Темногорск - Роман Буревой

Нет, нельзя так! Да и не станет колдун бывшую полюбовницу кликать. Он и думать о глупой девчонке забыл. А вдруг думает? Ведь красавица Надежда, говорят, в Москву уехала. То есть бросила Романа, сбежала.

«Если позовет назад – вернусь или нет? – спросила себя Тина. И тут же решила: – Ни за что не вернусь!»

Несколько раз они с Надей сталкивались на улице. Надежда любила по утрам прогуливаться по Ведьминской. Тина всегда первой говорила возлюбленной своего любимого «Здрасьте». Даже останавливалась, как будто надеялась, что соперница тоже остановится и они будут болтать, как давние подруги, Надежда частицей своего счастья с Тиной поделится. Однако новая любовница Романа кивала прежней свысока, мимоходом. Иногда и вовсе не отвечала на Тинин поклон, будто не узнавала.

Эх, если бы можно было назад вернуться и всю жизнь сначала начать. Только глупость все это. Как прошлое переиначить? Пройти мимо Романова дома? Или вообще в Темногорск не приезжать? Но как ни старалась Тина, иного прошлого придумать себе не могла. Одна тропинка в жизни у нее была – никуда с нее не свернуть. За один поцелуй Романа она полжизни готова была отдать. За одну ночь с ним – всю жизнь. То, что был он у нее – пусть и недолго, – такое счастье не каждому ведь достается. Ей вот выпала любовь, которая любого колдовства сильнее. То есть в самом деле выпала – упустила Тина счастье свое, оно хрупким стеклом и разбилось.

Но она делает вид, что радуется. Л вот Эмма Эмильевна радуется искренне.

За полгода, что миновали со смерти Чудодея, Эмма Эмильевна вроде как оправилась и даже вновь помолодела. Опять же колдовски – Тина постаралась.

О, Вода-Царица, неужели полгода прошло? Кажется, только вчера Тина лежала на кровати пластом, а вдова Чудодея держала ладонь на Тинином пылающем лбу. Долго так сидела. Ладонь была мягкой и холодной.

– Терпи, бедная! – приговаривала Эмма Эмильевна. – В тебе твой дар перерождается.

Все в Тине перекручивалось, боль стягивала внутренности узлом. Было тошно, муторно так, что казалось, еще минуточка, и не выдержит Тина, умрет. Умереть хотелось. Только тело не знало – как. Сил в молодом теле слишком много было. Потом боль постепенно унялась, остались только слабость и сонливость. Ближе к зиме Тина себя уверила, что беременна, и эта надежда вспыхнула в ней и на несколько дней заставила окрылиться. Тошнота, головокружения – все как будто говорило об этом. Но месячные, хоть с задержкой, пришли, и надежда угасла. Выходит, последняя близость с Романом, как все прочие, прошла без последствий. Говорят, дети у колдунов – редкость. А если случаются, то уроды. Вот Эмма Эмильевна с Чудодеем деток не прижили. Однако же передается как-то колдовской дар: от деда Севастьяна к дочери его, потом к Роману – тянулась ниточка, не прерывалась. Неужели дар водного колдуна никому не достанется?

Тина рыдала два дня неостановимо.

А выплакавшись, решила продолжать жить. По инерции. Ее по-прежнему тошнило по утрам, и она немного пополнела. Говорят, от горя люди толстеют. На всякий случай сходила к врачу. Но нет – не было никакой беременности.

Если они с Романом на улице встретятся, что изменщик ей скажет?

«А ничего не скажет, – усмехнулась неожиданно для себя Тина. – Все важное он мне уже сказал. Мой черед теперь говорить. За мной слово».

Тине вдруг жаль стало – ту, прежнюю, глупенькую, наивную и влюбленную. Жалко до слез. Такая хорошая девочка была, преданная, ни на кого больше не глядела – только на него. Всегда, еще с детства, ей именно такая жизнь и мечталась: чтоб любимый был самый лучший, самый-самый, такой, каким гордиться можно, а Тина подле него. И чтоб любовь навсегда, на всю жизнь одна, и никогда ни в нем, любимом, ни в себе, ни в чувстве своем не было сомнения. Тина росла с уверенностью, что не положена ей никакая другая судьба – только эта на роду написана. Теперь прежняя уверенность разбилась вдребезги. И прежняя Тина – тоже. Даже осколков не осталось. Но себя не вернешь – что ж тут поделаешь. Новый дар отныне у нее – с ним и жить.

Женщины заглянули на Уткино поле. Здесь на лотках торговали всякой мелочью: кассетами с записями колдовских заклинаний, амулетами с колдовскими заговорами (сплошь фальшивыми), брошюрками по магической практике.

– Тина! – вдруг кто-то окликнул молодую колдунью.

Она обернулась.

Подле лотка стояла старуха в белом, как у Тины, платке. Годы только-только начали гнуть старухину спину, хотя волосы были уже белы как снег. Один старухин глаз смотрел мертво, второй же был прозрачен, ехиден, лукав. Тина сразу ее узнала: Марья Севастьяновна Воробьева, Романа мать. Виделись они однажды в Пустосвятове и даже побеседовали почти любезно. Марья Севастьяновна Тине кивнула, давая понять, что признала. Однако не улыбнулась при этом. Впрочем, одна колдунья другой редко улыбается.

– Возьми! – сказала Марья Севастьяновна отрывисто и протянула Тине старенький чемоданчик.

Тина взяла.

– Что там? – спросила с опаской.

Одна ведьма другой может змею подарить или одежду отравленную.

– Дома увидишь! – сухо ответила Воробьева.

Тина глянула ей в глаза и увидела, что в светлом прозрачном глазу старухи отражается прежняя Типа, наивная глупая девчонка, а в другом, мертвом, – уверенная в себе красавица-колдунья.

Этой новой себя Тина боялась.

Вернувшись с прогулки, девушка заперлась в своей комнате.

Поставила на стол дареный чемоданчик с металлическими уголками. Провела ладонями по верхней крышке, как учил Роман, – проверяла, нет ли на подарке порчи. Порчи не было. Было по три металлических гвоздика в каждом уголке, и каждый заговорен на удачу. Чемоданчик был заперт на ключик. Впрочем, ключ тут же к ручке на веревочке был привязан. А подле него – еще один. Похоже, от какой-то двери.

От двери? В дом?

Тина подняла крышку. Внутри в пожелтевшей вате лежала белая тарелка. Очень похожая на те, что были у Романа и в которых он видел истину. Прозревал сквозь расстояние и время. По размерам тарелка была точно такая же, как у водного колдуна. И фарфор кузнецовский. Только у этой по краю шла причудливая роспись. То ли буковки мелкие, то ли просто узор замысловатый. Тина попыталась роспись в лупу рассмотреть, но глаза тут же застлали слезы.

Несколько минут Тина сидела, раздумывая. Потом медленно поднялась, вышла во двор, принесла из колодца воды и налила в тарелку до краев. Прежде чем коснуться водного зеркала, долго смотрела на голубоватое дно тарелки. Наконец решилась и опустила ладонь. Пальцы тут же занемели, ладонь стало остро покалывать в одном месте.

Тина отдернула руку. Да так и замерла. Смотрела, не могла оторвать глаз. Потом наклонилась, приникла к краю тарелки и выпила студеную влагу, от которой ныли зубы, всю, до дна.