Серебро и свинец - Владимир Серебряков

– А я тут при чем? – удивился Сапрыкин. – Снабжением ведает Колесничих, к нему и обращайтесь.

– Он сказал, что мои требования рассматривать не будет, потому что он и так не успевает разгребать все, что сыплется через портал, и вообще ему нужен приказ вышестоящего начальства.

– Будет приказ, – пообещал полковник. – Составьте список, что вам… да и не только вам, необходимо в первую очередь, я его завизирую.

– Сколько у нас сейчас всего «Утесов»? – жадно спросил Мушни.

– Не знаю. Десантники только начали прибывать. Наверное, что по штату положено, то и получим. А что?

– Надо будет… – Старший лейтенант замялся. – На позицию их в первую очередь выставлять. Тут деревья такие…

– Тут деревья такие, что их бээмпэшная пушка не возьмет, – хмыкнул Ржевский. – Видали? Сразу за полосой стволы в три шага обхватом. А дальше – больше.

– Толом расчищали, – поддакнул оправдывающийся Сапрыкин.

– Да уж не бензопилой «Дружба», – отмахнулся от него Перовский. – Ставить надо АГС, АГС и гранатометчиков. Пока сектора обстрела не расчистим… Да, и гранатометчикам сказать, чтобы стреляли, если что, по кронам – тогда эффект будет типа шрапнельного.

– Товарищ полковник, а когда наконец наша техника прибудет? – поинтересовался Ржевский. – Второй ведь день уже по палаткам тут без дела маемся.

– Кто без дела, – начал Мушни, – а кто и…

– Завтра с утра, – пообещал Вяземский. – Батарея Д-тридцатых, три минометные и «Град».

– «Град»? – удивился Сапрыкин. – На кой? Куда я его дену? И так весь пятачок техникой забит по самое не могу, одни вертолетчики вон сколько места заняли.

– Действительно, странно, – кивнул Перовский. – У них же минимальная дальность… Тут им разве что на прямую наводку – шар-рах, и пол-леса нет.

– А минометные какие? – осведомился Ржевский.

– Две восьмидесятидвух и одна стодвадцатых, – ответил полковник. – Вот вам, кстати, Валерий, и работа. Наметьте для них позиции… ну и вообще посчитайте. Под ваше начало они и пойдут. Кордава, а вам – то же самое с гаубицами.

– Десантный майор когда должен прибыть? – спросил Перовский.

– В 14.00, – Вяземский глянул на часы. – Еще полтора часа. С ним прибудет начштаба группировки, он и примет на себя руководство.

– Тогда, может, я начну свое хозяйство потихоньку собирать? – предложил капитан. – И погранцам то же самое посоветую. Если нас наконец снимут с охраны периметра…

– Что, не терпится настоящим делом заняться? – усмехнулся Вяземский.

– Так ведь пора бы уже, товарищ полковник! – вскинулся Перовский. – Аэрофотосъемка уже четыре деревни выявила, из них две – меньше чем в четверти часа лету. Поднять две группы и пошарить там по окрестностям… Да можно и пешком, недалеко ведь.

– Вот у начштаба и спросите, – отрезал полковник. – Еще неизвестно – может, пошлет своих драгоценных спецназовцев на разведку… а вам в лагере сидеть.

Тауринкс шел по лесу медленно и осторожно, стараясь ставить ноги на самые крепкие корневища в редком сплетении, настланном на землю, и не провалиться ненароком в лежащую под ними клейкую грязь. Стыд-то какой – друиду в лесу упасть и изгваздаться! Конечно, силы Тауринкса достало бы, чтоб каждый встречный кедр готов был ему подставлять корни под ноги вместо ступеней, но зачем зря тревожить дерева? От него не убудет поглядеть, а лесу прежде всего нужен покой.

Хотя здешние леса и так какие-то… сонные. То ли друидов в здешних краях еще меньше, чем думал Тауринкс после беседы с давешним старостой, то ли колдуют они спустя рукава, но нет в этом лесу настоящего понятия. Разбуженный лес, он ведь какой – когда надо, пособит человеку, когда надо, осадит – не зарывайся, дескать, а когда нужда придет, его и против супостата поднять можно. И ведь не скажешь, чтобы особенно мирно край жил. И с островов в Рассветном океане пираты нагрянуть могут, и с севера приплывают дикари на своих длинных галерах, в которые запрягают морских змеев и на носу помещают грубо вырубленную змеиную голову, а уж про Беззаконную гряду и вовсе речи нет, как бы не сглазить… Теперь вот староста этот уверяет, что стоячие камни опять проснулись. Значит, жди нашествия диких ши. Каких варваров извергнет на сей раз каменное кольцо – сами боги не ведают. Так что же здешние друиды ушами хлопают? Не-ет, тут работы непочатый край… а и точно, весь край, вот же как сказалось!

Может, прямо тут и начать? Вот, к примеру, что за блажь лесу пришла так густо деревья сажать? Да тут каждое третье – лишнее, мешают друг другу, свет заслоняют, толкаются, в тени вода копится, вместо того чтобы в Драконью реку стекать. Здесь прореживать и прореживать… ага, но начинать-то отсюда никак нельзя, повалятся стволы, да так им и гнить без толку, уж лучше с деревенских окраин пойти. Там и на уголь, и на деготь, и на доски переведут. Мало ли какую пользу люди от леса поимеют? Искушение грызло Тауринкса, как бобер – молодую березку, и друид, верно, рухнул бы, забыв и про затею свою дурацкую, и про россказни старосты Тоура, но тут его растекшийся по ветвям и корням разум ощутил некое присутствие:

Тауринкс прислушался – не только своими ушами. Столько мелкой живности обитает в лесу – незнакомый человек и предположить не сумеет. Конечно, от всяких мошек-букашек толку не будет. Слишком по-иному чувствуют они мир. Потому учеников и подмастерьев в гильдии друидов и учат не связываться с ними и в еле заметные умишки их не проникать. Правда, не было такого ученика, что не нарушил бы запрета, чтобы потом долго удивляться про себя – зачем запрещать то, от чего и так пользы не жди? Тауринкс и сам в юные года поглядел на мир многосоставчатыми глазами пчелы и потом не один месяц просыпался в холодном поту, пытаясь вспомнить цвет, которого человеческие глаза просто не видели.

Но при небольшом опыте чародей может воспользоваться, скажем, слухом белки или оленя. Вот и сейчас в десяти шагах от тех, кто нарушил покой леса, кралась за добычей ласка. Ушки у нее чуткие, хотя басовые тона она не различает – зачем ей, привычной находить мышей по еле слышному писку?

Голоса… голоса и шаги, и треск корней, и чавканье грязи под тяжелыми сапогами. Тауринкс поймал себя на том, что не может разобрать ни слова, и успел восхититься даже хитроумием разбойников – ибо никем другим эти люди быть, конечно же, не могли, – переговаривающихся в подражание голосам зверей. И только потом он понял, что невидимые незнакомцы разговаривают словами. Только слова эти не имели ничего общего с языком Эвейна. И вот тут друида пробила дрожь.

Вся Серебряная империя говорила на одном наречии. В разных краях были в ходу разные словечки, в одних всеобщее «кс» становилось «з», в других всплывало начальное «х» перед «э», но купец или путешественник мог пересечь Эвейн от моря до моря, от рубежа до рубежа, не меняя говора, впитанного с молоком матери.