Газета Завтра 46 (1095 2014) - Газета Завтра Газета

И хотя Поляков - не деревенщина, городской выкройки литератор, с особенным столичным характерным фартом, но манера прощупывать явление, даже самое крохотное и заурядное, не только зорким взглядом, но и сердцем и душою, выискивая скрытые причины его, ставит, как может показаться странным , в один причудливый ряд с Шукшиным и Евдокимовым. Они умудрялись сыскать в простеце-человеке ту изюминку, то любопытное редкое качество, что из заурядной личности, кургузой и невзрачной внешне, вылепливает образ, выпирающий из серой житейской среды, чем и вызывает невольное любопытство читателя.

Страна катилась под откос, Горбачев, Лигачев и Яковлев с приближенными референтами и цековскими чиновниками, с полковничьей прислугою из Комитета, и с комсомольскими развращенными шелкопёрами усердно спихивали государство в перетряску и хаос; но не только чужебесы помогали разгрому Союза, но и русские литераторы, не догадываясь о том, невольно включились своими произведениями в эту рассорицу. Мстительные внуки троцкистов по работам Ленина изучили теорию революций, и в помощь им пошло всё, что действует на умы и сердца, доводит до психоза и беспамятства. Как стенобитные орудия, пошли в дело "Окаянные дни" Бунина, "Архипелаг ГУЛАГ" Солженицына, "Кануны" Белова, "Печальный детектив" и "Людочка" Асьтафьева, "Пожар", "Прощание с Матёрой", "Живи и помни" Распутина, "Белые одежды" Дудинцева, Гранин и Рыбаков, Приставкин со своей злоумышленной " Тучкой золотой" и Трифонов с жильцами из серого "Дома на набережной". Всякое сердитое слово было в строку, а разрушительным пафосом заполнилась почти вся пресса, журналисты старались, смолов доброе зерно, накормить народ мякиною и высевками: чёрное выдавалось за белое, ложь - за правду, предательство и измена - за честь и стойкость, фарисейство - за искренность. Прочитывались произведения под особым нигилистическим, русофобским мелкоскопом, чтобы любого крохотного червочку превратить в змия-дракона огнедышащего, а талантливую русскую работу, приправленную невольной печалью, - в ядовитое блюдо. Чтобы, прочитав, отравились и выблевали даже остатки почтения и любви к Родине. В конце восьмидесятых в пропаганду революции шло всё, где можно было вычитать хоть малейший изъян в праведности советской власти.

Что там говорить: цинизм удушающим облаком окутывал страну и не было такого противогаза защититься от него. Боксёр Коротич переплыл Днепр и окопался в Москве, превратив её в ринг, своим "Огоньком" поджигая русскую историю и народное предание. Добрые советские люди с нетерпением ждали, когда же наконец этого сатанёнка приберёт дьявол. Украинцы злорадно хихикали над Москвою: де, вы нам - Чернобыль, мы вам - Коротича. Такую силу имел в те времена пробравшийся "с западенции" яковлевский лазутчик. Либералы старались перещеголять друг друга в цинизме, забыли праведное предупреждение русских мыслителей XIX века: дескать, либералами, отринувшими Бога, под надсадные вопли о свободе личности, творятся самые гнусные дела.

Вот в эти дни великих национальных смятений и появились "Сто дней до приказа" Юрия Полякова. Помню, мы летали в Западную группу войск для выступлений в частях. И офицеры с чувством какого-то негодования вдруг вспоминали эту повесть, как упрек нам, писателям, будто и мы были её авторами. Я эту работу тогда не читал и слава Богу. В армии служил три года и, несмотря на трудности солдатского быта, остался ей благодарен на всю жизнь. Она выбила из меня остатки фальши, освободила личность, содрала с меня кислую шерсть эгоцентризма и гордыни, приучила к трудностям, т. е. сделала из меня настоящего мужика, которого - высади на необитаемый остров - он и там выживет; того самого солдатика, который сварит суп из топора и щи из кирзового сапога. А вся эта бесконечная гугня о "дедовщине" была запущена лишь для того, чтобы в годы нестроений замутить армию, сделать её козлом отпущения в невзгодах, выскоблить из неё неколебимую верность отечеству и превратить в сброд, " гуляй-поле", где царствуют жесточь и анархия. "Дедовщина" - это особое качество любой армии мира, она была, есть и будет всегда: "дед" - первый помощник взводного командира, его тыл и подмога; другое дело, когда нарушаются главные человеческие качества: совесть, стыд и жалость, - когда научение "молодяжки" дисциплине и порядку незаметно переходит в садизм, в сладкое, как чесотка, наслаждение, разрушающее не тело, но душу, когда переступается самое изначальное, что и отличает от зверя: "Остановись, человек, это же брат твой!"

Критика общего советского дела тогда считалась за норму, и Поляков, как писатель резкого, афористичного ума, не оглядываясь на последствия, живописал то, что, наверное, видел, но под либеральным углом зрения.

А позднее, когда вулкан либерализма назрел в России и пролился гноем, Юрий Поляков опомнился и, наверное, единственный из литераторов, прилюдно повинился в содеянном:" Если бы я знал, что моя повесть поможет этому дьявольскому замыслу разрушения великой страны, когда будет попрана жалость к простому человеку и восторжествует антимораль, я бы никогда не стал писать её."

Познакомился я с Поляковым и довольно близко сошелся много позднее, уже после танкового расстрела "Белого дома", самой проклятой страницы русской истории, нашим стыдом и пределом нравственного падения, когда было варварски погублено более тысячи русских святых душ.

Трагедия девяносто третьего вывернула наизнанку сущность либерала-светоча демократии, не только как безбожника и неотроцкиста, презирающего своё отечество и народ, но и бездушного эгоцентрика, вокруг которого, как барина и господина, обязана вращаться в услугах вся "низкая" Россия..

"Ребята, хотите жить - раздавите гадину!- кричал по радио в те дни "асфальтовый фермер" Юрий Черниченко. Явлинский: "Президент должен проявить максимальную жесткость в подавлении". Новодворская: "Мы блуждаем в хищной мгле, и очень важно научиться стрелять первыми, убивать Убей гадину или заказывай себе гроб!" Окуджава: "Я наслаждался этим (расстрелом. - В.Л. ). Я терпеть не мог этих людей, и даже в таком положении никакой жалости у меня к ним совершенно не было". Неврастеничная артистка Ахеджакова требовала с экрана телевизора, театрально заламывая руки: "Борис Николаевич!.. Что же это за проклятая Конституция?! А где наша армия? Почему она нас не защищает от этой проклятой Конституции? А мне ещё говорят: легитимно, нелегитимно" "Россия, ты сошла с ума!" - вопил подвыпивший Юрий Карякин, узнав, как отнесся народ к либеральной спайке, прокатив её на выборах в Думу.

За расстрел "Белого дома" президент Ельцин и его соучастники были преданы иерархами русской церкви анафеме 30 сентября 1993 года (она вступила в силу 3 октября, в день пролития невинной крови). Наверное, узнав о проклятии церкви, Ельцин и Черномырдин похихикали и тут же забыли, лишь на миг замерев душою. Но, увы И они, и многие иные, кто участвовали в расстреле иль подстрекали кремлевского очковтирателя "раздавить гадину", скоро отъехали на тот свет. Никто из ныне живущих на земле не видал Вседержителя, но лучше его не гневить!

Слава Богу, что толковище, активно участвующее в революции девяносто первого, было неоднородно; оказались в той среде социалисты, либералисты, монархисты, националисты, коммунисты, государственники и дети сатаны, русофобы, масоны, содомиты, хасиды и черносотенцы. Некоторые заблудились окончательно и утонули в нетях забвения, другие, в ком не умерло здравое чувство и не померкла душа, скоро опомнились, побороли соблазны и революционный угар и выплыли на стремнину русских вечных смыслов. Затулин и Бабурин, Павлов, Киселёв, Леонтьев, Полторанин, Миронов, Болдырев, Кургинян, Глазьев, Шевченко и Мамонтов, Александр Кондрашов и Пушков, Замостьянов и многие сотни мыслящих деятелей на просторах России, кто пришли в ум и ужаснулись содеянному, замыслили и исполнили побег из либеральной трясины на русский берег и примкнули к патриотам-государственникам Благодаря в том числе их здравому уму и мужественным поступкам началось постепенное умирение распалившегося зла.

Вот и Юрий Поляков оказался средь деятельных промыслительных участников движения за новую Россию. Наконец-то пришла пора собирать камни, но не с тем, чтобы снова метать их в своего брата, как в девяносто третьем, а закладывать в фундамент государства. Ведь мы-то, кто внизу, полагали, что лишь сванидзе с гайдарами и чубайсы с рыбкиными при власти и варят свою бражку под знакомый мотив: "Возьмёмтесь за руки, друзья!.." Ведь эти "мэнээсы", карточные шулера, партийные чиновники мелкого разлива и хищники из подполья рванулись к власти наперегонки, расталкивая неловких локтями, под знаменем разрушения исторической России, с лозунгами семнадцатого: "Кто был ничем, тот станет всем", - с неукротимым желанием скорой добычи "Отнять чужое и поделить меж собою", чтобы из глотки рвать, безжалостно копытить такую немилую им землю, под шакальим девизом Чубайса: "Больше наглости!" И самовлюбленный честолюбец, неврастеник Ельцин с замашками гоголевского городничего отыскался в их же колоде.