Плеск звездных морей (с иллюстрациями) - Евгений Войскунский

А за столом сидели предки Робина и старший оператор, сверхсерьезный молодой человек. Феликс стоял по другую сторону стола, как студент перед грозным синклитом экзаменаторов, и тихо доказывал свою правоту. Говорил он по-русски, потому что Дед не признавал интерлинга.

Дед сидел насупясь, занавесив глаза седыми бровями; топорщились седые усы, в глубоких складках у рта змеилось сомнение. На голове у Деда была древняя академическая шапочка, которая, как уверяли лунные шутники, приросла к нему навечно.

Я прислушался.

Феликс, насколько я понял, говорил примерно то же, что в рубке корабля, — о сдвиге квази-одновременности, уравнении Платонова и о своей экстраполяции. Он зашарил по карманам куртки, стал вытаскивать плёнки, таблицы, простые карандаши и тепловые многоцветки, недоеденный брикет. Наконец он извлёк смятый листок логарифмической бумаги с каким-то графиком.

— Вот, — сказал он. — Здесь шкала времени, фактические точки и та, которую я получил.

Грековы склонились над листком.

— Я основывался на вашей инфоркарте из последнего «Астрономического вестника», Иван Александрович, — сказал Феликс. — Там, если помните, дан подробный график всех сеансов связи…

— Моя статья, молодой человек, — веско сказал Дед, — не может служить основанием для подобных экзерсисов.

— Что? — Феликс посмотрел на него своим странным взглядом издалека. — Ах да, экзерсисы… У вас в инфоркарте сказано, что вторая передача с Сапиены дошла до нас на три и две десятых метрической секунды раньше расчётного времени…

— К вашему сведению, молодой человек: для одиннадцати лет прохождения сигнала три метрических секунды выпадают из допусков на точность совпадения земного и сапиенского календарей.

— Возможно, — согласился Феликс. — Но следующая передача пришла ещё быстрее. Вот её номер и величина опережения. И дальше — по нарастающей. Последняя передача пришла на два часа раньше расчётного времени. Здесь закономерность… Вот номер передачи, отправленной вами двадцать два года назад: «восемнадцать тридцать девять». Ответ на неё придёт завтра. С опережением на двадцать с лишним суток.

Дед откинулся на спинку кресла, его сухонькие руки с коричневыми стариковскими пятнами лежали на столе.

— Чепуха, — сказал он.

Я оглянулся на Робина, он усмехнулся и подмигнул мне.

Теперь заговорил отец Робина, Анатолий Греков:

— Видишь ли, Феликс, нам удалось договориться с Сапиеной относительно времени подготовки ответной информации. Это время не может превысить двенадцати суток по нашему счёту. Даже если на Сапиене мгновенно расшифровали нашу передачу и мгновенно составили и закодировали ответ, если бы даже они не затратили на это ни одной секунды, то и тогда опережение не может быть более двенадцати суток. Твоя экстраполяция некорректна.

Феликс сунул свой график в карман.

— И всё-таки, — тихо сказал он, — ответ на «восемнадцать тридцать девять» придёт завтра.

Дед поднялся, упёрся кулаками в стол.

— Я знавал покойного Петра Николаевича Платонова, — объявил он. — Прекрасный был математик. Но с заскоками. Его уравнение, на которое вы тут ссылались, — заскок. Оно не удовлетворяет элементарным требованиям логики.

— Но Платонов предложил принципиально новую систему отсчёта, — сказал Феликс с какой-то затаённой тоской в голосе. — Почему никто не хочет это понять?

— Потому что, молодой человек, его система противоречит факту зависимости «время-пространство».

— Нет. Это противоречие кажущееся.

Дед грозно засопел. Анатолий Греков сказал поспешно:

— Ты устроился с ночлегом, Феликс? Мальчики тебе помогут. У нас тут тесновато… Постой! — окликнул он Феликса, направившегося к двери. — Забери свои карандаши. И этот… брикет.

Глава пятая

САПИЕНА НАРУШАЕТ ГРАФИК

Столовая в Селеногорске называется «У Герасима». Это потому, что робота, обслуживающего столовую, зовут Герасим. Робот он хороший, расторопный. Принеся поднос с едой, он говорит приятным низким голосом; «Кушать подано». Унося посуду, заявляет совсем другим тоном: «Поел — уступи место товарищу».

Феликс наотрез отказался от ужина, и мы с Робином пошли к Герасиму без него. Как всегда, в столовой стоял весёлый гомон. За шахматными столиками сражались участники восемьсот какого-то лунного чемпионата — тут стоит закончиться одному чемпионату, как начинается следующий. Антонио, конечно, торчал у магнитолы, он жаждал музыки и спорил с шахматистами, которые музыки не жаждали.

На нас накинулись с вопросами — что нового на шарике? Они все прекрасно знали, визор и радио здесь почти не выключаются, но всё равно — на прилетавших с Земли было принято накидываться.

Робин изобразил, как я пел на Олимпийских играх, и я сам чуть не подавился супом от смеха. Робин здорово умеет копировать.

Потом я рассказал о лекции Селестена.

— А что, ребятки, в этом есть смысл, — сказал кудрявый селенолог Макги. — Без копыт я, в общем-то, обойдусь, а вот от третьей руки не отказался бы.

Тут, конечно, начался спор.

— Глупости, Мак, — прогудел астрофизик Каневский. — Зачем тебе третья? Научись вначале двумя руками управляться.

— А то я не умею!

— Не умеешь. Вот если ты, к примеру, научишься писать одновременно обеими руками разные тексты, — тогда, пожалуйста. Требуй себе третью.

— Зачем мне это — два текста одновременно?

— Экономия времени. Одной рукой кодируешь информацию о селеногенных породах, другой — отстукиваешь письмо к своей Мэри. Плохо?

— Да при чем тут руки? — закричал Антонио. — Для такой работы надо два мозга иметь в черепной коробке.

— Одного достаточно. Тренировать нужно мозг, вот что. Организм человека ещё не исчерпал своих возможностей. Модификации ни к чему.

— Не представляю, — сказала Ксения своим медленным контральто, — человек с тремя руками! Уродство какое-то. Осьминог. Ужасные вы все рационалисты, никто даже не подумал об эстетическом идеале.

— Правильно, Ксения! — закричал Антонио. — Природа создала человека прекрасным. В человеке все тончайше выверено, целесообразно…

Я не выдержал, прервал его пылкое излияние:

— Ну и что? Прекрасно, потому что привычно. А сделай человечество трехруким — и следующее поколение будет поражаться: какими безобразными инвалидами были раньше люди, подумать только — с двумя руками! Эстетический идеал — дело привычки.

— Да нет необходимости, понимаешь ты это? — Антонио сунул ладонь мне под нос. — Никакой необходимости приклеивать или там вживлять третью руку!