Возвращение Остапа Крымова - Василий Катунин

ШЕРШЕ ЛЯ ФАМ

Я знаю только двух людей, у которых не было случайных связей. Это Адам и Ева.

Так уж вышло, что в Харькове, для такого большого города, крайне мало настоящих достопримечательностей. Случайно забредшего уважаемого иностранца можно за двадцать минут галопом провести по двум-трем заслуживающим внимания объектам архитектуры и культуры, находящимся в районе центральной улицы города — Сумской. Начиная от невезучей Благовещенской церкви, через площадь Конституции с импровизированной художественной выставкой, мимо сомнительной архитектурной ценности Струи, служащей визиткой города, вдоль громады Оперного театра и далее сквозь монументальную площадь Свободы до Мемориала, — вся эта тонкая ниточка краеведческой гордости харьковчан простирается всего на восемь километров длиной и сорок метров шириной. Зато по всей огромной территории города — от Основы до Салтовки, от ХТЗ до Павлова Поля — сплошняком раскидана главная достопримечательность этих краев. Это — женщины.

Такого обилия симпатичных, милых, сексуальных, эффектных, красивых и невыносимо красивых женщин, как магнит притягивающих внимание мужчин, обладающих зрением и хотя бы одним единственным мужским гормоном, не встретишь ни в одном городе бывшего СССР. Остап не был коренным харьковчанином и мог высказаться по этому вопросу объективно. Такого количества красивых дам, приходящихся надушу населения, Остап не встречал ни в Нью-Йорке, славившемся своим огненным смешением рас, ни в Рио-де-Жанейро, где отдельная часть женского тела возведена в ранг святого места, ни в Варшаве, где прокуренные и накофеиненные дамы давно уронили былую славу города. Харьковчане в прошлом слыли для москвичей южанами, для западенцев — москалями, для крымчан — хохлами, для средней полосы России — цеховиками, наглядчиками и фотоволынщиками. И в то же время везде этот город считался своим. В Перми, Соликамске, Павлограде и Дербенте могли не знать о Черкассах, Сумах и Ивано-Франковске. Но Харьков знали везде. И если бы в Африке носили куртки на искусственном меху, увлекались наглядной агитацией, продавали и покупали «березочные» чеки и любили вешать на стены ретушированные портреты всех своих родственников, то и для Черного континента Харьков был бы родным. Так уж получалось исторически, что в городе всегда водились мужчины с деньгами, а это всегда было верной приметой, что где-то рядом должны водиться красивые женщины. Универсальность и интернационализм Харькова удивительным образом отразились на общем стереотипе населения. Город, в котором хорошо жилось хохлам и евреям, армянам и русским, силою влечения полов отковал неповторимый облик своего горожанина. И особенно это касалось женщин. При весьма скудных материальных возможностях большинства харьковчанок, используя внешние данные, любую пору года, непонятно откуда берущийся вкус и безразмерную гамму макияжа, делали невыносимым праздное гуляние безлошадных мужчин и повышали аварийность на улицах города. Справедливости ради надо сказать, что закон сохранения баланса действовал и здесь. То есть, стоило многим открыть рот, как они резко начинали терять баллы. Ну а в общем, как только наступал май, в городе было на что посмотреть.

Эта весна была поздней и холодной. Но, выжимая из температуры максимум возможного, харьковчанки приложили все усилия, чтобы появились ноги, бедра, футболки с двумя пупырышками, походки, шикарные волосы всех немыслимых оттенков, губы и темные очки.

Словом, все то, что может выжать признаки жизни даже из старого сухого полена.

Мучимая ностальгией по непознанным женщинам, троица будущих завоевателей города двигалась в таком порядке — впереди Нильский с Пятницей, позади в задумчивости шел Крымов.

У Нильского кружилась голова и болела шея. При виде такого обилия женщин он чувствовал себя влекомым и беспомощным. Он сгибался под тяжестью жизненной аксиомы, что в каждом возрасте — свои прелести, а в молодости еще и чужие. Глядя на Сан Саныча, Крымов громко пропел строчку:

Зачем вы, девушки, красивых губите…

Жора, блестя глазами, клялся себе, что с первых же денег купит хоть какое-то авто. Красивые женщины косяками проплывали мимо и растворялись в толпе, оставляя на душе легкий привкус непрожитой жизни.

Первые слова, которые сказал маэстро, проснувшись утром и глядя в потолок, были «шерше ля фам». Нильский подумал, что эта фраза рождена длительным воздержанием маэстро и, как товарищ по несчастью, в сердцах посочувствовал руководителю. Но дело обстояло не так. Просто Остап решил, что сегодняшний день будет решающим в доукомплектовании штата. А то, что этой единицей станет женщина, от пего практически не зависело.

Боюсь, что сегодня наш завкадрами Пятница будет визировать новое заявление о приеме на работу, — сказал Остап и скомандовал подъем.

Еще лежа в постели, Крымов громко зачитал свой новый утренний «крымик», встреченный бурными аплодисментами соратников:

А наша баба — порох с перцем.

Таких, как Шариков, она

Все любит за собачье сердце

И гениталии слона.

Остап громче всех рассмеялся собственной шутке, заполнив своим смехом всю комнату, от чего сама открылась дверь в коридор.

Компаньоны двигались в направлении почтового отделения, чтобы оплатить несколько объявлений в газеты. Крымов хотел лично отправить пару телеграмм, Нильского же захватили просто проветриться на свежем воздухе. У Сан Саныча, одуревшего от солнца и свободы, рябило в глазах, замыкало на сердце и искрило в суставах.

Раскрашенный весенними красками город вселял в душу смутную надежду, что это не самое последнее место на земле. Устав от вращения головой, Жора подошел к Остапу.

Маэстро, а кто вам больше нравится — девушки или женщины?

Остап улыбнулся.

Жора, задавайте корректные вопросы. Между потерей женственности и потерей девственности очень большая разница, а между женщиной и девушкой — не очень. Если вы о возрасте, то в мои сорок уже надо быть снисходительней к женскому долголетию, потому что годы изменяют не только формы женщин, но и содержание мужчин.

В одном из многочисленных киосков, разбросанных по центру, как в дождливое бабье лето грибы в лесу, Жора купил крабовые палочки. Дотошный Нильский сразу определил по маркировке, что у этого стандартного лоточного продукта вышел срок годности. Пятница, как положено, вернулся к киоску и попросил произвести замену. И, как обычно, перед киоском разыгралась до боли знакомая сцена. Продавец отказался принимать палочки, ничем не аргументировав этот факт. Жора сказал ему, что тот не прав. Киоскер еще раз наотрез отказался заменить просроченный товар, аргументируя теперь это тем, что состоял в интимных отношениях с Жориной мамой. Младший компаньон, хотя и сам редко ладил со своей мамашей, но на данную реплику среагировал нервно. В свою очередь, он заметил нахалу, что сам состоял в интимных отношениях не только с мамой продавца, но и с его бабушкой, всеми женскими членами его семьи и даже с дедушкой. Жора разнервничался и откровенно признался, что имел эти же отношения с самим киоском, и даже с мамой мэра города, расплодившего, по его мнению, киосочников-жуликов. Пятница настолько самовозбудился от собственного монолога, что собирался перейти и к президенту страны, но вместо этого пообещал киоскеру, что устроит тому интимные отношения непосредственно с самими крабовыми палочками, причем сделает это в неестественной форме. Воодушевленный своей правотой и поддержкой пятидесяти собравшихся слушателей, Жора был убедителен. Его аргументы подействовали на продавца, и под бурные аплодисменты толпы товар был принят обратно, а все деньги без обмана возвращены владельцу. Одержав убедительную победу на фронте потребительского рынка, соратники отправились дальше. Проходя мимо площади Свободы, бывшей площади имени Дзержинского, компаньоны увидали несколько перетекающих одна в другую кучек возбужденных пенсионеров с решительными и озлобленными физиономиями. Они были разрежены небольшим количеством мужчин средних лет с вполне разумными выражениями лиц, по которым можно было судить, что это — идейные и технические руководители данного сборища. Над головами митингующих развевались красные флаги, портреты Ленина и Сталина, транспаранты с невинными требованиями свержения существующего правительства и личными оскорблениями в адрес президента страны. Площадь Свободы, по осторожным уверениям харьковчан, являлась второй по величине площадью в мире. Этот факт является лишним свидетельством врожденной скромности горожан, ибо так до сих пор точно и не установлено, какая площадь мира является крупнейшей. Именно это место, а точнее — пятачок справа от подножия величественного памятника Ленину, облюбовали харьковчане в последний десяток лет для того, чтобы каждый со всей откровенностью мог высказать то, что до этого он высказывал только в постели своей жене или соседям во время дележа освободившегося погреба. Это было то моего, где, подобно Нью-Йоркскому Хагар-скверу и Лондонскому Гайд-парку, любой желающий, увидав несколько зазевавшихся прохожих, мог попросить слова и нести все, что ему будет угодно. Вплоть до того, пока не останется последний слушатель. Хотя часто для некоторых не нужны были и слушатели. Упражняясь в риторике, здесь собирались крохотными горстками сторонники различных мнений и по очереди говорили самое противоположное об одном и том же. Остап давно уже знал, что одну и ту же мысль можно выразить двумя тысячами способов: тысячей со знаком «плюс» и тысячей со знаком «минус».