Антон Павлович Чехов в школе - Наталия Тяпугина

Вот такую разъяснительную работу ведет с больными доктор в палате, где стены вымазаны многолетней грязно-голубой краской, где угарно, как в курной избе, пол сер и занозист, а запах зверинца способен свалить с ног человека нового, не привыкшего к тому, что дышат здесь смесью аммиака, фитильной гари, тухлой капусты и раздавленного клопа.

От всего этого абстрагируется Андрей Ефимыч точно так же, как не принимает в расчет страстную мольбу Громова: «Ужасно хочу жить, ужасно!»

Доктор настойчиво пытается доказать беспокойному больному, что между теплым, уютным кабинетом и этой палатой нет никакой разницы. Что покой и удовольствие человека не вне его, а в нем самом.

Больной, однако, не соглашается. Он говорит: «Я знаю, что Бог создал меня из теплой крови и нервов… А органическая ткань, если она жизнеспособна, должна реагировать на всякое раздражение. И я реагирую! На боль я отвечаю криком и слезами, на подлость – негодованием, на мерзость – отвращением. По-моему, это, собственно, и называется жизнью».

Критерием истины, как известно, является практика. Слова Громова «оплачены» многолетним безысходным страданием. Рагин же привычно словоблудит. Впрочем, и ему вскоре представится страшная возможность отыскать истину в философском споре: что есть страдания и как должно на них реагировать умному человеку? Чего-чего, а страданий в российской жизни – избыток. Неловкое движение – и ты уже выбит из седла более нахрапистым ездоком и, раздавленный, отправлен с глаз подальше, куда-нибудь…в палату № 6, чтобы не нарушать общественной гармонии. И тогда уже тебе решать, как ты будешь относиться к насилию над тобой: с пониманием и смирением или с возмущением и протестом?

Вот тогда-то ты в полной мере и познакомишься с той самой действительностью, которую мог, но не захотел изменить.

Вызвав у окружающих подозрение тем, что слишком повадился ходить на беседы к умалишенным, Рагин был наскоро освидетельствован шарлатанами от медицины и облачен в рубище душевнобольного.

И когда перед ним лично встала страшная перспектива сгнить заживо на положении бесправной скотины; когда, протестуя, он сам получил от Никиты оглушающие побои и почувствовал нестерпимую физическую и моральную боль, – он, наконец, в полной мере осознал, что должны были испытывать годами, изо дня в день эти обитатели скорбной палаты, для которых он мог сделать многое, но не сделал ничего. Наконец, теперь, когда было уже слишком поздно, в нем проснулась совесть, которая заставила его похолодеть от затылка до пят.

Теперь он знал подлинную цену всей этой «философствующей мелюзги», к которой, без сомнения, принадлежал и сам. Ему, впрочем, повезло – он недолго был узником палаты № 6. Смерть выручила его.

Рассказ этот – один из самых серьезных в творчестве Чехова. Важный – по кругу затрагиваемых и решаемых вопросов, по суровой авторской интонации, по тому отчетливому итогу, который продолжает жить в сознании прочитавших его.

«Палата № 6» – это не просто серьезный, это знаковый рассказ, который автор не случайно называл «просахалиненным». В нем содержится объяснение этого важнейшего чеховского поступка – поездки на «каторжный остров» – и запечатлен несомненный человеческий и писательский итог этой, стоившей здоровья, а может быть – и жизни – поездки.

«Черный монах» (1893)

«Черный монах» – это развитие некоторых важных тем, только затронутых в «Палате № 6». В первую очередь, это, как определял его автор, «рассказ медицинский, historia morbi (история болезни). Трактуется в нем мания величия» (из письма к М.О. Меньшикову от 15 января 1894 г.).

Одновременно это произведение философское, обращенное к тайне гения. Что такое выдающийся человек? Откуда черпает он свою гениальность и чем отличается от людей обыкновенных? Не является ли гениальность своеобразной душевной аномалией и где проходит граница между здоровьем и болезнью? Эти и многие другие вопросы затрагивает писатель в одном из самых «нечеховских» своих произведений – мистической трагедии о судьбе гения.

Произведение «нечеховское», потому что, пожалуй, нигде скрытый и самоироничный писатель не выразил так отчетливо своих тревожно-волнующих самоощущений художника. Черного монаха выдумать нельзя. Его можно только осмыслить как факт своей внутренней жизни. Известно, что образ Черного монаха явился писателю во сне и так потряс его, что он не только запомнил и долго обсуждал свой сон с мелиховскими обитателями, но и написал о нем Суворину («Монах… несущийся через поле, приснился мне…» – письмо от 25 января 1894 г.).

«Впечатление черного монаха было настолько сильное, что брат Антон ещё долго не мог успокоиться и долго потом говорил о монахе, пока, наконец, не написал о нем свой известный рассказ» (Чехов М.П. Вокруг Чехова. С. 260).

Речь не идет о какой-то психической аномалии: воображение художника работает и во сне. Конечно, не всегда именно во сне получает писатель импульс такой силы. Но ведь творческая лаборатория писателя, его талант и вдохновение – не открытая книга, тайна сия велика есть. О том, собственно, и рассказ Чехова. Событийная сторона рассказа крайне незначительна, как совсем не важна внешняя жизнь для Андрея Васильевича Коврина, молодого магистра, который, приехав на лето в имение своего бывшего опекуна и воспитателя Пясоцкого, неожиданно для себя женится на его дочери Тане, а затем заболевает и вскоре, расставшись с ней, умирает.

Самое важное для философа Коврина – это жизнь духа. Он погружен в идеи, много читает, пишет, делает прекрасную научную карьеру. А потому и в рассказе самая главная часть повествования – описание загадочных, волнующих перемен, которые стали происходить в его сознании. Показывая в начале рассказа пограничное состояние утомленного разума Коврина, Чехов ведет своих читателей по тропе безумия, по которой вслед за своей галлюцинацией – Черным монахом – устремляется его герой. Устремляется с вдохновенным восторгом, неостановимо. Он дорожит своей тайной, ему не хочется ни с кем ею делиться, и потому, скрыв от окружающих своё видение, Коврин возвращается к людям с каким-то особенным, лучезарным, вдохновенным лицом.

Что характерно: о монахе он любит думать, хотя и осознает, что это – болезнь, что он дошел до галлюцинаций. Это немного пугает его, но не всерьёз и не надолго. Скорее – вдохновляет, он начинает ставить перед собой всё более сложные творческие цели: «Ему хотелось чего-то гигантского, необъятного, поражающего».

А Черный монах, как никто на свете, отвечает этим его внутренним запросам. Он внушает ему уверенность в своих силах и выдающихся возможностях. Он ведет с Ковриным разговор о самом для него важном: о бессмертии, вечной жизни и цели человеческого существования. Коврину слушать его приятно. Хотя по-прежнему несколько беспокоит мысль о сущности Черного монаха. Ведь он – призрак, невидимый другим, – а значит, магистр психически болен, он ненормален. Как человеку творческому следует относиться к этому тревожному факту?

– А не тревожиться, – успокаивает монах. – Что смущаться? Ты болен, потому что работал через силу и утомился, а это значит, что своё здоровье ты принес в жертву идее, и близко время, когда ты отдашь ей и самую жизнь. Чего лучше? Это – то, к чему стремятся все вообще одаренные благородные натуры.

Ведь в принципе, гений – это не норма, а следовательно, гениальность сродни умопомешательству. Здоровы только нормальные, то есть заурядные, «стадные» люди. Ведь что отличает пророков, поэтов, мучеников за идею? – повышенное настроение, возбуждение, экстаз, – всё то, что неведомо обычному человеку и что противоречит его животной стороне. А потому не надо бояться неведомого, ведь это знак избранничества. Черный монах озвучивает самые сокровенные мысли Коврина, который в момент галлюцинаций переживает «светлые, чудесные, неземные минуты», что со стороны кажется «странным».

Бред как высшее проявление жизни, когда человек счастлив, восторжен, жаждет любви. Когда работается ему как никогда вдохновенно и продуктивно. Когда постоянно он испытывает счастье и радость бытия. И в самом деле, бред какой-то, разве такое может быть на самом деле?

И только когда увидел насмерть перепуганную жену Таню, услышал её рыданья, Коврин вдруг испугался своей болезни. «Только теперь, глядя на неё, Коврин понял всю опасность своего положения, понял, что значат Черный монах и беседы с ним. Для него теперь было ясно, что он сумасшедший».

Побоялся Коврин уйти вслед за монахом за тонкий слой реальности. Вернулся в обычную, здоровую жизнь, с её лекарствами, усиленным питанием и растительным покоем. Стал нормальным, несчастным человеком. Он теперь как все, вялый, неудовлетворенный, и недоумевает: «Зачем, зачем вы меня лечили? Бромистые препараты, праздность, теплые ванны, надзор, малодушный страх за каждый глоток, за каждый шаг – всё это в конце концов доведет меня до идиотизма. Я сходил с ума, у меня была мания величия, но зато я был весел, бодр и даже счастлив, я был интересен и оригинален. Теперь я стал рассудительнее и солиднее, но зато я такой, как все: я – посредственность, мне скучно жить…»