«Все по местам!» Возвращение «Варяга» - Глеб Дойников

— А вы думаете, японцы это шоу со стрельбой и взрывами устроили в честь вашего приезда? — огрызнулся Балк.

Со стороны японцев послышался слышный даже с полверсты крик: «Тенно хэйко банзай!», и на поле стали выбегать из зарослей гаоляна густые цепи в оливково-зеленой форме.

— Ни один пулемет быстрее, чем за полчаса, починить никак невозможно! — отрапортовал Балку с Михаилом подбежавший Ржевский, к которому по одному подбегали посланные к пулеметам посыльные.

— Курт Карлович, вся надежда на вас. «Илье» работать гаубицами по ориентирам семь и пять. Господа офицеры — приготовьтесь отбивать атаку залповым огнем… — начал было Балк, но неожиданно был прерван радостным воплем неугомонного ротмистра Водяги.

Тот вдруг выскочил на бруствер окопа и, картинно взмахнув шашкой, заорал:

— Ребятушки! За царя нашего Николая! Вперед в штыковую!!!

Крик Балка «Куда, стоять!! Пристрелю, б…» потонул в молодецком «ура» ринувшегося в атаку свежего полка. Тот только что прибыл из Артура на смену, и его солдаты и даже офицеры еще не разобрались, кто тут на самом деле командует. А когда на бруствер вылетела первая пара молодых и горячих поручиков, их примеру последовало большинство солдат…

Балк даже не успел еще организовать перекрашивание белой формы вновь прибывших в защитный цвет, что уже стало стандартной процедурой. Он растерянно провожал взглядом цепь солдат в белых гимнастерках, несущихся навстречу минимум впятеро превосходящему их по численности противнику, когда заметил, что примерно треть личного состава его отряда тоже в едином порыве вылетела из окопов. А впереди группки в зеленых гимнастерках несется фигура в черной кожанке… Великий князь Михаил поддался азарту и сейчас с наганом в руке несся навстречу японцам впереди пехотной цепи.

— Простите, Василий Александрович, но шрапнелью теперь опасно! На недолетах можем своих накрыть, а трубки дают большой разброс по дальности, — извиняюще начал Шталькенберг, но договорить уже не успел.

Обреченно выматерившись, лейтенант Балк, ненавидевший массовую рукопашную больше запора и поноса, вместе взятых, выпрыгнул из окопа с криком: «За мной!». На бегу отдавая последние указания остающемуся у телефона барону, он понесся в так ненавидимую и презираемую им штыковую атаку, от которой он столь успешно оберегал своих солдат до сих пор. Он еще успел проорать Ржевскому и Ветлицкому: «Маузеры к бою, вырываетесь вперед», но на этом его роль в организации и руководстве боя закончилась. Теперь каждый был сам за себя, и командовать он мог только солдатами, бегущими непосредственно рядом с ним.

И русские, и японцы, несущиеся сейчас навстречу друг другу, пребывали каждый в плену собственных заблуждений о противнике. Русские были уверены, что японцы от голода не в состоянии не то чтобы драться, а ходить — ведь все транспорта с их снабжением были потоплены. Японцы же, введенные в заблуждение тактикой Балка, верили, что русские, однажды столкнувшись с сынами Ямато в рукопашной на перешейке, теперь боятся сходиться с ними «грудь в грудь». Обеим сторонам сегодня предстояло самым кровавым образом убедиться в неверности своих предположений и научиться уважать противника.

Две толпы людей, одержимые жаждой убийства себе подобных, не сделавших лично им ничего дурного, бежали навстречу друг другу с одной целью — насадить противника на торчащие вперед острия штыков. Если бы не изредка раздававшиеся то с той, то с другой стороны выстрелы, то подобную картину можно было бы принять за столкновение копейщиков лет так пятьсот, а то и тысячу тому назад. После одного из выстрелов, когда между цепями противников оставалось примерно метров двести, человек в черной кожаной куртке, несущийся впереди русских, оступился и упал… Над русскими войсками пронесся то ли стон, то ли всхлип — Михаила искренне любили все. Он всего за месяц с небольшим завоевал сердца как офицеров, так и солдат. Он постоянно был рядом ними, он спал, как и они, под открытым небом, он ел с ними из одного котла, смеялся над теми же шутками и подтягивал те же песни. Его бронедивизион не раз прикрывал отход русских частей, а зачастую и сам контратаковал зарвавшихся японцев. Об его умелом руководстве войсками и всегда правильном выборе позиций (простимулированном советами Балка, имеющего за плечами опыт 100 лет войн, которых еще не было) уже ходили легенды. Если верить им, то счет спасенных им жизней солдат уже превысил общую численность гарнизона Дальнего раза в три. И вот сейчас он, пробитый пулей, катился по земле…

Но упавший человек сел и, зажимая левой рукой рану на левом бедре, с матом выпустил по набегающим японцам 7 патронов из нагана (эффектно, но совершенно неэффективно с дистанции 250 метров), а потом достал из набедренной кобуры квадратный маузер. Ранен, но не убит! По рядам русской пехоты пронесся сначала нестройный, но неудержимо набирающий силу новый боевой клич: «За Михаила!». Спустя доли секунды навстречу врагу летела уже не обычная воинская часть, а озверевшая толпа, имеющая конкретный мотив для личной мести.

Пробегая мимо раненого великого князя, Балк, предварительно засунув наган за пояс, помог тому встать и отрядил верного Бурноса (который после встречи с бронепоездом не отходил от Балка ни на шаг, став его неофициальным денщиком) проводить Михаила до русских окопов. При этом от глаз бежавших рядом солдат не укрылся тот факт, что Михаил отдал свой маузер Балку. На последних 100 метрах Балк в коротком спринте успел на пару шагов опередить русскую цепь. До японцев оставалось еще шагов тридцать, когда бежавший впереди русских человек вскинул обе руки, и над полем боя впервые пронесся стрекочущий звук работы пистолета-пулемета. Вернее, двух. С небольшим отставанием еще пара огненных цветков расцвела метров на полста правее и левее лейтенанта. Всего он за время, пока поезд нес его из Владивостока в Маньчжурию, успел напильником и молотком доработать для автоматической стрельбы пять маузеров. Вернее, большая часть работы была проделана еще в мастерских Владивостока, но полученный результат по-прежнему не удовлетворял бывшего спецназовца, ворчащего по поводу «самоделки на коленке», и конструкции продолжали дорабатываться. Один из получившихся гибридов он носил сам, еще по одному отдал Михаилу, Ржевскому, Ветлицкому и Шталькенбергу. В ящике в поезде ждали своего часа еще два десятка пистолетов. Сейчас каждый из четырех маузеров в упор выпускал по японской цепи по двадцатипатронному магазину каждые пятнадцать секунд. Балк не зря регулярно гонял господ-товарищей на стрельбище и заставлял тренироваться в скоростной перезарядке новых «изобретенных» им магазинов для маузеров, которые вообще-то довольно плохо для этого типа питания патронами подходили. К моменту, когда все пять запасных обойм к каждому незаклинившему маузеру были использованы, перед каждым «маузеристом» образовалась небольшая просека в японском лесу. Ворвавшиеся в эти прорехи русские солдаты ударили во фланг японским цепям, что и предрешило исход боя. Хотя даже при лобовом столкновении здоровые сибиряки, из которых в основном и состояла русская пехота под Артуром, осатаневшие от ранения любимого командира, порвали бы втрое превосходящего противника. Если в штыковом бою в окопах мелкие и шустрые японцы могли составить русским достойную конкуренцию, то в открытом поле… Вопрос был только во времени и в потерях.

Таранный штыковой удар русской пехоты был ночным кошмаром всех ее противников, со времен Карла и Фридриха и до конца Второй мировой войны включительно. Выживших противников… Русскую пехоту можно было остановить артиллерийским огнем до начала рукопашной, особенно хорошо работала картечь, а с конца XIX века — шрапнель. Ее можно было уже в XX веке выкосить пулеметами, опять же — ДО того, как начнется рукопашная. Но если все же, несмотря на потери, матерящаяся пехотная волна добежит до противника, то она отыграется за каждый метр пути под огнем. Наиболее характерный случай был во время Крымской войны. Русские полки были вооружены гладкоствольными ружьями, которые били на почти вдвое меньшее расстояние, чем французские и английские нарезные с пулями Минье. Когда русские солдаты уже падали от пуль-«наперстков» союзников, их круглые пули еще только докатывались до противника по земле под веселый галльский и британский смех. Видя полную несостоятельность своего оружия, деморализованные русские под плотным ружейным огнем неудержимо отходят, уже почти бегут… На свою беду французский главнокомандующий решает превратить отход русских в бегство и по всем канонам военной науки посылает в атаку свежие силы. Причем по всем канонам военной науки посылает лучшее, что у него есть — зуавов. Увы, за отличие в колониальных войнах в Алжире частью их формы стали не только красные штаны, стандартная униформа французских пехотинцев до конца Первой Мировой, но и фески.[14] К тому же, на беду, в их среде было принято носить бороды. Когда кто-то из русских солдат разглядел, кто их преследует с фланга, над бежавшими с поля боя русскими полками пронесся крик «Турки!». Действительно, до этого в красных штанах, фесках и с бородами против русских воевали только турки. Огонь зуавов был не менее плотным или точным, чем у других частей французской армии, скорее наоборот. К русским не подошло ни одного человека пополнения, наоборот — они продолжали терять солдат с каждой секундой. Но они не могли бежать от турок, это было, как выразился бы Балк, «западло». Они не только прекратили отступление, остановились и развернулись без понукания офицеров. Они пробежали те самые сотни метров, которые только что были для них абсолютно непреодолимы, и штыками обратили зуавов в бегство. После чего отступили в полном порядке.