Высший свет - Александр Трапезников

— А куда деваться-то? Другую работу не найти. Бандитские пьянки снимать, что ли? Ещё хуже. Так вот и живем. Дерьмо это кушаем, вместе со всеми. А я ВГИК заканчивал… Но сегодня — действительно — какая-то волшебная ночь. И ни одного зверя на улице не встретилось. Словно Господь бережет.

— А может, и бережет.

— Я к тому, что славные вы ребята. И хорошо, что мне не надо снимать всякую пакость. Сыт уже по горло. Но просто вам всё равно не победить. Там всё давно решено, заранее. Честно говоря, даже жалко.

— А ты, Коля, не расстраивайся раньше времени, я уже победил, — сказал Алесь и позвал: — Алёнушка!.. Тьфу, Катя! Можешь открыть ушки, он уже выговорился, отвел душу. Хочу сделать тебе один презент, на память. Завтра я всё равно уеду. Но если…

Он достал из кармана колечко с бирюзовым камешком и протянул девушке. Неловко, едва не уронил.

— Спасибо, — сказала она. — А что — «если»?

— Если ты его будешь носить и не выбросишь, я вернусь. Это пярсцёнак для шыпшыны. Знаешь, на какой цветок ты похожа?

— Попробую угадать. Пярсцёнак — это перстенёк. А шыпшына…

— Это шиповник. Он бывает колючим, как кактус, но горит, словно ночной огонек.

— Шыпшына, — повторила Катя и засмеялась. Колечко оказалось на её безымянном пальце.

— Шыпшына, — пробормотал и Коля-оператор. И тоже заулыбался, даже позабыв включить камеру.

26

Никто не слышал, как тихо скрипнула, отворившись, дверь. Кроме лабрадора, но тот лишь повел ухом, вильнул для приличия хвостом, ткнулся носом в колени и плюхнулся обратно на подстилку с чувством выполненного собачьего долга. Электрический свет можно было не зажигать — из-за темного массива леса со стороны Лосиного острова поднималось красное зарево.

— Чай? — прошептала Катя.

— Кофе, — отозвался Алесь. — Желательно с коньяком.

— Мне тоже, — сказал оператор Коля. И прислушался. — А чего это у вас дом трясется? Подземные толчки, что ли?

— А это дедушка иногда похрапывает. Не в полную силу, — ответила хозяйка.

Через час, когда уже совсем рассвело, можно было наблюдать следующую картину. На кухонном диванчике, укрывшись пледом, сидя спала Катя, воспользовавшись плечом Алеся как подушкой. Не слишком удобной, но надежной. Оператор устроился на собачьем коврике, рядом с лабрадором, и храпел не меньше дедушки. Алесь то ли дремал, то ли бодрствовал, глаза его были полуоткрыты. Так бывает, когда человек настолько погружен в свои мысли, что уже исчезает из реального мира, витает где-то в облаках, в ином, высшем свете. Порою он глуповато улыбался, а иногда лицо его становилось суровым и непреклонным, как у древнелитовского рыцаря. И он не шевелился, опасаясь разбудить Катю, которая так сладко и безмятежно спала. Даже когда на кухню вошла Мама, Алесь не шелохнулся, лишь поднял на неё взгляд.

— Хорошо, — сказала Мама. — Пусть поспит ещё. А вашего оператора следовало бы устроить в детской коляске, на балконе.

— Я не знал, — ответил Алесь. — Но ему и там неплохо. Он хочет перейти на другой канал, в программу «В мире животных», так что пусть привыкает.

Мама убрала со стола пустую бутылку из-под коньяка и спросила:

— А какие у вас, молодой человек, планы на будущее?

— Вы знаете, некий мудрый человек, не помню кто, сказал: если хочешь рассмешить Творца — расскажи ему о своих планах, — проговорил Алесь.

Мама кивнула, словно этой фразой всё было и исчерпано.

— Тогда будем есть овсяную кашу, — подытожила она. — Ею-то уж никого не рассмешишь.

На кухню пришёл и Папа, в халате, позевывая.

— Полночи смотрел телевизор, — признался он громко, но, видя спящую дочь, понизил голос до шепота: — Какое дремучее убожество в вашем шоу! Что они вытворяют? Братца моего за такие дела в Китае бы расстреляли. Но… — добавил он несколько иным тоном, более довольным, — вы вышли уже на восьмое место. Если продержитесь ещё пару суток, то непременно выиграете. Там больше и смотреть-то не на кого. Они вам не конкуренты.

— Шоу заканчивается сегодня, в одиннадцать часов дня, — внятно сказала Катя и открыла глаза. Она не спешила избавиться от своей «подушки». Только когда потянулась, тряхнув головой, тогда и отодвинулась от Алеся. А он продолжал сидеть как ни в чём не бывало. Словно не было бессонной ночи и выпитой бутылки коньяка на пару с Оператором.

— Это шоу не кончится никогда, — пророчески сказал он. — Оно началось с изгнанием первых людей из Рая, когда Воздушным потоком их швырнуло на землю, а они продолжают помнить и стремиться к Высшему свету.

— Не все, — возразил Дедушка, появляясь на кухне. — Некоторые предпочитают общество лабрадоров. И правильно, между прочим, делают. Я полностью разделяю мысль нашего задушевного друга Черчилля о том, что чем больше он наблюдал людей, тем сильнее любил собак.

— Я просто отвоевываю жизненное пространство в условиях рыночной экономики, — ответил, поднимаясь с подстилки, Коля-оператор. Он почесал голову и занялся своей кинокамерой.

— А мне кажется, что в этом шоу произойдет нечто до того смешное, что это будет ужасно, — сказал Папа.

— Ты имеешь в виду шоу телевизионное или общечеловеческое? — спросила Мама, хлопоча у плиты.

— Апокалипсическое, — поправила Бабушка, переступая порог кухни и не давая Папе ответить. — В Откровении Иоанна Богослова среди семи Асийских Церквей названы две последних — в конечных временах. Это — Лаодикийская и Филадельфийская. А в переводе с греческого «филадельфия» — это братолюбие. Эта церковь единственная не извергнута из уст Господа. А «лаодикия» — это народоправие…

— То есть демократия, — подхватил, перебивая её, Папа. — Что мы и наблюдаем повсеместно, во всём мире, как она насаждается где бомбами, где апельсинами.

— А иного пути нет, — сказал Дедушка.

— Сталина на вас нет, вот что, — ответил Папа.

— И хлеба, оказывается, уже нет, — с огорчением заметила Мама. — Кто пойдет в магазин?

— Нет братолюбия, кончилось, — досказала Бабушка. — Остались лаодикийцы, ни холодные и ни горячие. А это и есть люди апостасии и энтропии, распада и тления. Апостаты и энтропийки. Люди последних времен. Дух мира есть дух вражды на Бога, как сказано у Феофана Затворника. Это дух взаимного охлаждения, разделения и вражды между людьми. Такими сейчас в основной массе и являются русские люди. И судьба их, возможно, — рассеяться по всей земле, как иудеям. Или исчезнуть, если не преобразятся Фаворским светом. Но истинная Православная Церковь будет и там, где останется всего три человека. Даже если она переселится в Антарктиду.

В коридоре стала раздаваться музыка, на английском языке пел Дима Билан. Казалось, сам он сейчас и придет на кухню. Но вошла младшая Сестра. Не обращая ни на кого внимания, она задала свой коронный капризный вопрос:

— Мама, ну скоро завтракать?

— Красивое колечко, — сказала та, видя, как Катя любуется и крутит на пальце подаренный перстенек.

27

Народу в магазине было не так уж и много. Катя и Алесь ходили от прилавка к прилавку, катили перед собой тележку. Оператор на сей раз от них отклеился, остался в квартире. Что интересного может произойти в «Копейке»? Ничего.

— Только здесь продается хлеб Афонский, бездрожжевой, — сказала Катя. — Его и берем.

— А у меня сегодня день рождения, — произнёс вдруг Алесь.

— Да что ты?

— Правда. Не хотелось говорить, чтобы самому не расстраиваться. Встречаю в чужом городе, без друзей и родных. Как пёс бездомный.

— А я? — огорченно спросила Катя. И добавила: — Всё равно, поздравляю.

— Ты, — утвердительно сказал Алесь. — Да, ты. Но надо было мне ещё вчера уехать. Так вышло бы лучше. К черту это шоу! Оно как заразная болезнь. Начинается с маленькой ранки, с инфекции, а потом захватывает всю душу. Я вот все эти двадцать два часа хожу и думаю: как бы победить, как бы обогнать других? Что бы такое выкинуть, и кого бы столкнуть в кювет? Кажется, шепни мне кто-нибудь: сделай то-то и то-то, всякую грязь, мерзость, даже убей — тогда станешь первым, и я, может быть, выполнил бы. Самому противно.

— Я тебе не верю.

— Напрасно. Потому что это не мой личный случай. Это пандемия.

— Ты не такой, — твердо сказала Катя. И покатила тележку дальше.

— Именно такой, как все, — догнал её Алесь. — Что ты обо мне знаешь? Я изгой, из поколения руин. Мой удел — коробки таскать и подглядывать в замочную скважину за Ксюшей Собчак. Хорошо ещё, если не мастурбировать при этом.

— Замолчи! — Катя закрыла уши ладонями.

— Нет, слушай, — он заговорил громче, на них стали обращать внимание. — Ты, конечно, другая, у тебя всё есть, пусть немного. Даже богатый дядя-продюсер, к которому ты рано или поздно придешь на поклон. Или он к тебе ниспустится, — как сияющий ангел с неба, это неважно. Воссоединитесь. Будешь как та же Ксюша. А я? Продолжать облизываться и пасти коз. И думать, как бы кого из вас замочить, от ненависти.