«Если», 2012 № 12 - Журнал «Если»

— Buongiorno[10].

Она ответила ему тем же, а потом взглянула на Берга, улыбнулась и бросила:

— Чао, сеньор Берг. — И ушла.

Он подмигнул Энрико, встал из-за столика и поспешил за ней. Он нагнал ее у фонтана Треви и схватил за руку, чтобы наконец-то поговорить и узнать, какого черта все это значит. Однако тут же споткнулся, упал на колени и несколько мгновений ощущал тошноту. Когда же его отпустило, он поднял взгляд и увидел, что женщина исчезла. Как и фонтан Треви. Берг находился подле садов Оппийского холма, а в нескольких кварталах отсюда виднелся Колизей.

Вот же черт… Он потряс головой и двинулся назад к Энрико. Хорошо хоть ресторан недалеко.

Поэтому-то Берг и не удивился, увидев ее здесь, хотя она и представляла собой осложнение, а этого он не любил. Здесь у него задание, опасная работа, и коли она объявлялась в Чикаго, Лондоне, Париже и Риме, а теперь еще и здесь, то каким-то образом замешана во всем деле. С какой вот только стороны? С этой? С той? С какой-нибудь третьей? Этого он не знал. И это ему не нравилось. Ему оставалось только задаваться вопросом, почему он не обсудил ее с Джоном Шахином, своим куратором.

Он сменил позу, опустив закинутую ногу на пол. Почувствовал неприятное натяжение лейкопластыря, накрепко удерживавшего маленькую «беретту». Ладно, сейчас он не мог ничего предпринять. У него задание.

Дверь сбоку снова отворилась, и в зал вошел Вернер Гейзенберг. Послышались жидкие аплодисменты собравшихся ученых. Как же можно приветствовать коллегу и друга, да к тому же одного из величайших умов планеты, который, хоть и гений, но сотрудничает с нацистами? Гейзенберг отвечал за Uranverein, «Урановый клуб», то есть программу Гитлера по атомной бомбе.

Но это к делу не относилось — по крайней мере для всех, кроме Берга, — и потому, когда Пауль Шеррер поднялся на подиум, чтобы представить Гейзенберга, Берг откинулся на спинку стула и напустил на себя спокойный и расслабленный вид. Настало время слушать. Очень внимательно.

15 сентября 1943 года

Провальный сезон подходил к концу. Мо Берг вновь играл на первой базе и заработал ноль из пяти возможных, а «Сокс» проиграли «Янки». Вклад Берга в унижение сводился к трем аутам и ошибке с прокатившимся мячом.

После игры воздух в раздевалке был насыщен сигарным дымом, ворчанием и запахом пива «Монарх» для утопления всевозможных скорбей. Расстроенный Мо сидел на складном стуле перед открытым шкафчиком. Он был погружен в размышления о том, что ноль из пяти за игру может сделать с душой, сезоном и карьерой, когда тебе идет уже четвертый десяток, и вдруг услышал, как кто-то откашливается у него за спиной. Чертовы репортеры.

Он обернулся, но вместо ожидаемого мятого старого костюма и потрепанной шляпы перед ним предстал мужчина, облаченный в брюки с отутюженными стрелками, жилет, дорогой пиджак и галстук-бабочку. Без шляпы, в очках и с дымящейся сигаретой «кэмел».

— Мистер Берг? Мо?

Берг покачал головой.

— Я не общаюсь с прессой, дружище. Я дал это понять еще на прошлой неделе. Никаких цитат, никаких «не для записи», ничего, пока не выйдем из кризиса. Понятно?

Мужчина улыбнулся и проявил достаточно такта, не став донимать его: является средний уровень за сезон 0,210 «кризисом» или нет?

— Я не журналист, мистер Берг. Меня зовут Хантингтон, Эллери Хантингтон. Я здесь по просьбе человека по имени Уильям Донован[11]. Он хотел бы встретиться с вами.

Берг нахмурился.

— Тот самый Донован, герой Мёз-Аргона?[12] А потом окружной прокурор Буффало? Полагаю, я встречался с ним несколько лет назад. Мы пожали друг другу руки, и я расписался для него на мяче.

— У вас замечательная память, мистер Берг.

У него и вправду была отменная память. И еще IQ, равный 180. И докторская степень по классическим языкам Принстонского университета, и юридическая степень Йельского университета. Но все же он играл в бейсбол в Чикаго, по большей части с нулем очков за игру. А потому:

— И что же окружной прокурор и герой войны хочет от бейсболиста, мистер Хантингтон?

— Мистер Донован больше не окружной прокурор, мистер Берг. Теперь он работает на федеральное правительство. Его больше интересует ваше владение языками, нежели средний уровень в бейсболе.

Берг позволил себе грустно рассмеяться.

— Это хорошо. Вам известен мой средний уровень?

Хантингтон улыбнулся:

— Мистер Донован видел снимки, которые вы сделали в Японии во время тура «Сокс» в 1937 году. Фотографии очень хороши. И ему известно, что вы говорите на французском и немецком. А еще вы в некотором роде любитель науки.

— На итальянском, испанском, иврите и еще нескольких. И я много читаю, мистер Хантингтон. О науке, например, помимо спортивных страниц в газетах.

— А первые полосы?

— Да, и первые полосы.

— Мы были в этом уверены, мистер Берг. И еще мы уверены в вашем патриотизме. Мистер Донован хотел бы поговорить с вами. Ему известно, что вы пытались завербоваться в армию, но вас не взяли.

— Как и на флот, мистер Хантингтон. Им не нравится форма моих ступней. Однако если ваш мистер Донован нашел способ, то я всецело за. У меня есть время принять душ и причесаться?

Хантингтон снова улыбнулся и кивнул.

— Конечно, мистер Берг, не спешите. А потом мы отправимся в гостиницу, где вы и мистер Донован сможете пообщаться. Вас это устраивает?

Мо задумался о своем кризисе. Сезон далеко не первый, да и он не молод. А парни сражались и умирали в Европе, и он много думал о том, как ему присоединиться к ним. Он посмотрел на Хантингтона.

— Дайте мне десять минут. — Столько времени у него и ушло. Десять минут, поездка на такси и пятиминутный разговор с Диким Биллом Донованом.

12 декабря 1944 года

Берг увидел, как Гейзенберг едва заметно улыбнулся. Он заговорил на немецком:

— Всем привет, приятно оказаться здесь и увидеть столь много друзей и коллег из лучших времен. Пусть эта эпоха вернется поскорее. И я тепло приветствую студентов прекрасного университета, всяческих успехов вам в учебе. — Он умолк, снова чуть улыбнувшись. — Друзья и коллеги, пожалуйста, давайте позабудем о войне хоть на короткое время и сосредоточим внимание на рассматриваемой теме, математическом аппарате S-матрицы. Потом я с удовольствием отвечу на вопросы по ней, но лишь в рамках данной дискуссии. Уверен, вы понимаете.

Берг понимал. Здесь были люди из гестапо, под той или иной личиной. И, без сомнения, в зале находились и другие, кто сообщит в Берлин обо всем, сказанном профессором Гейзенбергом, — начиная с этого стукача фон Вайцзеккера. Профессору достало сообразительности держаться подальше от неприятностей и сосредоточиться на теории S-матрицы, как и было объявлено.

12 августа 1944 года

Озеро Лаго-Маджоре было теплым на мелководье, но чем дальше Мо Берг заплывал со своим новым приятелем Энрико Ферми, тем становилось холоднее. Они направлялись к плоту, стоявшему на якоре подле оградительных буйков для пловцов.

День выдался теплым и душным, и после продолжительной велосипедной поездки по Виа-Рома двое мужчин — блестящий итальянский физик и американский бейсболист — прокатили через деревушку Пино к узкой полосе пляжа у озера. Где-то в километре отсюда Виа-Рома меняла название, превращаясь на швейцарской стороне границы в Дюфорштрассе. Через пару часов они должны были обедать с Паулем Шеррером, который попросил о встрече.

Они рискнули приехать сюда, потому что встреча с Шеррером была важной для всей операции, хотя и сопряжена с риском. Переправа на пароме из Римини в Венецию в обход оккупированных нацистами итальянских провинций, затем долгий и мучительный перелет через южный край Доломитовых Альп на дирижабле «Энзо Массимо», доставившем их в Макканьо на берегу озера. Тот еще полет, но закончился и он; они дошли до городка, где отыскали свой пансионат, основательно поели, договорились о прокате велосипедов на следующий день, распили бутылку вина и завалились спать. И вот они здесь, в каких-то полутора километрах езды на велосипеде от места встречи, имея несколько свободных часов. Освежающее купание показалось им хорошей идеей, а потом они вернутся в город, пересекут границу и послушают, что скажет Шеррер.

Здесь, коротая время с Ферми — парнем, который ему действительно нравился, — Берг превратился в Марио Антонацци, богатого промышленника и судостроителя из Бриндизи, состоятельного человека, который после переворота перестал строить военные корабли для Муссолини и вернулся к выпуску грузовых судов для правительства Маттеоти[13], чья власть распространялась к югу и востоку от Латеранской линии. Маттеоти с товарищами придерживались строгого нейтралитета — единственного способа уцелеть в условиях оккупации немцами северо-западной части Италии.