Патриарх Тихон - Михаил Вострышев

Война для христианина — зло, которое несет князь тьмы (Лк. 22, 53). Случилось обычное в жизни народов: сильнейший напал на слабейшего, опасаясь, что, если отсрочить войну на несколько лет, Россия станет уже непобедимой.

Отрекись от Христа и поклонись сатане — смысл военных завоеваний на земле (Лк. 4, 5–7).

Известие о начале войны — этот гнев Божий — заставило русских людей отрезвиться, осознать свои прегрешения, забыть распри между партиями и сословиями, чтобы всем миром встать на защиту Отечества. Утишилась напряженная политическая жизнь в России, дав место взрыву патриотических чувств.

Российская Православная Церковь с первых же дней приняла деятельное участие в помощи больным, раненым и пленным воинам, в организации лазаретов и богаделен. Молебны о даровании победы русскому оружию совершались после каждой литургии, во всех храмах звучали напутствия уходящим на фронт. Монастыри перечисляли в благотворительные фонды свои неприкосновенные и запасные капиталы, многие иеромонахи поступили в военные священники.

Одним из первых отозвался на всеобщее бедствие и литовский народ. В Декларации общественных организаций и руководителей литовской прессы от 21 августа 1914 года было сказано:

«…Ныне настал решительный час. Мы снова плечо к плечу с русским народом вступаем в упорную и тяжкую борьбу с тевтонским наследием — всепоглощающим германизмом, который теперь, спустя пять веков после нанесенного ему решительного удара, снова поднял голову и снова грозит славянству. Мы верим, что нынешняя борьба — это последнее звено в победной цепи, начатой под Грюнвальдом. Мы верим, что наши зарубежные братья по крови будут освобождены от германского ига и воссоединены с нами, ибо историческая миссия России — быть освободительницей народов. Россия их объединит не ради поглощения, а для мирного, культурного сотрудничества. Весь литовский народ окрылен этой надеждой».

Тяжелейшее служение выпало на долю архипастыря Литовской епархии. Удовлетворение религиозных нужд фронтовых частей, нравственная поддержка солдат и офицеров, врачебная помощь и широкая благотворительность имели в лице владыки Тихона горячего вдохновителя и бескорыстного дарителя. Он все время в дороге: освящает лазареты, совершает молебны в них, обходит тяжелораненых, выступает с успокаивающими словами перед беженцами, окропляет святой водой и благословляет полки, совершает панихиды с поминовением православных воинов за веру, царя и Отечество на брани убиенных. «А я все езжу, — пишет он, — возвратился вчера, а на днях опять поеду в другие места, и военные просят, и на позиции». А просьб с фронта с каждым днем все больше: «Не откажите в Ваших молитвах перед Господом о даровании нам победы над врагом».

Но уже занята врагом большая часть Литовской епархии, немцы под стенами Вильно. Архиепископ Тихон вывозит в Москву мощи святых Виленских мучеников Антония, Иоанна и Евстафия — первых борцов за православие в Литве. И снова во фронтовые города — Друю, Дисну, Лужки, в иные свободные от неприятеля островки своей епархии. И что удивительно: рядом фронт, кажется, одна думка должна быть у всех — как жизнь свою сохранить, голодом и холодом детишек не заморить, — так нет же! Как и сто лет назад, когда в Россию пришел Наполеон, война разбудила религиозное чувство народа, и всякий раз архиепископ Тихон служит в переполненных храмах. После молебнов о даровании победы над врагом к владыке зачастую подходили под благословение и католики, и староверы.

За труды во славу Отечества в 1916 году император Николай II пожаловал архиепископу Тихону бриллиантовый крест для ношения на клобуке.

На время мировой войны падает и присутствие владыки Тихона в Святейшем Синоде, куда он и раньше неоднократно вызывался из Северо-Американской и Ярославской епархий и где снискал себе уважение среди иерархов Российской Православной Церкви.

К осени 1916 года тяготы войны остро ощутило все население России: полтора миллиона убитых, четыре миллиона пленных, призвано в армию еще около пятнадцати миллионов новобранцев. Были, конечно, и радостные вести и надежды: наладилось сносное снабжение армии, перестроенная на военный лад промышленность утолила «снарядный голод», союзники признали притязания России на Константинополь и проливы Босфор и Дарданеллы, которые должны были отойти к ней по окончании войны. На март 1917 года намечалось решающее наступление на фронте, которое должно было закончиться победным шествием на Берлин.

Наступил 1917 год…

СЕМНАДЦАТЫЙ ГОД

Вряд ли москвичи когда-нибудь с таким упоением судачили о политике, как в 1917 году. Да и можно ли не порассуждать, когда настали времена похлеще Смутного, мир вот-вот перевернется, и, глядишь, кому-нибудь выгода будет, тут не упустить бы планиды.

Первым делом до Москвы докатился из Петрограда слух, что вот кончится зима — и на всех союзных фронтах перейдут в наступление. Так что жди к осени русских в Берлине. Москвичи от хорошей вести, конечно, приосанились и наговорили ворох патриотических речей. Но вскоре пришла иная весть: что в Петрограде хлеба нет, что там революция и все министры арестованы. Ну, арестованы, и ладно, мало ли господ проворовываются. Да и хлеб подвезут, надо только с железнодорожниками построже быть. А вот что поистине потрясло жителей Первопрестольной, привыкших короновать у себя государей, так это отречение от престола императора Николая II. С ужасом спрашивали друг друга: что же теперь будет? Ведь всегда были цари… Но многие радовались, опьяненные свободой. Повсюду мелькали красные банты, красные флаги, красные полотнища. Срывали царские портреты, распевали про императора скабрезные куплеты.

Один кричит:

— Марсельезу! Марсельезу!

Другой, несмотря на пост:

— Христос воскресе!

Третий затянул многолетие Временному правительству.

Лишь протодиакон в церкви плачет, читая народу последний манифест императора. Да офицер с пустым рукавом обескуражен:

— Что же такое? Две было святыни — Бог и царь. Одной не стало… Пойду пьянствовать.

Москва высыпала на улицу, будто в Светлое Воскресенье. Группы вооруженных рабочих и студентов радостно тащили в Думу пойманных на квартирах возле своих семей городовых. На Андроньевской, Рогожской, Таганской площадях каждодневно шумели митинги, завершавшиеся шествиями к Кремлю с пением «Интернационала». Даже воры собрали свой митинг в цирке Никитина, потребовав от нового общества оказать поддержку преступнику, приобщить его к свободной и радостной жизни.

Появились доселе неслыханные словосочетания: «коренная ломка», «платформа партии», «акт рабочей тактики». Ораторы разъясняли еще вчера патриархальным москвичам, что люди делятся не на мужчин и женщин — это для революционных преобразований несущественно, а на «левых» и «правых», «социалистов» и «черносотенцев», «либералов» и «консерваторов».