Франсуа и Мальвази. III том - Анри Коломон

После замены роялистов своими людьми сверх числа арестованных, сенаторов стало чуть больше шестидесяти. Немного поразмыслив д'Алесси сказал что:

– Всякое число народа можно обозначить за сто процентов, так пусть же и представителей от народа будет ровно столько же.

Никто ему не возразил и д'Алесси стал подсчитывать число сенаторов. Необходимое количество до ста он направился набирать на улице. За окнами было слышно как он обратился к солдатам Турфаролла, бывшим некогда зачинателем и главой восстания:

– Десять человек желающих быть сенаторами.

На улице собралось на события довольно уже заметное количество народу и было слышно как он обращается к простым людям с подобным предложением. Этакое некоторых сенаторов заметно нервировало и даже Монти почувствовал заметное ощущение принижения сенаторского достоинства. Но все равно это было неожиданно ново, это была настоящая республика! Никто не посмел возразить вошедшим и с усадом на свободное место ставший и даже ставшая одна сенатором. Это было ошеломительно и кто бы мог подумать, что в этот ничем не примечательный день начавшийся обыденно и потекший вялым чередом будет оборван зычным римским приветствием в течении следующих пяти минут перевернут неузнаваемо.

Сенаторов переписали и пересчитали, ровно сотня. Д'Алесси окинул взглядом все ли готово к дальнейшей работе. Зал пришел в порядок и кроме солдат стоявших на корабле у входа, он из лишних людей заметил только троих солдат стоявших со стариком сенатором, оставшимся почему-то в отличие от всех роялистов уведенных в подвалы. На его вопрос солдаты ответили:

– Вот. Попросился остаться на немножко, плачет дать ему посмотреть на вас.

Д«Алесси естественно такое желание плачущего старика удивило и он расспросил в чем дело? Оказалось что старик в 47-м году будучи тогда очень молодым, даже юным, принимал участие в делах сторонников д'Алесси – Джузеппе и это некоторые сенаторы подтвердили о нем. Понятно было что видевши деда целую вечность тому назад, старику очень хотелось и он сильно просил только об одном оставить его посмотреть что будет дальше, но дальше произошло невероятное. Д'Алесси-внук, которого тот на свою беду дождался пошел и обнял слезливого старика, и предложил ему сенаторское место вместо себя. Представители нового и старого республиканского поколения… многие сеньоры сенаторы и из тех что привыкли к серьезности, умилились его предложению. Некоторые собирались вскоре посмеяться, но старик по приличию отказался от предложения. Тогда д'Алесси размыслив снова сказал уже обращаясь ко всем.

– Хотя населения всегда сто процентов, но некоторые люди больше чем люди, на них незримо держится мудрость общества и опирается в самые трудные минуты. Так пусть же он займет место почетного члена сенаторов на тот случай если их голоса разделятся поровну у него испросят мнение на самое мудрое решение спора.

После того как старейший из сенаторов был переведен и усажен довольным за стол комиссии, а президент Камоно-Локано подумал что к его партии добавился сенатор, нужно только его было сделать полноценным, д'Алесси в это время снова зашел на трибуну.

– А теперь сеньоры сенаторы, по праву сильного объявляю полную свободу мнений, рассуждений и совести. Пожалуйста кто что считает считайте!

В этот самый необыкновенный миг когда сильное высказывание начало только перевариваться в умах ошеломленных слушателей в залу Сената из дверей вошел сержант и крикнул во всеуслышанье:

– Капитан, привезли артиллерию!

– Сеньоры сенаторы, – по деловому скороговоркой проговорил д'Алесси, – Неотложное дело заставляет меня покинуть вас. Уходя я оставляю на голосование переименовать сенаторскую площадь в республиканскую. А сенат объявить в правах парламента. Свое мнение по этому поводу я вручаю нашему почетному члену.

И под восторженные рукоплескания д'Алесси вышел.

Площадь Морского министерства не смотря на столь ранний час, была многолюдна как от лаццарони и прочих зевак, так и гвардейцев, кольцом окруживших эшафот наскоро сколоченный этой ночью напротив особняка Дера.

Собираясь устроить казнь Росперо и Мачете – видных народных вожаков перед самым носом предводимых, правительство рассчитывало запугать массы и повысить свой пошатнувшийся престиж, вселить в сознание и чувства тот дух, когда оно не было ничем ограничено, показать его сегодня, прежнюю свою не стесненность и напомнить о подданническом повиновении.

Но обстоятельства сегодняшнего утра резко изменили ситуацию и власти не собираясь отказываться от казни, ясно себе осознавали что это может больше навредить, чем привести в порядок люд, распустившийся в первые дни волнений. Поэтому ввиду опасности вызвать новую волну ярости по отношению к себе и опасаясь того как бы чего не случилось на казни, ее самым спешным порядком перенесли на самое раннее время, отчего зрителей смертельной экзекуции собралось лишь раза в три больше чем солдат охраны, кои с легкостью могли бы сдержать любой натиск окружающей толпы. Испанцы лишь следили, за тем чтобы лаццарони, которых здесь было большинство, не приближались близко к внешнему ряду, чтобы не поучилось тесного соприкосновения, где ножи и прочие колющие предметы одних оказались бы в куда более предпочтительном положении нежели чем длинные шпаги и ружья других, кои в тесной рукопашной могли бы оказаться бессильны против удалого сброда весьма ярого в поножовщине.

Спасало от этого так же зрелище, жуткое и кровавое. Новоявленный палач в который раз бессильно опускал топор тюкая по шее и плахе, но так еще и не отстебав голову жертве. И Росперо орал жутко по-кошачьи, не имея уже прежнего голоса и не в силах хоть как-то пошевелить перебитой головой. Струей била кровь, живые ткани, вены мышцы монотонно, но неумело рассекались вялыми руками и как тупым лезвием.

Ко всякой работе, особенно палача, нужна сноровка и внутренняя подготовленность. Когда Ришелье приказал казнить де Шале профессионала палача на него не нашлось. Пришлось пригласить на эту работу преступника, обещав подарить жизнь. Голова заговорщика маркиза была отделена от тела только на двадцать седьмой удар. Похожее произошло и в данном случае: старый палач давно покинул Палермо, опасаясь народного гнева, а новый, насмерть перепуганный тем за что взялся, опустил уже тридцатый удар, на этот раз выронив орудие убиения – топор из дрожащих рук.

Росперо уже перестал орать но белые члены шейного позвоночника еще не были полностью перерублены. Вывернутые куски мяса с жиром продолжили обильно омываться кровью. Живое еще тело стало сползать с плахи в собственную лужу крови на дощатой поверхности эшафота. Палач придя в себя обагряя руки в крови снова навалил тело на пенек плахи. Раздались последние предсмертные крики вызванные движением тела.

Толпа вышедшая из оцепенения стала протестовать и расступаться перед подоспевшими солдатами-республиканцами, вклинившимися в ряды охранников. В то же время и толпа почувствовав силу в ударном месте сама навалилась, став теснить отступавших желтомундирников под натиском республиканцев. На эшафот проворные лаццарони навалились быстрее, чем это можно было представить и дико свирепствуя за своего предводителя в мгновения люто растерзали палача, отрывая ему руки волосы, отрезая уши, ноги, голову терзая лезвиями тело и словно упиваясь льющейся кровью.

Смерть палача ужаснула д'Алесси. Несколько секунд он брезгливо всматривался в разъяренную. алчущую Толпу, стоя на краю эшафота, постланного материей. Можно ли с ними было построить то что он собирался? Затем его мнение переменилось, видя какую силу он имеет в руках.

Испанцы многие подколенные, безоружные, вырвались общей массой из толпы, унося ноги прочь.

Когда страсти начали мало помалу улегаться, слово взял д'Алесси, став растолковывать кто он и кто такие республиканцы, одновременно склоняя на свою сторону.

Мачете оставшийся единственным вожаком лаццарони сказал д'Алесси за всех что они будут собираться на площади Четырех Кантонов, что через Толедскую улицу – только дайте им оружие и они все разнесут!

На площади, новое название которой решилось отрытым голосованием, толпилось единой массой множество народу. Чувствовался настрой, новая пружина заставлявшая механизм народного состояния двигаться по-иному.

Много было неясного, что заставляло временить с мнениями, но слух что там арестовывали роялистов и Турфаролла!… Заставило собраться здесь и на прилегающих улицах великое множество народу перед новыми зреющими событиями, поэтому оваций ввиду разносившихся ошеломительных слухов почти совсем не было, а стоял однородный нескончаемый вопросительный гул. Кое-где раздавались вопросительные крики, кое-где подхватывались республиканские, и над головами витала общая неясность грядущего.