Кража - Владимир Чванов

– Да, – повторил Солдатов, – слова вам действительно уже осточертели. Словам вы не верите, а верите, наверное, в судьбу.

– В судьбу верю, – согласился Шахов.

– Судьба играет человеком, так, что ли? – улыбнулся Солдатов.

– Играет, – согласился Шахов.

– И с вами она играла всю жизнь?

Шахов молчал. Солдатов понял, что больно задел этим вопросом его самолюбие. Странная все-таки психология у воров. С одной стороны, им нравится ссылаться на судьбу, которая играет человеком, с другой стороны, не хочется расписываться в собственной беспомощности, не хочется подтверждать: да, я пешка, которую как угодно передвигает чужая рука.

И, будто бы угадав его мысли, Шахов усмехнулся:

– Что я, пешка, ноль? Иногда судьба играла мною, а иногда я ею играл.

– А когда вы ею играли? Когда воровали, грабили?

– А хотя бы и тогда, – вдруг выпалил Шахов. – Ведь поиграл же…

– А когда она вами играла? – наступал Солдатов. Шахов не ответил, ощутив себя в неожиданной ловушке.

– Вы умеете рассуждать логически, – твердо продолжал Солдатов, – вот и подумайте, когда судьба играла вами? Когда вы были честны, когда жили по-человечески, тогда, что ли?

– А я никогда не был честен, – по-прежнему с вызовом возразил Шахов. – Я никогда не жил по-человечески, как люди, которых вы уважаете.

– Неправда, Шахов. В жизни человек не былинка, которую ветер гнет. Вы тоже были честны и поступали по-человечески.

– Когда же это? – деланно рассмеялся Шахов.

– Да хотя бы несколько лет назад, когда вышли из колонии. Тогда вы увлеклись женщиной, имя которой сейчас называть не будем, когда начали работать на фабрике и однажды вечером вас повстречали двое мужчин. И опять имен называть не будем, вы и так знаете их хорошо. Помните? О чем они с вами говорили, помните?

– Откуда вам это известно? – глухо спросил Шахов.

– Если бы мне о вас ничего не было известно, – добродушно усмехнулся Солдатов, – я бы не рискнул вступать с вами в этот спор. Думаете, я верю в вашу слабость? Нет, я верю в вашу силу. Вы твердый орешек.

– Не расколете, товарищ начальник, – мрачно сострил Шахов, обыгрывая двойной смысл слова «расколоть».

– А я не хочу вас раскалывать. Я хочу, чтобы вы еще тверже стали, – неожиданно ответил Солдатов, – чтобы вы стали опять таким же твердым, каким были в тот вечер. Когда тех двоих арестовали за попытку ограбить инкассатора, они нам рассказали о вас. Меня поразило тогда не то, что вы не соблазнились деньгами, а то, что не побоялись угроз.

– А вы считаете, что Шахов трус, вот и удивились!

– Я тогда не удивился. Я сейчас удивляюсь…

– Чему? – поинтересовался Шахов.

– Тому, что в вас вроде бы два человека живет. Один, трусливый, сейчас сидит передо мной. Второй, смелый, стоял тогда перед ними. Один, жадный, польстился на сумочку. Второй – почти бессребреник. Не соблазнился деньгами инкассатора. Один злой, умеющий жалеть человека. Второй вроде бы и незлой…

– А вот сейчас вы, начальник, ошибаетесь. Я никогда не был незлым.

– Нет, были однажды, – ответил уверенно Солдатов. – Рассказать? – Это был безрассудный, смелый ход, потому что Солдатов не знал ничего такого в жизни Шахова, что бы говорило о том, что тот может быть и незлым. Но Шахов вдруг поверил, что Солдатову известно о нем совершенно все, и обмяк, и выдавил из себя привычное:

– Что ни говорите, а обстоятельства сильнее человека.

– Какие у вас обстоятельства? Голоден? Нет! Дома нет? Есть! Семья, которую любите, тоже есть. Чего же еще надо? Выходит, вроде не вы людей, а они вас обижали. Освободились досрочно. Что вы называете обстоятельствами?

– Хотя бы недоверие к себе после отсидки, – голос Шахова прерывался. – Ну, освободили досрочно. Гуманно?

Гуманно. А доверия-то вместе со свободой не дали. Не успел на завод прийти – шеф уже тут как тут. Меня, тридцатилетнего мужика, это задевало. Даже очень…

– Но в жизни так: доверяй и проверяй. Да, без доверия трудно, – согласился Солдатов. – Оно не зарплата. Авансом не дается. А вы пытались заслужить это доверие хоть раз?

Шахов не ответил на этот вопрос.

– Хотите, отвечу за вас? Пытались! И вам поверили тогда, помните, на заводе железобетонных конструкций? Вас, даже смешно сказать, в цехком выбрали.

– Это почему же смешно? – взорвался Шахов. – Хорошо работал, в стенгазете отмечали, ладил с ребятами. Вот и избрали.

Солдатов вдруг весело рассмеялся, так весело, будто это был не допрос, а непринужденная беседа.

– Послушайте, Шахов, вы же сами себя опровергаете. С одной стороны, утверждаете, что судьба играет человеком, а с другой стороны, возмущаетесь, когда я не верю, что вы сами умеете этой судьбой играть.

– Все зависит от обстоятельств, – настаивал Шахов, – от нас, судимых, открещиваются. И дети, и жены, и на производстве. Только матери письма шлют, передачи. Наши наколки…

– Чего ж удивляться? – Солдатов движением руки остановил его. – Вы с двумя-тремя судимостями у жен и детей ярмом на шее. Давит оно им сердце. Вы пьете, гуляете, а им похмелье горькое остается. Насчет матерей – вы и от них кусок хлеба отрываете. Не верю я вашим клятвенным наколкам «не забуду мать родную». Ложь все это. Вы о них вспоминаете, когда самим плохо становится, – как гвоздь вколотил Солдатов.

Шахов кольнул его недобрым взглядом.

– Чего нахмурились? Хотите чтобы я пожалел вас? – Солдатов сердито посмотрел на Шахова. – Да, я жалею. Не удивляйтесь. Жалею потому, что не любили вы жизнь, променяли ее, нужную, единственную, интересную, полезную, на нары и колонии. Даже больше скажу. Я сам чувствую личную ответственность за вашу бесталанную жизнь и судьбу. Хотя лично перед вами ни в чем, как понимаете, не виноват. Сами садитесь…

– Ну это уж вы лишнее говорите, – смущенно протянул Шахов.

– А я это говорю совсем не потому, что хочу расположить, разжалобить, поймать на настроении. Наоборот, я скорее хочу вам больно сделать.

Шахов в недоумении приподнялся со стула.

– Сядьте, – требовательно сказал Солдатов, – и слушайте. Да, я жалею, но нет у меня к вам доброты. Потому что не меньше, а больше вас жалею Галкину, ту, которую вы вчера ограбили.

– Нет, начальник, таких, как Галкина, мне не жалко. Воров на них нет! – продолжал Шахов. – По курортам разъезжают, фарфором, хрусталем обставляются. И это все на «трудовую копеечку»? Знаю я эту породу людей. Воруют, химичат. К ним не подкопаешься – потому что все шито-крыто. А им за «талант» этот ручки жмут, в носик целуют. Галкина тоже такая: разве на свою «копеечку» она решила в норке ходить? Я Зойке своей такую шубу сдохну, а купить не смогу. Да и вы своей жене не купите…

Солдатов с сожалением посмотрел на Шахова.

– Галкина – несчастный человек. Она больна. Мания у нее такая – к дорогим вещам приценяться, – проговорил он. – Приценится, померит и уходит…

– Какая еще мания? – недоверчиво спросил Шахов. – Я сам слышал, как она говорила, что на шубу ей не хватило всего пятисот рублей. Разыгрываете? – Он нервно рассмеялся, но, увидев серьезный взгляд Солдатова, спросил: – Неужели правда? Меня же воры обсмеют. Не верю, чтобы у нее не было денег.

– Ну, что ж! – рассмеялся Солдатов. – Выходит, вас больше всего расстроило, что денег у нее не было, и то, что люди в мехах ходят… Скажите, Ксения Петровна тоже в мехах ходила?

– Какая еще Ксения Петровна?

– Забыли. Короткая у вас память, Шахов. Вспомнили?

– Нечего мне вспоминать. – Он осуждающе посмотрел на Солдатова. – Вот наконец и договорились: дело нераскрытое пришить хотите?

– О чужих делах не говорю. Хочу только, чтобы вы сейчас вспомнили пальто. Демисезонное, серое. Из ратина. По сорок рублей за метр. А зарплата у Ксении Петровны была сто двадцать рублей в месяц.

– Какой еще ратин? – недовольно вскрикнул Шахов.

– Тот, который вы в квартире в Крестовском переулке взяли. Помните, в чехле из синтетики, что за шкафом висел? Это ее было.

– Вспомнил. Я тогда только одно это пальто и взял…

– Вот видите, не шью я вам дел, Шахов. Я напоминаю вам о старом. О том, которое забыли и до которого вам сейчас уже дела нет никакого. Если хотите, я еще напомню кое-что. Завтра полистаю дела и назову с десяток людей, которых вы глубоко обидели, отняли то, что они своим трудом наживали. Согласны вы на такой разговор? Мало одной Ксении Петровны?

Шахов недобрым взглядом посмотрел на Солдатова и не ответил.

– Ну, что молчите? Скажите, у вас самого крали когда-нибудь? – спросил Солдатов.

– Сколько же лет надо, чтобы вы мое старое позабыли? Пять, десять? У меня жизнь украли, – не скрывая злобы, ответил Шахов. – Жизнь, понимаете, не пальто ратиновое…

– Никто бы вам о старом не напомнил, если бы вы новое преступление не совершили. А насчет жизни… вы сами ее у себя крали. Кто же еще?

– Тот же кадровик с механического завода отщипнул от нее кусок. И до него другие щипали. Сколько раз я к нему ходил. Сидит ухмыляется. Ни да, ни нет не говорит. Одно твердит – приходи завтра. Дней восемь ходил…