Семь смертных грехов. Роман-хроника. Книга первая. Изгнание - Марк Еленин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Носятся в своих блиндированных коробках по морям и океанам, и море будет им могилой, а на земле и следов не останется». — с чувством превосходства вдруг подумал он, раскрывая первую книгу. Но еще до того, как он перевернул страницу, возникла в уме, вспомнилась целиком фраза: «Приходи и правь нами: земля наша велика и обильна, а порядка в ней нету». Он усмехнулся и обрадовался подобному совпадению, потому как был суеверен и, хотя в душе в бога не верил, старался казаться ужасно набожным и даже привык к этому. Врангель отхлебнул чая с ромом из стакана в тяжелом серебряном подстаканнике с фамильным вензелем и открыл книгу.
«Итак, — сказал он себе бодро. — Итак, посмотрим. Посмотрим и подумаем, не торопясь...»
2
... Первая встреча с Деникиным в Екатеринодаре оставила в душе Врангеля приятное воспоминание. Тогда он записал в дневнике:«Вдумчивый, кряжистый — чисто русский человек. Недюжинные способности. Один из наших выдающихся генералов. Выдвигается заслуженно. Предложил командование конной дивизией...» И приказ самого Врангеля по новой дивизии был под стать тому настроению: «Славные войска! Горжусь командовать вами, храбрецы! Вперед же, кавказские орлы! Расправьте могучие крылья, грудью прикройте свои гнезда». Любил он красивые слова в приказах! Что-нибудь с заворотом, этаким возвышенным суворовским слогом. Непременно сам все сочинял, единым духом, вдохновенно: «Славные войска Маныческого фронта... Все вы объединены под моим начальством, и нам дано имя «Кавказская армия»! Кавказ — колыбель нашей славы... Орлиным полетом пронеситесь вы и через пустынную степь калмыков к самому гнезду врага, где хранит он несметные богатства, — к Царицыну, и вскоре напоите усталых коней водой широкой матушки Волги!..»
Да... Май 1919 года. Станица Великокняжеская... Врангель улыбнулся: карьера начиналась удивительно хорошо. За бои на Северном Кавказе он был произведен Деникиным в генерал-лейтенанты. Маныческая операция завершилась, началась Царицынская. «Ну как, через сколько времени поднесете нам Царицын?» — запрашивал его Деникин. А он ему — телеграмму: «Взять Царицын без пехоты, артиллерии и технических средств не могу. Армию упрекнуть не могу. За время операции некоторые полки дошли до сотни... В случае вашего отказа прошу освободить меня от занимаемой должности». Деникин уступил. Уступив раз угрозе Врангеля оставить армию, он вынужден был уступать ему и в дальнейшем — в малом и большом. И это позволило Врангелю не только обсуждать (и осуждать) приказы главнокомандующего, но вскоре стать в позу стороннего наблюдателя, критикующего своего начальника, что во веки веков было немыслимым в русской армии.
Узнав о «Московской директиве» Деникина, он заявил во всеуслышание: «Это смертный приговор армиям Юга России. Стратегия Деникина ошибочна, он строит здание на песке — захватывает огромную территорию, а удержать ее будет нечем: войск мало, резервов нет». 29 июля 1919 года Врангель отправил личное письмо Деникину (тут и родилась у него идея посылки серии писем, содержание которых — он уж заботился об этом! — становилось достоянием всей армии», умоляя (пока еще умоляя!) прислушаться к голосу трезвого рассудка: «Милостивый государь Антон Иванович! Вы подняли из рук генерала Корнилова знамя и с честью понесли его. Ныне армия, как ломовая лошадь, стала, с трудом переводя дыхание...» Спокойный, уверенный тон, весомая фраза, убедительная аргументация — точно письма Курбского Ивану Грозному. Потомки рассудят, кто был прав, кто был прозорлив... Но письма писались не только для истории. У них имелся точный адрес и точный прицел в сегодняшнем дне, поэтому кончались они неизменно вер- н «поддан ни чески — до поры до времени: «Мысля только Россиею — единой, великой и неделимой... С открытым сердцем... Моя жизнь на глазах у всех... Умоляю...»
Деникин отвечал с опозданием. Он еще не представлял себе опасности, исходившей от этого увлекшегося эпистолярным жанром генерала, и не сдерживал старческих обид: «Никто не вправе бросать мне обвинения... Никакой любви мне не нужно, я не обязан ее питать. Интрига и сплетня давно уже плетутся вокруг меня, но меня они не затрагивают, и я им значения не придаю и лишь скорблю, когда они до меня доходят».
«Пресимпатичный носорог» начинал брюзжать, не выдерживал спокойного тона, отвечал оскорблениями. Врангель говорил всем и каждому, что после подобных ответов его вера в главнокомандующего поколебалась и его личное отношение к нему не может остаться прежним. Не удовлетворившись этим, Врангель направляет письмо генералу Романовскому: «Я получил ответ главнокомандующего, наполненный оскорбительными намеками, где мне бросали упрек, что я руководствуюсь не благом дела и армии, а желанием собственных победных успехов. Есть обвинения, которые опровергать нельзя и на которые единственный ответ — молчание. Служа только родине, я становлюсь выше личных нападок».
Это был ловкий ход, и, вспоминая его теперь, Врангель горделиво подметил, что слава опального оппозиционера, не побоявшегося отстаивать свою точку зрения, немедленно стала приносить плоды. Он перелистал дневник и прочел с удовольствием: «Ростов. В театре дают «Птичек певчих». Чтобы не привлекать внимания, взял ложу второго яруса, но перед началом действия занавес не подняли — вышел господин, сказал: «В то время, как мы здесь веселимся, предаваясь сладостям жизни, там, на фронте, геройские наши войска борются за честь Единой, Великой, Неделимой, стальной грудью прикрывают нас. Мы обязаны им всем — этим героям и их вождям. Я предлагаю вам приветствовать одного из них, находящегося здесь, героя Кавказской армии, генерала Врангеля». Яркий луч рефлектора осветил нашу ложу, оркестр заиграл туш, публика повернулась ко мне, зааплодировала. После спектакля я захотел поужинать в гостинице «Палас», но как только я показался в зале, все вскочили, раздались крики «ура», оркестр опять заиграл туш, со всех сторон потянулись ко мне бокалы с вином, подходили знакомые и незнакомые...»
Так впервые прозвучало слово «вождь». Оно непривычно выглядело в чужих устах и даже на бумаге, под собственной рукой. Но оно уже прозвучало, как звук трубы перед конной атакой. Оно звало к бою, к действиям. Врангель задумывает еще один ловкий ход — добивается приема у Деникина, предпринимает на глазах у всех еще одну попытку примириться с главнокомандующим. Об этой встрече он рассказывает подробно даже малознакомым людям и записывает в дневнике: «Утром следующего дня принят по моей просьбе с докладом в Таганроге Деникиным. Холодная сдержанность. Обед. После обеда — беседа в кабинете. Главнокомандующий полон показного оптимизма: положение ваше блестяще, Москва должна быть взята. Внутреннее положение сложнее: англичане ведут двойную игру (NB); казаки самостийничают, грузины и поляки активизировались («я заявил этим господам, что ни клочка русской земли они не получат» — sic!!!); донимают его интриги консервативной группы, которая хотела бы видеть во главе армии приглашенного из-за рубежа великого князя Николая Николаевича (ищет во мне союзника). Обратил его внимание на картины развала в тылу. Гражданская власть выпущена из рук, страна управляется сатрапами — от губернатора до коменданта контрразведки. Обыватель не знает, кого слушаться. В департаментах авантюристы. Тыл забит явными и скрытыми дезертирами. Огромные запасы, доставленные союзниками, расхищаются. Обиделся: «Вы несправедливы к командованию и занимаетесь явной подтасовкой фактов, легко опровержимой». На том и расстались. А итог встречи — стали забирать у меня войска, когда дела на севере пошли худо. Господин Деникин называет это «наши стратегические расхождения с генералом Врангелем»...»
Появляется характеристика Май-Маевского — первого тогда конкурента: «Генерал Май-Маевский, прославивший себя гомерическими кутежами и швырянием денег, — небольшого роста, очень тучный, с громадным носом сливового цвета, маленькими мышиными глазками. Не будь на нем мундира — комик провинциальной сцены. На должность командира Добровольческого корпуса выдвигает генерала Кутепова (впечатление: крепкий и дельный офицер)...»
Врангель перевернул несколько страниц и бережно расправил смятую, уже несколько затертую и потускневшую четвертушку бумажного листа. «Разговор Деникина с Романовским — сообщено фон Перлофом», — было написано поверху.
«Романовский: Врангель просит направить его с большей частью Кавказской армии на север, в Купянск.
Деникин: Он хотел бы, вероятно, заменить Май-Масвского на посту командующего Добровольческой армией?
Романовский: Поэтому и порочит его за пьянство и разврат.
Деникин: Пока мы повременим с перегруппировкой войск и перемещением барона Врангеля...»
Далее пересказывалась его телеграмма Деникину от 4 ноября: «Сердцем и мыслями я ныне с вами и рад всеми силами вам помочь». Читая ее, Врангель поморщился: поторопился, не выдержал характера, радость глаза застлала... Впрочем, запись его беседы с Деникиным и Романовским свидетельствовала, что трезвый политик вскоре сумел вновь взять верх над генералом, обрадованным повышением по службе:
