимает! – тут он осекся, перехватив мой взгляд.

«Знаю, что ты все расскажешь Ленке, – теперь говорили его глаза, – но имей в виду, я не делаю ничего плохого! Просто было невежливо не пригласить Мари на шоу. Она столько возилась с вами, ведь так?»

Я весьма скептически поджала губы.

«А не твое собачье дело!» – будто ответил он мне и снова повернулся к Мари.

– Лена вам позвонит, чтобы вы ехали завтра вместе! – Он резко повернулся и быстро пошел к выходу так, чтобы Мари ничего не успела возразить. Я уже возмущенно качала ему вслед головой, но тут Мари резко высунулась из-под одеяла.

– Постойте! А как же ваша укушенная нога? Болит?

– И не думает! Собака прокусила только ботинок! – Он улыбнулся вдруг весело и по-мальчишески, и дверь за ним закрылась. Мари так и сидела на кресле, глядя на дверь. Лулу осторожно тявкнула вслед.

– Совсем с ума сошел! – сказала я. – Приперся в шесть утра, чтобы пригласить нас на авиашоу!

Мари высунула ноги на пол, зевнула, взъерошила светлую копну волос и улыбнулась:

– По сравнению с тем, что вчера вытворяли тут вы, Таня, приход этого человека – всего лишь небольшая неосмотрительность.

– Я осознала свою вину, – скрипучим голосом выдавила я.

И вдруг Маша выскочила из постели, вытянулась вся в струнку, демонстрируя мне очаровательную фигуру, и легкими шагами подошла к окну – раздернула шторы. Солнце тут же ворвалось в комнату и расцветило пол веселыми пятнами. Влетел ветер и отозвался в моей душе мрачным вихрем. Да делайте, что хотите. Какое, в конце концов, мне дело до вас?

– Какой хороший денек! Подумать только, что уже осень. Пойдемте, Таня, на крышу пить кофе! У меня перед работой еще есть полчаса.

Нет, я не хотела здесь больше задерживаться ни одной минуты. Я повернулась и молча пошла к двери.

А Мари и не подумала мне возражать. Она отправилась в ванную, с удовольствием приняла очень горячий душ, растерлась пушистым полотенцем и намазалась с головы до ног пахучим кремом. После этого, напевая, она сварила себе кофе и разогрела в микроволновке молоко для собаки. Потом она натянула джинсы и взяла поводок. Прогулка с Лулу доставила ей сегодня большое удовольствие.

Несмотря на все, что я теперь думала о Мари, Париж в это утро околдовал и меня. Я не пошла, как ходят туристы, привычным путем, – по Марсовому полю к Военной школе. И не пошла путем «американским» – по проспекту президента Кеннеди до высотки Радио Франс, а потом по мостику через Сену к символу американизма – копии статуи Свободы. Ноги сами понесли меня в другом направлении. Осмысливая мой путь теперь, я вообще даже не могу твердо утверждать, что память – это продукт деятельности мозга, как утверждают физиологи. Мой мозг не помнил дороги, но ноги (а может, клетки памяти в тот момент перенеслись в мои подошвы?), мои ноги вынесли меня сами. Безошибочно и точно, по набережной и улице с неизвестным мне названием я вышла туда, где стояла десять лет назад со своим спутником таким же ясным воскресным утром. Тогда мы тоже шли с ним от Эйфелевой башни и случайно оказались сбоку от англиканской церкви.

– Смотри! Это же американцы. Они выходят после окончания воскресной службы, – он остановился на углу.

Мне был непонятен его интерес – что тут такого? Люди выходят из церкви. Какая разница, французы они или американцы? Но он стоял и жадно смотрел. Я молчала, стараясь ему не мешать. Иногда моему спутнику становилось неудобно – не передо мной, перед ними. Теми, кто выходил – вдруг кто-нибудь заметит, что он глазеет на людей, как на зверей в зоопарке. Тогда он отводил глаза, делая вид, что разглядывает архитектуру церкви, но через некоторое время опять возвращался к своему жадному созерцанию. Эти люди, американцы, интересовали его куда больше, чем я.