За дверью поджидают призраки. Драма немецкой семьи в послевоенной Германии - Флориан Хубер

дорогу в нашу с тобой квартиру, ты поднимешься по трем лестничным пролетам, постучишь в нашу дверь, и я открою, и увижу тебя, стоящего на пороге».]

На самом же деле никакой квартиры не было, и никто не постучал в ее дверь. Из ста шестидесяти тысяч открыток от немецких военнопленных в России, о которых, по утверждению Берты, она слышала, ни одна не попала в Пассау. Она продолжала наудачу отправлять свои письма в Кенигсберг, по прежнему адресу Густава, писала его старым друзьям, писала госпоже Больц и семье Бреттшнайдеров. Ответов не было. Она молилась, давала объявления и внимательно просматривала списки поисковой службы Красного Креста. Она ходила в приходской совет, потому что знала, что там занимаются поиском военнопленных в России.

Приближалось Рождество. Отец принес елку, и дом наполнился хвойным ароматом. Берта приготовила подарки Детлеву на его первое Рождество: картонный автомобиль и собачку на колесиках. Чем ближе был сочельник, тем длиннее становились письма, которые Берта писала допоздна. Она изливала на бумагу тоску, боль и надежду, обращаясь к пропавшему мужу, которого не желала забывать. [(32) Эти письма были ее криком о помощи. Призывом пропавшего без вести супруга.] В этих строчках словно оживали ее воспоминания о праздновании Рождества в Кенигсберге.

Рождественская елка издавна считалась символом немецкой сокровенной сущности. Все попытки национал-социалистов превратить семейный немецкий праздник Рождества в торжество победы национального германского возрождения потерпели крах[30]. Люди отказывались менять младенца Христа на «мессию» Гитлера и ставить в своем доме вместо рождественской елки со свечами «германское светлое дерево», украшенное игрушками в форме рун. В годы войны елки в своем традиционном виде стояли на фронтах, даже в палатках Африканского корпуса и на подводных лодках в Атлантике. В Германии именно женщины проявляли чудеса изобретательности, чтобы, несмотря на нужду военного времени, устроить своим близким настоящий праздник.

И хотя места мужей, отцов, сыновей и братьев за рождественским столом у сиявшей золотыми украшениями елки оставались пустыми, праздник оставался праздником. В эти дни, когда все близкие традиционно должны собираться вместе, оставшихся дома объединяла боль и тревога о тех, кто находился далеко. Если же к собравшимся вторгалась смерть, на фоне мрачного зимнего настроения она придавала торжеству трагическую глубину, и из празднования чуда рождения и любви рождественский сочельник превращался в час памяти по убитым и пропавшим без вести. Как никогда прежде это стало высоким уделом немецкой семьи. По привычке Берта Бёзе поддавалась всеобщему духу Рождества, но прежней радости не было. Образ Густава витал рядом с нею, над огнями рождественских свечей, над ароматом печенья и над звуками органа и церковных хоралов. В сочельник он стоял рядом, как призрак.

[(33) «Я так много о тебе думала. Может быть, и в этом году наши сердца встретились где-то на просторах мироздания и провели долгую святую ночь, разговаривая и утешая друг друга. Ах, мой любимый, добрый Густи! Где ты обретаешься, когда дома зажигают свечи, озаряющие елку множеством огоньков?»]

Рождество миновало, вот и 1945 год ушел в пучину моря времени. Берта Бёзе написала еще два письма, сообщила Густаву о своих планах на 1946 год. Она решила снова пойти работать в банк. Ей пришлось заполнить анкету, которая требовалась для Комиссии по денацификации: 131 вопрос, очень неприятные подробности. Но ей нужна работа, хотя, конечно, с большей радостью она сидела бы дома, занимаясь хозяйством и сыном. Ей нужны деньги, чтобы обустроиться к возвращению мужа. Это были ее последние строки, обращенные к Густаву.

[(34) «Я не знаю, почему я перестала ему писать. То были письма, которые никогда не попали к тому, для кого они предназначались».]

Берта чувствовала, что сказала ему все и что ее боль вращалась теперь по замкнутому кругу. Даже если она не могла сказать об этом прямо, она понимала: пришло время освобождения. Густав Бёзе был потерян для нее навсегда.

В поместье Шлёсслехоф недалеко от Остраха, что в Верхней Швабии, зима, не исключая и рождественских праздников, не принесла никаких радостей. В книге об истории своей семьи Александра Зенффт описывает то время спустя десятки лет. В доме не было ни туалета, ни ванной комнаты. К колонке за водой Эрла Лудин посылала своего четвертого ребенка – исключение делалось только в сильные морозы. Старшую дочь по утрам и вечерам она отправляла на дойку, и не привыкшей к физическому труду девочке было очень тяжело. Но жизнь в семье мужа-дипломата, которую Эрла Лудин вела много лет, осталась в прошлом и едва ли уже могла вернуться. Так же, впрочем, как и ее муж, который несколько лет назад купил эту усадьбу в землях Гогенцоллернов в Швабии. Могильный курган недалеко от усадьбы местные жители называли гуннской могилой – предположительно, там был похоронен вождь гуннов Аттила. В соседней деревне иногда показывали кино, но для развлечений у Эрлы Лудин не было времени. Ежедневный крестьянский труд требовал полной отдачи, хотя работу в хозяйстве (быки, лошади, свиньи, куры) делили с ней двадцать батраков. Власти подселили в ее дом женщину-беженку с двумя детьми, а у нее самой их было шестеро: Эрика, Барбара, Эллен, Тильман, Мальте и Андреа. Эрла старалась, чтобы дети не замечали ее подавленности. [(35) Эрла, по большей части, держит себя в руках, на печаль у нее просто нет времени, ибо важно только содержать в порядке шестерых детей и хозяйство.] Под ее руководством хозяйство в поместье Шлёсслехоф работало как часы.

Между оглашением приговора ее мужу и приведением в исполнение прошло шесть дней. Суд в Братиславе признал Ханса Эларда Лудина, бывшего посланника Германского рейха в Словакии, виновным в совершении военных преступлений и приговорил его к смертной казни. Эрла узнала об этом от одного старого знакомого, тот услышал эту новость по радио. Она не стала говорить детям о смертном приговоре. Декабрьским утром 1947 года, отправляясь на виселицу, Ханс Лудин в последний раз обратится к своему адвокату.

[(36) «Доктор, передайте мой прощальный привет моей любимой жене».]

Теперь Эрла Лудин плакала вместе со своими детьми. Стояла зима, и холод намертво сковал мир.

Она уже долго несла на своих плечах груз семейных невзгод, но теперь стало совершенно ясно, что отныне ей нечего больше ждать. Из супруги дипломата она стремительно превратилась в крестьянскую вдову с шестью детьми. Когда-то благодаря своему мужу она блистала в обществе в высоком статусе супруги господина посланника. На фотографии 1941 года она в белом летнем костюме вместе со старшей