Общая теория права. Том I - Сергей Алексеев

В то же время стороны единой классовой сущности права в зависимости от особенностей классовой формации могут находиться в противоречии (в эксплуататорских обществах), иметь неравное развитие. При таком неравном развитии одна из сторон сущности может стать своего рода доминантной, влияющей на общий фон и общую направленность юридического регулирования, и тогда другая сторона сущности отступает на второй план, оказывается как бы приглушенной, проявляется в трансформированном, стертом виде.

И вот здесь важно отметить, что в обществах с антагонистическими классами господствующий класс придает функционированию права как инструмента классового господства доминирующее, а в эксплуататорских обществах — и всепоглощающее значение.

Положение о противоречивых сторонах единой классовой сущности права призвано отразить в самом содержании и научных резервах защищаемой теоретической конструкции особенности не только права в обществах с антагонистическими классами и общенародного права, по и такого своеобразного регулятивного механизма в масштабе всего человечества, как международное публичное право.

Как правило, общетеоретические положения формулируются в юридической науке таким образом, что они ориентированы на внутригосударственное право, и, прежде всего на право, складывающееся в обществах с антагонистическими классами. Факт существования и специфика международного публичного права при этом не принимаются в расчет, и порой оно интерпретируется как «отрасль», существующая чуть ли не в одном ряду с отраслями национальных правовых систем.

Международное публичное право действительно отличается многими особыми чертами, которые в полной мере не укладываются в общепринятые общетеоретические конструкции. Оно не «отрасль», а целостная правовая система, существующая в одном ряду не с отраслями внутригосударственного права, а с внутригосударственным правом в целом. Важная особенность этой системы в науке, думается, в достаточной мере еще не изученная состоит в том, что международное право вбирает все многообразие социальных норм, опосредствующих межгосударственные отношения, — нормы морали, корпоративные нормы, нормы-обычаи. С этим связаны особенности источников международного права, свойственных ему обеспечительно-принудительных мер, механизма действия международно-правовых норм[90].

Но тогда, быть может, международное публичное право — это вообще не право, т. е. «нечто другое», чем-то, что понимается под правом в общетеоретической литературе?

Нет, международное публичное право — это тоже право. Все дело лишь в том, что оно представляет собой его модификацию, находящуюся в иной плоскости, нежели право внутригосударственное.

И один из наиболее существенных моментов, который объясняет специфику международного публичного права, относится как раз к той стороне сущности права, которая выражает его качество общесоциального регулятора. Именно потому, что человечество на данной стадии исторического развития не образует такой целостной системы, как то или иное классово-определенное общество, в области международного права отсутствует необходимость существования мощной социальной силы (со всеми вытекающими особенностями регулирования), как это характерно для организации социальной жизни внутри каждого конкретного классового общества. А это придает международному публичному праву характер такой классовости, которая выражает борьбу и сотрудничество между государствами, группами государств, а в современных условиях — борьбу и мирное сосуществование между социальными системами[91].

Фундаментальный факт, выражающий специфику права как юридического явления, заключается в том, что последнее как раз потому, что формируется и функционирует в классовом обществе, и имеет классовую сущность, конституируется в виде объективного права — институционного нормативного регулятора.

Причем субъективные юридические права (юридическая свобода поведения), неотделимые от юридических обязанностей, понимаются здесь уже как феномен, производный или, во всяком случае, зависимый от объективного права, входящий в его орбиту.

Достойно пристального внимания то обстоятельство, что К. Маркс, Ф. Энгельс, В. И. Ленин, характеризуя право как юридическое явление, неизменно подчеркивали связь права с законом, под которым следует понимать все многообразие нормативных и иных правовых актов, форм права, объективирующих нормативное юридическое регулирование. Ничуть не смешивая право и закон, проводя между ними различия (в одной из своих работ К. Маркс говорит об установленном законом праве[92]), основоположники научного коммунизма рассматривали их как явления близкие, взаимообусловленные. Именно с законом как формой права они связывали главные особенности последнего, в том числе его специфическую нормативность, момент «возведенности» классово-господствующей воли, его положение как особой части надстройки, возвышающейся над экономическим базисом, и т. д.

Есть все основания утверждать, что положение об органическом единстве закона и права как юридического явления — решающий пункт подлинно научного подхода к правовой действительности. Почему? По крайней мере, по двум основаниям.

Во-первых, потому, что социальный смысл воплощения в праве классово-господствующей воли, определенной материальными условиями жизни господствующего класса, состоит в том, что таким путем конституируется мощная социально-классовая сила. Эта сила по своему характеру, параметрам, действию такова, что может существовать именно в виде особого институционного образования; только в таком виде право отличается всеобщностью[93], общеобязательностью, качеством стабилизирующего фактора и т. д. И именно в таком институционном виде, надо заметить, право является специфическим социальным образованием, характеризуется особыми свойствами, жесткой структурой, своеобразными закономерностями, всем тем, что позволяет видеть в нем предмет особой науки — правоведения. Объективируется же право в особое институционное социально-классовое нормативное образование через закон — юридические формы, которые одни способны организовать право как своеобразное юридическое явление, привести к конституированию целостного, отличающегося мощной силой социального явления. Рассматривая меры по ограждению работающих детей и подростков от разрушительного действия капиталистической системы, К. Маркс указывал: «Это может быть достигнуто лишь путем превращения общественного сознания в общественную силу, а при данных условиях этого можно добиться только посредством общих законов, проводимых в жизнь государственной властью»[94]. После завоевания политической власти, писал Ф. Энгельс, господствующий класс «придает своим притязаниям всеобщую силу в форме законов»[95].

Во-вторых, потому, что закон (в глубоком социально-философском смысле) представляет собой высшее и стабильное воплощение нормативности. Той нормативности, которая даже в своем первичном, элементарном виде способна исключить, говоря словами К. Маркса, «просто случай» и «просто произвол», а в праве, получив качество всеобщности, по самой своей природе выступает как фактор, противостоящий (разумеется, в зависимости от конкретных экономических, социально-классовых условий) произволу, своеволию отдельных индивидов и групп людей.

Институционность права является той его чертой, которая позволяет говорить о «двойной» его надстроечной природе; относясь в общем к идеологическим явлениям, к общественному сознанию[96], право вместе с тем и именно потому, что является образованием институционного порядка в единстве с государством составляет особую часть надстройки над экономическим базисом.

Особенности права как институционного образования свидетельствуют о том, что в области правовой действительности необходим более глубокий, более тонкий, диалектический подход к освещению формы и содержания права. Субстанция, «вещество» права, представляют собой выраженные в формализованном виде, в текстах правовых актов, — правила, предписания. Отсюда — особый, высокий уровень объективированности, который позволяет использовать понятие «институционное образование» в строгом смысле этого выражения[97] и который в отличие от объективированности таких явлений, как правосознание, выводит право на плоскость четкой, предметно очерченной реальности. Потому-то форма права — не просто нечто внешнее по отношению к его содержанию (как это нередко толкуется, например, при рассмотрении соотношения нормы и статьи закона, системы права и системы законодательства), а сама организация содержания, которое объективируется и существует, лишь будучи отлитым в известные формы. Причем это касается не только внутренней формы, выражающей четкую структурированность права как «материализованой системы»[98], но и внешней формы — законов, иных правовых актов, представляющих собой необходимый, конститутивный момент в формировании и самом существовании права[99].