В месте здесь - Александр Михайлович Уланов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Основательность колонн и арок верхнего города постепенно переходит в тонкость улиц и балконов нижнего, все менее регулярной становится кладка камней. Дом вполз в арку, заняв ее половину. Строгость купола-шлема поддержана множеством легких волн, расширяющихся из разных центров. В доме Франции клубятся картины. Рядом с подъемом улицы подъём садов во дворах. Лишние окна со временем зарастают камнем или цветами.
Чёрная сладость ягод. Деревья светятся шарами лимонов. Рыцари с черными щитами скрещивают мечи, охраняя вход. И продолжают смеяться волынки. Кентавру зачем-то понадобился заяц. По дну идут жидкие пауки-осьминоги в многохвостых плащах. Завтра ехать из Мандраки в Хараки. Змея обвилась вокруг доспехов, чтобы их не надел кто попало. Другая охраняет свитки книг. Но самая важная третья, вокруг пустоты, ждущая возвращения.
ВОКРУГ ЛЕСА (КОРДОВА)
Эмир приказал устроить лес. Старые каменные деревья везли даже из Африки, не спрашивая, хочется ли им. Лес закрыли ребристой крышей, обнесли стеной с зубцами, с воротами-подковами. Над лесом под крышей бело-рыжие полосатые облака в два слоя, кое-где туман арок, ветвящихся во множество арок поменьше. Лес разрастался вширь, оставаясь все тем же. Где-то в нём пришедшие позже построили собор, пробили крышу, пытаясь в размах приманить небо. Но его не приманишь огромностью – и лес всё равно больше, так что можно заблудиться, не найдя собор. Другие соорудили свой дом собраний в стороне – те же завитки и полосы, неживые цветы, как в эмировом лесу, то же настояние на избранности, то же стремление регламентировать. Так они и воюют по сей день, выясняя, кто избраннее.
Множество символов, ведущих к одному и тому же – множество ли? Водяные колеса пытаются черпать из обмелевшей реки.
Лес велик, но и самому эмиру там оказалось тесно, он попробовал сбежать к подножью холмов, но на силу всегда найдется другая сила, на ту – третья, и вместе они оставят одни фундаменты. Крепость вообще досталась инквизиторам. Если враг снаружи слишком далеко, его надо придумать внутри.
Жизнь ушла за неповторяющиеся узоры входов в дворики домов – отдыхать и встречаться. Там всегда май. Цветы по тихой белизне стен – их кормят с длинного шеста. Голоса бегущей воды. Завитки железа, блики керамики. Лабиринты черепиц, листьев и кирпичей, камешков под ногами. Думать – на основании Торы ли, Аристотеля ли. И то и другое – только строительные леса. И если есть ограда от мешающего внешнего – внутреннее растет по своим законам, цветку не нужно много места для складок лепестков. К этим дворам – церкви из углов, память о том, что небо требует жёсткости.
Город живет переулками в ширину растянутого платка – там восходят плетёные солнца. Ласточками, пролетающими ниже скакалки. Стулом, взбирающимся на крышу к коту. Римскими колоннами, выглядывающими из стен домов. Лошади пьют из фонтанов. Из колодцев вылезают цветы. Переход через улицу ведёт к воротам без дверей и стены.
И лес, глядя на дворики, стал оживать. Держась за легкость узоров на стенах и древних капителях. За цветы апельсиновых деревьев. Ему решил помочь свет. Придавая тенями различие местам, волнение камням. Путая пути. Превращая золото повелений в узор, кафедру проповедника в летучую мышь. Подсовывая оранжевый и фиолетовый. Перебегая радугой по полу. Подавая руку уставшим щепкам колонн. Его не пробьёшь, от него не отстреляться из многоствольного органа.
Девушка читает газету, буквы не успевают за её взглядом и осыпаются. В постоялом дворе можно пить из той же пасти змеи, что Дон Кихот и Санчо. По улице продолжают греметь копыта под всадником в зеленом тюрбане. Шум на площади не прекращается всю ночь – хоть под какой-нибудь аркой обязательно будут гулять и праздновать.
Основание – жёсткая земля оливковых деревьев и светло-серых крепостей. Основание – те, кто может собраться у Овечьего источника и показать, что они не овцы. Змея обвилась вокруг девушки, и язык её – вода.
ЛИСТЬЯ СПОКОЙСТВИЯ (ЦЕЙЛОН)
На встречу со спокойным пространством – океан, песок без следов людей, пальмы, и на километры вдаль только птицы с длинными клювами, может быть, выпрыгнет из волны посмотреть на берег черный ромб-скат. Океану, всегда теплому, никто не мешает от Антарктиды, он думает о своём и поднимает в безветрие у берега двухметровые медленно вырастающие и рушащиеся стены воды. Если попасть им в такт, научиться улавливать, когда они чуть ниже, и вбегать в них, можно успеть дальше, где они не бьются о берег, а качают вверх-вниз. На берег вернёт та же волна, если дать ей себя вынести, если удержаться, когда она отступает и уносит – и выпрямиться, выводя себя из воды. А где-то линии камней недалеко от берега, и за их вспышками пены волны меньше. Привычки жизни у океана. Идти точно по краю, где только что прошел влажный язык – в сухом песке вязнешь, но и в мокром после волны. И можно не видеть океан, но идти вдоль берега, ориентируясь по равномерному грохоту волн. За волноломами городков волны меньше, но интересны ли они сломанные?
Ночью небо впадает в океан и бьётся о берег пеной. Выходят черепахи, откладывают и закапывают яйца – не забыв оставить одно, чтобы людям было на что посмотреть. И медленно возвращаются в океан, оставляя полосу разровненного песка с рядами ямок по бокам.
Прозрачные крабы в норках в песке успевают сделать вдох между волнами – они знают, что волна придет и уйдет. У раков-отшельников множество ног, их следы на песке как от велосипедных шин, но поворачивающие под немыслимыми для велосипеда углами. Они не торопятся в своих раковинах – знают, что кто-нибудь принесет им кожуру банана или папайи. Морские черви ленятся и строят домики из кое-как скрепленного песка. Раковины-каури подставляют свои щелочки ветру.
Торопится здесь солнце – выскакивающее из-за горизонта или проваливающееся туда со скоростью выключения лампочки, радостное и сжигающее, проявляющее пятна на коже. Торопливая жара не дает торопиться никому другому. Здесь хорошая погода – когда облака. А в море спешат кальмары – на песке остаются стрелы, вылетевшие из них после смерти.
