Зона бабочки - Алексей Корепанов

Видимо, прав был Скорпион, когда советовал стрелять, если что.

Да, тень исчезла.

Но исчезла и девушка.

Падая на пол, Герман видел, что тень, потянувшись к нему чуть ли не десятком щупалец, при этом начала окутывать Иру.

И, судя по всему, пока он кувыркался, — окутала. До конца.

«Как пришла, так и ушла», — подумал он, поднявшись и поставив стул на место.

Хотя было ему как-то неловко: словно перекосился ящик стола и никак не хочет нормально задвигаться. А Гридин любил, чтобы все ящики были в полном порядке, и всегда старался этого добиваться. Потому, наверное, и продолжал оставаться в строю вот уже пятнадцатый год. Сумасшедший срок. Почти нереальный.

Пистолет он продолжал держать в руке и подумал походя: а как, собственно, Скорпион собирается, если возникнет такая необходимость, доставлять ему патроны? Сбрасывать с вертолета? Правда, патронов пока хватало — но что там будет дальше?…

В кафе было все так же безлюдно. Не спешил сюда никто из местных за утренней дозой. Хотя — почему утренней? Дело должно было уже идти к полдню, вот только за окнами по-прежнему царил багровый полусумрак. Может, здесь всегда так, в любое время суток? Зона, однако. Страна Багровых Туч.

На скамейке у подъезда уже никто не сидел.

Сирена молчала. Лучик не появлялся. Но Герман помнил, откуда этот лучик поблескивал. Нужно было перейти на другую сторону улицы и шагать в глубины микрорайона.

Он посмотрел на отодвинутый от стола белый стул, где еще с полминуты назад сидела девушка, и негромко позвал:

— Ира!

Звук был глухой, словно висел тут невидимый занавес.

На ответ Гридин не рассчитывал и правильно делал. Потому что никто и не отозвался.

«Лучшее, конечно, впереди», — бодро сказал он себе и направился к выходу.

Но даже оказавшись на улице и продвигаясь на условный северо-восток (если ориентироваться по фальшивому солнцу, которое, наверное, все-таки и не солнцем было, а каким-то местным оптическим эффектом), Герман не желал выглядеть (даже и для себя) ординарной боевой машиной, сработанной на конвейере Голливуда, — духовного центра современного мира. Той самой Шамбалой, которую глупцы все ищут и ищут совсем не там. Разумеется, Герман все время был начеку, но успевал еще, углубляясь в дебри окраинного микрорайона — дворы, детские площадки, крышки погребов, — думать о Сунь Цзы. Был когда-то такой китайский стратег и мыслитель, написавший трактат «Искусство войны».

Сунь Цзы, кроме всего прочего, говорил о правиле ведения войны:

«Если сил у тебя в десять раз больше, чем у противника, — окружи его со всех сторон; если в пять раз больше — раздели его на части; силы равны — сумей с ним сразиться; меньше сил — сумей оборониться; если в чем-то уступаешь — уклонись от сражения».

Герман не считал, что находится на войне — в отличие от кое-каких заданий прошлых лет. Его целью не было ведение боевых действий, но все-таки один из советов мудрого китайца как раз подходил в данной ситуации: «Уступаешь — уклонись». Подлинных сил предполагаемого противника он не знал, и потому готов был именно уклоняться, а не воевать.

Если сумеет уклоняться.

Лучик пока не мигал, но Герман чувствовал, что идет верным путем.

«Под руководством Коммунистической партии — к светлому будущему!» — невольно всплыло в памяти клише детских лет.

Нет, руководства уже не было, да и насчет светлого будущего можно было бы и поспорить. Смотря что считать светлым. Во всяком случае, долгожданный Мир Полдня, о котором он, Гридин, читал в детстве, растворился в завихрениях вероятностей, так и не проявившись в этой реальности. На этой Земле. Совсем другие поджидали впереди времена…

Повернув за очередной угол, Герман наконец уловил то, что, как он до этого думал, ему только казалось. Уловил момент возникновения объектов. Какую-то долю секунды назад перед ним ничего не было — если не считать «чем-то» бесцветную пустоту. И тут же, как по мановению пресловутой волшебной палочки, прорисовалась из пустоты новая группа многоэтажек, появились редкие деревья неопределенной породы, с серой листвой, железные детские крутые горки, на которые не рискнет полезть ни один здравомыслящий ребенок, и перекладины для выколачивания пыли из ковров. Дело, вероятно, было в особенностях зоны, но Гридину стало на мгновение как-то неуютно. Ему вдруг представилось, что нет вокруг никаких городских кварталов, и асфальта под ногами тоже нет. И никуда он на самом деле не идет, а беспомощно лежит на каком-нибудь операционном столе, и вовсю копаются в его бедных мозгах люди в белых халатах, тычут туда скальпелями, зажимами, ректоскопами, клизмами, зондами… и какой там еще у них есть шанцевый инструмент?…

Ощущение это было не из самых приятных, но продолжалось недолго. Гридин вполне мог подавить его привычным волевым усилием — тренировки-то дали плоды, и мастерство не пропьешь! Мог подавить, но просто не успел, потому что обнаружил ранее скрытый железной коробкой гаража очень интересный объект, контрастирующий с обыденным видом стандартного микрорайона.

Объект был впечатляющим и знакомым, хотя Герман видел его впервые.

Скульптура. Скульптура на невысоком, в полметра, постаменте из гладкого черного камня, возможно, мрамора, столь неожиданного среди железобетонных построек. Да и сама скульптура была не только не менее, но даже гораздо более неожиданной. Она тоже казалась каменной, но не мраморной. Темно-красная, чуть ли не под цвет местных нескончаемых сумерек, едва заметно матово блестящая, она изображала некое существо, которое устроилось в позе египетского Сфинкса поднятой головой к стене гаража, а коротким, но массивным подобием хвоста к тропинке, вьющейся меж погребов. Существо напоминало льва со старинного чернильного прибора, который Герман в детстве любил рассматривать, приезжая с мамой в гости к бабушке, в Бежецк. Только это был не лев. И не египетское чудище с побитой физиономией, оставшееся то ли от атлантов, то ли от инопланетян. Возможно, неизвестный скульптор изваял это существо в натуральную величину — а было оно размером с не очень крупного льва, — а, возможно, это была уменьшенное или увеличенное подобие.

Герман чуть ли не крадучись приблизился, медленно обошел вокруг постамента и остановился напротив головы изваяния. Ему хотелось дотронуться до скульптуры, но он почему-то не решался.

Не буди спящего льва…

Нет, это, безусловно, был не лев, хотя туловище и согнутые задние лапы и походили на львиные. Но на передних конечностях имелось по четыре длинных тонких пальца сродни человеческим. И шея тоже была довольно тонкой, она изгибалась наподобие лебяжьей, и венчала ее совсем уж не львиная голова. Голова была гладкой, без намека на волосы, и в определенной степени походила на человеческую. Только размерами значительно превосходила голову самого что ни на есть крупного представителя рода людского. Обширный покатый лоб словно подпирали размашистые дугообразные надбровья. Они сходились к тонкому, едва выступающему продолговатому носу в виде знака Овна, каким его рисуют в гороскопах. Рот с тонкими губами был почти незаметен, так же, как и треугольный, с подушечкой, подбородок, казавшийся совсем небольшим по сравнению с внушительной верхней частью.

И глаза… Большие, удлиненные, черные, сделанные из какого-то другого материала, они смотрели куда-то сквозь Германа, и ему было немного не по себе.

Да, это лицо было знакомо Гридину. Такие лица были у космических пришельцев из кинофильмов. Такие лица рисовали в газетах и книжках по уфологии. «Класс: гуманоиды. Тип: серые». Что-то в этом роде.

Сфинкс-инопланетянин.

Знакомо было не только лицо, но и само изваяние. Хотя одно дело — слышать, притом в пересказе, и совсем другое — видеть собственными глазами, изучать до мельчайших подробностей, до малейшего изгиба.

Это была, судя по всему, именно та скульптура, что когда-то снилась его деду, которого Герман никогда не видел — Павлу Дмитриевичу Ширяеву. Отцу его мамы, умершему задолго до его, Германа, появления на свет. Точнее, убитому в поезде, в отважной схватке с бандитами, напавшими на пассажиров — так говорила мама. Отец шоферил на Севере, но раз в год приезжал домой, в Бежецк. Вот тогда-то и начал он видеть во сне это странное существо. И даже пытался нарисовать его, хотя художник из него был никакой. Герман сам видел эти рисунки у бабушки, в Бежецке, когда учился то ли в четвертом, то ли в пятом классе. И тогда же услышал историю про сны деда. Со временем она совершенно вылетела у него из головы, а вот теперь, стоя перед скульптурой, Гридин отчетливо вспомнил эти неуклюжие карандашные наброски. Да, дед определенно не был ни Репиным, ни Джорджоне, но характерные признаки кое-как сумел передать. В его набросках угадывалась скульптура, которую сейчас завороженно созерцал Герман.