Контракт на гордость (СИ) - Гранд Алекса

Я с легкостью подскакиваю с крутящегося кресла и с грацией ниндзя подкрадываюсь к жертве начальственного произвола. Забираю у Иры из рук графин и лью тоненькой струей воду на Ванькину голую беззащитную шею. И нет, раскаяния за оброненные кубики льда я не испытываю.

– Твою за ногу, Юлька! Я тебя придушу! – с воем раненого бизона Филатов подрывается с места, грозя смахнуть с трюмо все, что плохо лежит, и почти моментально плюхается обратно. Смотрит на меня исподлобья, пыжится, вроде и хочет послать, но не решается, выдавливая сквозь зубы: – прости, Лизавета Андреевна.

– Ты еще добавь: «Я так больше не буду».

Под мелодичное девчоночье хихиканье я с максимальным комфортом располагаюсь на низенькой софе и не спешу сообщить трущему виски брюнету, что экзекуция только началась. Кто ж виноват, что город у нас маленький, и в компанию, в которой вчера напивался Иван, затесалась сестра моей бывшей одноклассницы.

– Вань, а, Вань, – ласково зову горе-администратора, машинально поглаживая корпус телефона – Волков обещал позвонить. И, состроив умильную мордашку, невинно интересуюсь: – как погуляли?

Гамма чувств, отражающихся на небритом помятом лице, поистине шедевральна. Уж не знаю, в кого меня записали – в дьявола, ведьму или экстрасенса, но плещущийся в светло-карих глазах страх льстит моему раздутому самолюбию.

  – Лиз, будь человеком, – вполне натурально стонет Иван, на что я отрицательно качаю головой.

– Будь я моложе лет так на пять-семь, наивнее и впечатлительнее, я бы, может, и купилась на твою грустную моську, но, увы и ах, Лиза Истомина цинична и расчетлива, – моя черная натура еще не сполна насладилась чужими страданиями, так что я быстро нахожу и ставлю на всю громкость мелодию, под которую Филатов накануне выписывал весьма и весьма причудливые па.

– Лиза-а-а! – раздается жалобно-укоризненный крик, но я держусь до последнего, издеваясь над и без того страдающим от похмелья работником.

– И даже не проси. Шест в салон не куплю.

Ирка заливается звонким хохотом, Юлька отпускает скабрезные шутки, а Филатов с видом оскорбленной недотроги шествует в туалет. И, стоит только двери за ним закрыться, в «Кабриолет» врывается эдакий неудачный косплей на Харли Квин. Забранные в два хвоста сожженные светлые волосы уныло болтаются и просто кричат о том, что им необходим бережный уход и длительное восстановление.

– Добрый день, проходите, – Ирина тщательно прячет зажегшийся в васильковых глазах священный ужас от такого безобразия и частит, помогая снять клиентке пальто: – кончики немного подрезать, сделать кератиновую масочку…

– Засуньте вашу масочку себе в…, – я натурально давлюсь воздухом и думаю, что даже не лишу персонал премии, если кто-то из девчонок пошлет это блондинистое недоразумение на хутор бабочек ловить. Тем временем, подружка Джокера орлиным взглядом осматривает салон, как будто надеется найти у нас контрабанду. – Мне нужен ваш администратор. Брюнет, высокий такой…

В памяти всплывают детали пересказанного в красках Ванькиного загула, и я складываю-таки два и два. Догадываясь, что именно на этой воспитанной и очаровательной мадемуазель наш бабник и ловелас вчера пообещал жениться. Правда, после жаркой ночи любви. Ну а как еще бедный парнишка должен был доказывать серьезность своих намерений? Правильно, никак.

И хоть Филатов приличная зараза и та еще заноза в заднице, но глумиться над ним позволено только нам. И всяким охотницам до штампа в паспорте обижать своего лучшего сотрудника я не позволю.

– К сожалению, это не представляется возможным, – я демонстрирую максимальное участие к ее проблеме и даже цепляю на лицо самую скорбную мину из своего арсенала.

– Почему? Он выходной? Ничего, я могу подождать здесь до завтра, – непробиваемость и настойчивость блондинки почти восхищает: ее бы таланты, да в мирное русло. Ну а Ивана становится жалко еще больше, посоветовать ему что ли быть разборчивее в связях.

– Нет, он уволился, и о новом месте работы ничего не сказал, – я аккуратно вытаскиваю из Иркиных рук пальто и, набросив его на плечи обманутой барышне, подталкиваю ее к выходу. И заверяю, с почти искренним сочувствием: – но мы вам обязательно сообщим, если нам что-то станет известно.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

В помещении воцаряется благостная тишина и штиль, я вытаскиваю из холодильника апельсиновый сок и со стаканом возвращаюсь на место прежней дислокации. Закидываю ноги в шнурованных черных ботинках на высоком каблуке на подлокотник софы и кричу достаточно громко, чтобы Филатов точно меня услышал.

– Вылазь уже из своего бомбоубежища, мой верный миньон, мы тебя отстояли, – из туалета высовывается лохматая Ванькина голова, что ж, на его месте, я бы тоже не слишком-то доверяла окружающему миру. Особенно после такой побудки, какую он сегодня получил. И, пока брюнет с осторожностью сапера выходит на свет божий, до Юльки доходит истина.

– А как мы ей перезвоним, если мы номер ее не записали?

Ответить ей я не успеваю, потому что на экране айфона высвечивается «Меньшов», и я долгое время кручу в пальцах мобильное устройство. С одной стороны, хочется малодушно отправить его в беззвучный режим, с другой – я же не могу прятаться от собственного жениха только потому, что не разобралась в себе.

– Лиза, – в одном только приветствии отчетливо ощущается недовольство, и я обращаюсь в слух. Ведя ладонью по ткани гипюрового платья, которое я надела ради встречи с Волковым. – Мы же в прошлый раз договаривались, что никаких снимков не будет! Что это за новые фотки в вашем профиле?

– Господи, Алик, расслабься. Это просто открытие. А Саша просто друг детства, который приехал меня поддержать, – закусываю нижнюю губу и нагло вру, в глубине души отчаянно надеясь, что с Волковым нас соединяет нечто большее, чем ниточки, тянущиеся из прошлого.

– Мне это надоело, Лиза! – заявляет Меньшов жестко, а я настораживаюсь в ожидании какого-нибудь ультиматума и десятка условий. Но Алик тяжело вдыхает, шумно выдыхает и сбивается на почти ласково-нежное: – через неделю я приеду и очень хочу верить, что с тобой рядом не будет никаких школьных товарищей.

После нашего разговора я чувствую себя как выжатый лимон. Лучше б я пару вагонов разгрузила или отмыла авгиевы конюшни, ей-богу. Я понимаю, что Меньшов по большому счету прав, что я не соблюдаю условия нашего соглашения и что мысленно я уже успела изменить Алику несколько раз. Но, пнув заворочавшуюся, было, совесть, я смахиваю с экрана сообщение от жениха и пишу Саше, что буду у него в офисе в пять.

– А я, кстати, твоего Меньшова понимаю, Лиз, – встревает, куда не просят, Иван, проявляя хваленую мужскую солидарность. – Волков мужик видный, при бабках, я бы тебя тоже ревновал.

Глава 17

Лиза

Иногда после разговора с человеком хочется

дружелюбно пожать лапу собаке,

улыбнуться обезьяне, поклониться слону.

(с) Максим Горький.

– А я бы на твоем, Ванечка, месте больше о себе переживала, чем об Алике. Вдруг я в следующий раз не такая добрая окажусь и сдам твое местонахождение очередной крале? – своей репликой я напрочь отбиваю бедному парню аппетит, заставляя его оставить нетронутым эклер с черничным кремом и осуждающе на меня уставиться.

– Ты не посмеешь. Я ценный сотрудник, в конце концов.

– Незаменимых нет, Филатов, – философски замечаю я и, поднявшись с софы и привстав на цыпочки, щелкаю Ивана по носу. – Но, так уж и быть, эпитафию тебе на памятник мы с Юлькой придумаем годную.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

– Уж в чем-чем, а в наличии черного юмора у нашего мастера маникюра я успел убедиться, – полузадушено фыркает брюнет и обращается к коллеге: – Юль, вот чем я заслужил красный перец в утренний кофе и поздравление с днем душевнобольных в Германии, а?

Убедившись, что дальше ребята справятся без меня, я покидаю «Кабриолет» под заунывные жалобы о женском коварстве и всемирном заговоре против одного несчастного администратора и улыбаюсь. Потому что под ногами тают остатки февральского снега, солнце ласково щекочет лицо, а в здании из стекла и бетона меня ждет Сашка.