Крест и нож - Вилкерсон Давид

Следующее утро я провел в молитве. Я чувствовал, что это не простое совпадение, что я попал в этот дом. Я не мог себе представить, что будет дальше, но я хотел следовать указаниям Святого Духа во что бы то ни стало.

В то время, как я молился, пастор Ортез и его жена звонили по телефону. К тому времени, когда мы прибыли в церковь, там уже находились представители 65 испаноязычных обществ. Они ждали, что я им скажу.

Я понятия не имел, о чем говорить с ними, когда вышел на кафедру. Что им сказать? Зачем мне дана эта возможность? На этот раз я говорил о том, что привело меня в Нью-Йорк, о суде, о том, как за кажущимися неудачами скрывалась воля Божия.

— Скажу вам честно, я не знаю, что буду делать дальше. То, что произошло на Форт Грин, могло быть просто удачей. Я не уверен, что это можно повторить в большем масштабе.

Собрание разработало план действий, чтобы проверить то. что произошло на Форт Грин. Они решили организовать собрание для молодежи на стадионе Сант Николае Арена — месте, где проводились спортивные соревнования в Нью-Йорке. Там я получил бы возможность обратиться сразу ко многим группировкам.

Я сомневался. Во-первых, я не вполне был уверен, что массовое собрание — именно то, что нужно.

— И потом — денежный вопрос, — сказал я.

— понадобятся тысячи долларов, чтобы арендовать это место.

Суета в задних рядах. Какой-то мужчина что-то выкрикивал. Наконец, я разобрал: "Дэви, — говорил он, — все хорошо. Все будет хорошо".

Я подумал, что это, видимо, какой-то фанатик, и решил не обращать на его выкрики внимания. Но после собрания этот человек подошел ко мне и представился. Это был Бенинго Делгаро, прокурор. Он еще раз сказал, что все будет в порядке.

— Дэви, — сказал он, — вы пойдете в Сант Николае Арена, арендуете ее и будете говорить с подростками. Все будет отлично.

Я всерьез, что он немного помешан. Таких людей всегда можно встретить в церкви. Но мистер Делгаро, видя удивление на моем лице, достал из кармана увесистую пачку банковских билетов:

— У вас будут деньги, и вы будете говорить, Дэви. Я арендую этот стадион.

Он так и сделал.

Итак, мне предстояло проповедовать на молодежном собрании, которое наметили провести в июле 1958 года на Сант Николае Арена.

Моя новость поразила всех в Филипсбурге. Только Гвен молчала.

— Понимаешь, — сказала она наконец, — в это время как раз родится наш ребенок.

Об этом я не подумал. И мне стыдно было признаться в этом моей жене. Поэтому я пробормотал что-то вроде того, что ребенок родится позже. Гвен рассмеялась.

— Он родится вовремя, а ты витаешь в облаках и не узнаешь об этом, но однажды я поднесу тебе маленький конверт с малышом и ты удивишься. Ты и не вспомнишь о существовании ребенка, пока он не подойдет к тебе и не скажет: "папа".

Она была права.

Моя община в Филипсбурге была щедра не только на деньги, которыми меня снабжали на протяжении последующих двух месяцев, но и на моральную поддержку, несмотря на то, что я уделял им очень мало внимания. Я рассказывал всем о моих путешествиях в Нью-Йорке, о проблемах, которые стоят перед двенадцати-, тринадцати-, четырнадцатилетними девочками и мальчиками. Поэтому прихожане знали, что они являются участниками в осуществлении Господней воли.

Я взял отпуск так, чтобы он совпал с этим собранием, чтобы не покидать церковь надолго. Но по мере приближения собрания, я проводил все больше времени с Ортезом. Мы получали хорошую поддержку от испанских церквей. Они прислали к нам рабочих, которые разносили по Нью-Йорку афиши, в которых говорилось, что собрания будут идти целую неделю. Они готовили людей, способных оказать поддержку юношам и девушкам, пожелавшим начать новую жизнь. Они полностью взяли на себя заботу по подготовке стадиона.

Я же должен был пригласить подростков. Вначале казалось, что это очень легко сделать. Но чем ближе был день открытия собрания, тем больше я сомневался в успехе предприятия. Я ходил по улицам и разговаривал с сотнями юношей и девушек, но я никогда не представлял себе всю глубину их отчаяния. Пойти на собрания для них было очень сложным делом.

Во-первых, они боялись выйти из своего обжитого угла, боялись, что им не поздоровится, если они появятся на территории другой компании. Они так же боялись больших скоплений людей, боялись самих себя, своих предрассудков, боялись, что не сдержатся и полезут в драку.

И самое странное: они боялись, что будут плакать на собраниях. Постепенно я начал понимать, какие ужасные чувства вызывают у них слезы. Что же страшного в слезах? Я много раз спрашивал у них об этом и, наконец, понял, что слезы для них — символ слабости, мягкости, детства в ужасном мире, где царили жестокость и вероломство. Из опыта работы в церкви я знаю, какое благотворное влияние вызывают у людей слезы. Я даже полагаю, что знаком прикосновения Господа являются слезы. Когда, наконец, мы впускаем в сердце

 Святой Дух, ответная реакция — слезы. Много раз я видел, как это случалось.

Душераздирающие слезы, скорее вопль, чем плач. Это происходит, когда рушится последняя преграда, и ты готов принять новую жизнь. И когда это происходит, человек полностью обновляется таким образом. Со времен Христа это и называется рождением свыше. "Должно вам родиться свыше", — сказал Иисус. Парадокс заключается в следующем: в сердце человека поселяется радость, хотя эта радость выражается слезами.

Какое чувство подсказало этим юношам и девушкам, что они заплачут, когда узнают Бога?

Я был во многих командах: у "Мятежников" и "Джи-Джи-Ай", у "Чаплинз" и "Мау-Мауз", приглашал их на собрания и везде получал один и тот же ответ:

— Ты не растрогаешь меня, пастор, ты не заставишь меня распускать нюни!

Везде ощущался страх перед новым, предпочтение старого, каким бы ужасным оно ни было, одинаковое сопротивление перемене.

Однажды ночью, как раз после моего посещения "Джи-Джи-Ай", в квартиру Ортеза постучали. Миссис Ортез удивленно взглянула на мужа, тот пожал плечами: нет, он никого не ждал. Миссис Ортез отложила в сторону нож, которым она резала мясо, и подошла к двери.

На пороге стояла Мария. Как только она вошла в комнату, я понял, что она приняла наркотик. Ее глаза неестественно блестели, волосы в беспорядке.

— Мария, — сказал я, — входи.

Мария прошла на середину комнаты и потребовала, чтобы я ответил, почему мы хотим разогнать ее старую компанию.

— Что ты имеешь в виду, Мария? — спросила миссис Ортез.

— Вы ходите и уговариваете ребят пойти в церковь. Я знаю, вы хотите разобщить нас.

И она принялась поносить нас. Винцент Ортез в знак протеста привстал со своего стула, чтобы возразить, но тут же опустился обратно, будто говоря своим видом: "Продолжай, Мария; лучше выскажи все здесь, чем где-нибудь на улице".

Тут в комнату вошел один из детей Ортеза. Делия инстинктивно придвинулась к ребенку. В тот же момент Мария ринулась к столу, на котором лежал огромный нож. Мгновение, — и нож зловеще заблестел в ее руке. Делия тут же оказалась между Марией и ребенком. Винцент вскочил на ноги.

— Назад! — крикнула Мария. Вицент остановился, потому что девушка поднесла нож к своему горлу.

— Ха! — сказала она, — я собираюсь перерезать себе горло. Я заколю себя, как поросенка, а вы будете смотреть.

Мы слишком хорошо знали отчаяние и решительность наркоманов, чтобы думать, что это была шутка. Делия заговорила о долгой и чудесной жизни, которую предстояло прожить Марии.

— Ты нужна Господу, Мария, — снова и снова повторяла она.

Делия говорила, не останавливаясь, около пяти минут, и, наконец. Мария опустила нож. Продолжая говорить. Делия осторожно приблизилась к Марии, и, наконец, одним движением выбила нож из руки девушки. Нож упал на пол и покатился по нему. Заплакал ребенок.

Мария, не пытаясь поднять нож, стояла посреди комнаты, потерянная и отчаявшаяся. И вдруг она заплакала, закрыв лицо руками.