Другая женщина - Евгения Перова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– А может, ты тоже тут работу найдешь? Наверняка! И в Москву ездить не надо.
Нет! Только не это! Димка вдруг осознал, что именно четыре часа дороги и дают ему возможность отрешиться, побыть с самим собой, поразмышлять… помечтать. То, что он про себя называл «помечтать», было постоянной и нескончаемой работой воображения, словно в голове у него тарахтел вечный двигатель, генератор образов и сюжетов, пока не находивших себе выхода. Они с Томкой даже слегка поругались: ни один не желал уступать другому. Потом помирились, конечно. Куда деваться! А через месяц Димка уехал в командировку в Петербург, где случайная встреча у разведенного моста изменила его жизнь навсегда.
Глава 4
Женщина с ветром в волосах
Через сорок восемь часов после судьбоносной встречи у разведенного моста женщина, изменившая имя и жизнь Дмитрия Артемьева, стояла на платформе Московского вокзала и смотрела в хвост поезда, увозившего в столицу бывшего Диму – теперь Митю. Она улыбалась, прижимая к себе большой букет белых роз, и все время притрагивалась пальцами к губам, на которых постепенно остывал их первый с Митей поцелуй…
Весь день они провели, гуляя по Петербургу: Петропавловка, Троицкий мост, Летний сад, Марсово поле, Дворцовая набережная, Адмиралтейство, Исаакий… Покатались на катере по рекам и каналам, а из всех музеев зашли только на набережную Мойки, 12, – к Пушкину, причем оказалось, что Лёка там впервые.
– Как это тебе удалось?! – удивился Митя.
– Сама не знаю! Когда в школе экскурсия была, я болела, а потом то ремонт в музее, то санитарный день, то еще что…
Они постояли молча в кабинете, глядя на черный диван, на котором умирал Пушкин, потом Митя спросил:
– А здесь? Ты чувствуешь его? Как тогда в Лицее?
Лёка прислушалась к себе, подумав, что сейчас, пожалуй, она никого, кроме Мити, и не способна чувствовать.
– Не знаю… А ты?
– Мне кажется, я чувствую ее… Натали!
– А как ты к ней относишься? Цветаева не любила Гончарову! И Ахматова, кажется…
– Ревновали! Какая бы Натали ни была – Пушкин-то ее любил.
Митя честно держался в установленных Лёкой рамках и не «давил» на нее, но так откровенно любовался, так ласкал взглядом, что она все время чувствовала себя словно рядом с разгорающимся огнем: тепло, жарко, горячо, еще чуть-чуть – и можно вспыхнуть самой.
– Перестань! – краснея, говорила Лёка, глядя в его смеющиеся глаза.
– А разве я что-то делаю?
– Ты смотришь! И думаешь!
– Это не подвластно мне, дорогая!
Время от времени Митя прикасался к ней, слегка обнимая за плечи или за талию – на пару секунд, очень естественно и невинно, а потом просто взял за руку. И Лёка не отняла. А вечером Митя повел ее в ресторан – они уже совсем не чуяли под собой ног.
– Ничего, сейчас отдохнем! Закажем что-нибудь грандиозное. Ты какое вино предпочитаешь? Или, может, шампанское? Сам-то я не пью.
– Совсем не пьешь?!
– Ну, могу полбокала белого.
– Тогда и я белое. А денег-то у тебя хватит на грандиозный ужин?
– Хватит, не волнуйся.
Они вошли в вестибюль, и Лёка вдруг увидела, что навстречу им из полутьмы движется какая-то пара. Она успела подумать: «Боже, какие прекрасные!», но тут же поняла, что один из них – Митя. Себя не узнала – эта удивительно красивая женщина «с ветром в волосах» и сияющими глазами никак не могла быть ею! Такой могла быть только Леа! Приоткрыв рот, Лёка с недоумением таращилась в зеркало, а Митя обнял ее за плечи и быстро, пока не успела опомниться, поцеловал в висок:
– Ну? Теперь ты видишь?!
– Что? – растерянно спросила Лёка, не в силах оторвать взгляд от волшебного стекла.
– Что мы – пара!
Так же, как при первой встрече, они «рифмовались» одеждой: светлые джинсы и темная рубашка Мити, черные брюки и светлая блузка Лёки. И хотя трудно было найти прямое внешнее сходство между коротко стриженным белокурым сероглазым мужчиной и длинноволосой брюнеткой с яркими карими глазами, они все же были удивительно похожи, как бывают, например, похожи две собаки или кошки одной породы. Менеджер страшно суетился вокруг них, выбирая лучший столик, и лучезарно улыбался, пожирая Лёку глазами, а потом вдруг принес большую красную розу:
– Это для вашей девушки! От заведения! Вы, наверно, молодожены? Это так заметно! Поздравляю!
– Спасибо, – серьезно ответил Митя, а когда менеджер отошел, сказал, улыбаясь: – Видишь, даже он понял, что ты моя девушка!
Лёка взглянула на розу, потом на Митю и залпом выпила бокал вина – в горле совсем пересохло. Она и в самом деле чувствовала себя невероятно юной – лет двадцать, не больше.
– Знаешь, меня всегда коробило это обращение: «дорогая»! – сказала она, вертя в пальцах ножку пустого бокала. – Дорогие товарищи, дорогие коллеги… Сухо, заезжено…
– Если тебе неприятно, я не стану!
– Нет! Мне нравится, как ты это произносишь, правда! Как-то очень интимно. И нежно. Словно ты первый придумал. И я сразу чувствую себя… драгоценностью.
– Так и есть.
Лёка вдруг вспомнила, что приснилось ей в первое утро их знакомства, и снова покраснела. Они просидели целую вечность в этом ресторане. Розу, конечно, так и забыли на столике, но Митя сказал, что хочет сам купить ей цветов. Напоследок они медленно прогулялись по Невскому.
– От вокзала ты непременно возьмешь такси! – настаивал Митя.
– Ладно. – Лёка послушно кивнула.
– У тебя есть деньги на такси? Давай я дам?
– У меня есть…
– И ты сразу позвонишь мне, как только доберешься до дома?
– Хорошо…
– А я позвоню тебе из Москвы! Нет, это будет очень рано, я пришлю смс, чтобы не будить.
– Да…
На вокзале среди спешащих пассажиров они оба заволновались, не зная, как прощаться. Проводница проверила Митин билет, и они отошли в сторону – Митя бросил сумку на асфальт, положил на сумку мешавший букет и решительно обнял Лёку. Обнял, посмотрел в глаза и поцеловал. И в ту же секунду для нее все пропало – вокзал, поезд, платформа, пассажиры, сумки и чемоданы, проводница в форме… Петербург с Адмиралтейством и Исаакием… Не осталось ничего, кроме бешеного стука сердец и яростных Митиных губ. Земля уходила у Лёки из-под ног, и она изо всех сил уцепилась за Митю, так же пылко отвечая на его поцелуй. Когда он оторвался от Лёки, она была почти в обмороке.
– Дорогая… Я буду звонить тебе при любой возможности! И приеду, как только смогу! – горячечно шептал Митя, целуя закрытые глаза Лёки, дрожащую на виске жилку, пылающие щеки и вздрагивающие губы. – А почта! Я же забыл узнать твой e-mail! Пришли мне смс, хорошо?
– Да… Хорошо, – бормотала Лёка, плохо понимая, о чем он говорит.
– Поезд отправляется! Молодой человек, вы рискуете остаться! – закричала им проводница, а Митя, еще крепче обняв Лёку, сказал:
– А я бы остался! Прямо сейчас. Навсегда.
– Митя! – очнулась Лёка. – Но ты ведь не станешь?! Не будешь ничего предпринимать?! Пожалуйста! Это был прекрасный день, самый счастливый в моей жизни, но…
– И в моей!
– Но ведь это всего один день! Разве можно все разрушать из-за одного дня?! Я прошу тебя! Не торопись! Митя…
– Я люблю тебя!
Он запрыгнул в тронувшийся вагон, а Лёка стояла, прижимая к груди букет, и улыбалась слегка растерянной улыбкой. Она так же улыбалась, сидя в такси и зарывшись лицом в розы. И дома, расставляя цветы: вазочек не хватило, и последние три она пристроила в высокую банку из-под растворимого кофе. И заснула с улыбкой на устах и с мобильным телефоном, зажатым в руке, – они еще немножко поговорили с Митей.
Утром Лёка раз двадцать перечла короткую Митину эсэмэску, потом долго пила кофе, рассеянно глядя в окно: жизнь переменилась, и надо было понять, как существовать дальше. Лёка опасалась, что у нее может снова начаться та душевная «ломка», которая чуть было не сокрушила ее после смерти мужа – и так мучила позавчера, когда она ждала возвращения Мити.
Но ничего подобного не было! Лёка прислушивалась к себе – ничто нигде не болело и не ныло, только легкое беспокойство, как бы Митя все-таки не наломал дров. Митина любовь наполняла Лёку, словно сосуд, не оставляя места ни для страхов, ни для тоски или боли. Какая тоска?! Ей хотелось прыгать, петь, танцевать, и Лёка немножко покружилась в большой комнате, как Элиза Дулитл после бала: «I could have danced all night, I could have danced all night… Тарам-тарам-па-па!» Так она и протанцевала весь день и все последующие – музыка, не переставая, звучала у нее в душе.
Незаметно для себя Лёка снова начала «чистить пёрышки», как на заре юности. Они с сестрой обожали по субботам наводить марафет: делали друг другу маникюр и затейливые прически, пробовали клубничные и творожные маски для лица, овсяный отвар для тела, ополаскивания для волос из коры дуба, придававший особенно красивый оттенок их темным волосам. Хотя Каля больше любила заварить для этой цели кофе – кора дуба пахнет каким-то болотом! По молодости они были прекрасны и без клубники с корой дуба, но очень любили все эти женские затеи: кремы, лосьоны, шампуни, духи, разноцветные помады, лаки для ногтей и тени для век. Потом, когда умер муж, Лёка забыла обо всем. Два ее неудачных романа тоже не слишком подняли самооценку, но сейчас… сейчас она вдруг почувствовала себя королевой. И окружающие сразу же это заметили:
