УЛЫБКА ДЖУГДЖУРА - ВЛАДИМИР КЛИПЕЛЬ

У камней Петра не оказалось. Я обошел их, потом поднялся на самый большой, но и оттуда его не увидел. Наверное, подумал я, он решил проверить, каков спуск к Батомге. Туда было километра два слегка понижающегося плато.

Я уселся на камне и посвистел. Ни звука в ответ. Я стал кричать, но голос мой терялся в безмолвии гор и в шелесте дождя, я это чувствовал.

Черный пик, словно магнитом, притягивал мои взоры. Я прикидывал мысленно, как он выглядел бы на картине, но он был настолько огромен, что не вмещался ни в какие рамки, он жил какой-то неподвластной людям жизнью, в гордом и неприступном одиночестве. Здесь, в царстве Джугджура, властвовал неукротимый дух стихии, подчиняясь ритму, заданному тысячелетия назад.

Петр задерживался где-то, и я решил пойти ему навстречу, к спуску в Батомгу. Под горку идти было легко. В конце пути я опять посвистел и покричал, и опять не получил ответа. Мною овладело беспокойство, воображение нарисовало страшную картину: торопясь, он поскользнулся на мокром камне и лежит теперь где-нибудь с переломанной ногой, рукой или ребрами. Где его искать? Разве в состоянии его отыскать я один? Надо немедленно возвращаться к пику, где мы оставили свои рюкзаки, и ждать его там. Если до ночи не придет, значит, беда, значит, надо все бросать и бежать на прииск за помощью. Ночь не ночь, а пойду по водоразделу, там чисто, и к утру я буду у речки Мамай, а уж там до склада рукой подать. Охваченный тревогой за спутника, я буквально пролетел несколько километров по курумнику, не замечая неудобств пути. Лишь спустившись в седловину, от которой было километра два до нашего пика, я заметил, будто там среди камней что-то шевельнулось. Я присел, чтобы понаблюдать и немного отдышаться. У подножья пика к небу протянулась тонюсенькая струйка дыма. На душе у меня отлегло, будто свалился тяжелый камень: Петр на месте, мы с ним где-то разминулись. Я побрел к табору не спеша, отдыхая от пережитых волнений. И сразу в ноги кинулась усталость, которой раньше не замечал.

– Ты почему меня не ожидал? – этим вопросом встретил меня Петро. – Я обежал вокруг камней, вернулся, а тебя нет. Кричал, кричал, не отзываешься. Кинулся тебя искать – нигде нет. Я уж решил, если не придешь, бежать на прииск за помощью. Шутка ли, потерять писателя, позору потом не обобрались бы…

– Я тоже тебя искал, – ответил я. – Тоже думал бежать за помощью.

– Ладно, пей чай, я уже, – сказал Петро. – С этими поисками потеряли столько времени понапрасну, уже могли бы к дому подходить.

– Куда спешить, там нас никто не ждет. Вот спустимся к каменной бабе и там заночуем. А потом хребтом, по ровному, дойдем в два счета…

– Кстати, знаешь, – перебил меня Петро, – когда я тебя искал, на меня из-за камней вышло стадо снежных баранов, штук шесть. Посмотрели на меня и подались. Будь даже простое ружье, можно было убить одного, рядом были…

– Снежные бараны?! – и тут я понял, чьи следы все время нам попадались на каменистых россыпях, и все стало на место. Конечно же, здесь их пастбище, здесь они едят и пьют, а отдыхать поднимаются на неприступные останцы или в «каменные города» на самые высокие вершины.

Мы подались к каменной бабе, чтобы там внизу стать на ночлег. Ровный склон, по которому, как нам казалось, можно было ехать на легковой машине, оказался в курумниках и зарослях стланика. Как хорошо, что мы не обманулись его видом издали и прошагали по нему!

Чем ближе, тем огромнее вырастала каменная баба. Близ нее на прогалку выскочили олени. Так мне показалось в первую минуту. Но, приглядевшись, я понял, что ошибся. У переднего, высокого на ногах, голова была увенчана тяжелыми загнутыми в калач светлыми рогами. Снежные бараны! Рядом с бараном остановились две овцы, такие же высокие и бурые, как и самец, и маленький ягненок, едва по колено самцу. Он повторял все движения вожака. Вожак притопнул ногой, и ягненок тоже. Вожак сделал несколько прыжков и остановился, повернув к нам голову, и ягненок скопировал эти движения. До баранов можно было добросить камнем, но мы не стали их пугать и дали им спокойно удалиться.

Мне стало как-то легко и привольно на душе: как хорошо, что есть еще на земле места, где можно увидеть диких животных в их стихии, понаблюдать за ними, полюбоваться на них! Разве сравнишь грацию живого зверя с обмякшей, окровавленной тушей убитого? Нет. У охотника лишь одно волнующее мгновение, когда он берет зверя на мушку и нажимает на спуск. Все остальное – мясо, шкура – это скучная проза жизни. Но даже и это единственное мгновение восторга он эгоистически забирает себе, не позволяя другим насладиться подобными чувствами. Когда-то охота была жестокой необходимостью, без которой не прожить. Сейчас условия изменились, и этические взгляды на охоту стали другими. Охота должна быть строго регламентирована, потому что беспорядочно звучащие выстрелы могут нанести животному миру непоправимый ущерб. Порой мы по-обывательски смотрим на зверя: подумаешь, баран! Что он есть, что его нет. И не представляем, что, стреляя, лишаем себя волнующих встреч с животными и наносим материальный урон хозяйству своей страны. Ведь, скрещивая горных баранов с домашними овцами, у нас уже вывели новые породы устойчивых к суровым условиям обитания животных. Быть может, пройдет лет пятьдесят, и на склонах безлюдного ныне Джугджура будут пастись отары гибридов – потомков нынешних снежных баранов, но уже послушных воле человека.

Мы обошли бабу вблизи. Плосколицая, с огромной головой, она незряче уставилась на хребет и кривит рот в ухмылке, В углублении между ее грудями можно было поставить нашу палатку, здесь не достал бы нас дождик, но было тягостно сознавать, что над тобой виснут сотни тонн камня, готового обрушиться в какой-то момент. Камень был в прожилках, и Петро указал мне на вкрапления коричневых зерен и сказал, что это гранат, тот самый, что так романтически описал Куприн, что он бывает разного цвета, но ценится только чистый, а не такой, как здесь, ржаво-коричневый.

Мы поставили палатку в пятидесяти метрах от каменной бабы, развели большой костер и положили в огонь камень. Пусть греется, когда будем ложиться, мы его вкинем в палатку и будем спать, как с печкой. И действительно, едва мы его вкатили, как в палатке густо запахло горячей хвоей, будто в предбаннике, и мы блаженствовали часов до двух ночи, пока камень не остыл.

Утром я написал этюд с этого причудливого нагромождения камней, написал при хмурой погоде, наспех, потому что накрапывал дождь. Мы подались домой, придерживаясь водораздельного хребта. Ключ, по которому поднимались к перевалу, остался далеко внизу, а потом и вовсе скрылся из виду за склоном сопки.

Мы прошли мимо каменного «города», и впечатление было такое, что это покинутый людьми город, вроде старых крепостей на Кавказе, что за крепостными стенами еще таится неведомая нам жизнь, хотя мы знали, что это всего лишь останцы – результат ветровой эрозии, след губительных вьюг и ураганов, работа воды, которая при замерзании в трещинах, словно клиньями, разваливает скалы.