Чудеса на седьмом этаже (СИ) - Гриин Эппле

На меня натягивают шубу и ведут на улицу. Мы «убегаем» от надоедливых кавалеров Ульяны и Нади. Динамим. Мне все равно. Я в состоянии полной прострации. Где-то в районе солнечного сплетения комом стоят слезы, невыплаканные после нашего расставания. Я их чувствую там. Наверное, путаю с накатывающейся волнами тошнотой.

…мороз. Каждый шаг сопровождается скрипом.

— Да здравствует снег! — кричу, опрокидывая подружек в сугроб. Девчонки тянут меня за собой. Мы валяемся в снегу, смотрим на далекое звездное небо и смеемся. Это неправильный смех, ненастоящий, лживый. И я начинаю всхлипывать. Тихо, почти не слышно.

— Надо ехать домой, — слышу Надин голос. — У Таньки истерика.

…открывается дверь. На пороге стоит Улькин брат, Антон, в семейках и, усмехаясь, смотрит на нас.

— Допились, — бормочет он, стараясь удержать меня от неотвратимого падения на пол. Ульяна молчит. Ее лицо плавает перед моими мутными глазами.

— А где Надя? — спрашиваю, не разжимая губ.

На каком-то неясном телепатическом уровне Ульяна меня понимает.

— Они остались у Наташи ночевать.

…утро. Сижу на кухне в длиннющей футболке, подобрав под себя колени. Жутко болит голова. Напротив расположился Антон. Он пьет утренний кофе и рассказывает какую-то забавную историю. Я изображаю из себя слушателя, но все мои мысли сосредоточены на стакане с грейпфрутовым соком. Я почти уверена, что именно в этой жидкости кроется спасение от всех моих неприятностей.

В соседней комнате спит, слегка похрапывая, Ульяна.

Неожиданно меня охватывает непреодолимое чувство отвращения к себе.

Иногда мне кажется, что я знаю, в какой момент все стало распадаться на куски, словно неправильно сложенная мозаика. И почему однажды жарким летним днем я решила, что если бы не ты, то моя жизнь была бы гораздо привлекательней.

Причина в стеклянном колпаке. В стеклянном колпаке равнодушия.

У тебя началась черная полоса неудач и бесконечных проблем, а мой путь просветлел настолько, что я порой переставала верить в происходящее. Мне хотелось петь, дышать во все легкие и делиться своей радостью с тобой. Ты не мог принять мой щедрый дар. За каждой твоей случайной улыбкой стояли новые неприятности. Мы стали избегать частых встреч… Точнее, я стала избегать, прячась за какими-то выдуманными делами, которые на самом деле представляли собой сладкое ничегонеделание.

Ты прекрасно понимал, что происходит, но у тебя не было сил для того, чтобы хоть как-то удержать меня рядом. Ты ждал поддержки с моей стороны, ведь я всегда безропотно принимала на себя груз твоих переживаний. И лодка моего душевного равновесия не выдержала. Несколько раз мы крупно скандалили, но такой выплеск отрицательных эмоций плохо повлиял на мои нервы.

Тогда я нашла выход. Каждый раз, как только я слышала давящий, безрадостный звук твоего голоса, мысленно огораживалась от тебя огромным стеклянным колпаком. Я переставала тебя слышать и думала о своем, чувствуя себя полностью защищенной. Постепенно я утратила ощущение близости и родственности твоей души — ты превратился для меня в чужого. Впрочем, хуже всего было то, что ты так этого и не заметил.

Потом ты попал в автокатастрофу. Виноват был солдатик, вылетевший на «уазике» с второстепенной полосы. Никто не пострадал. Только твоя машина в одно мгновение превратилась в набор запчастей. Ты стоял под дождем, смотрел, как эвакуатор оттаскивает ее с места аварии, и сжимал от злости кулаки. Казалось, хуже уже не будет. Это предел. Предстоял суд, но возмещения ущерба можно было ждать так же, как манну небесную. Без машины — нет той работы, что приносила нормальные деньги. Нет работы — нужно съезжать со съемной квартиры и возвращаться к маме. С которой ты не общался очень долгое время. А ты так мечтал о том, что я наконец-то решусь покинуть родительский дом, чтобы мы могли жить вместе…

Не сказать чтобы трудности были неразрешимыми, но их было много и сразу.

Ты все оставшееся лето пролежал дома на диване. Общение со мной тебе давалось трудно. Мы тяготились друг другом.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Я выплакала всю душу в те дни, оставив ее на подушке. Я считала себя виноватой перед тобой. Незадолго до аварии в город вернулся мой старый знакомый, принадлежащий к далекой, светлой, детской части моего прошлого. Того самого безоблачного, дневникового прошлого. Он лишил меня сна и способности логически думать. Он привез мне любовь, чтобы в очередной раз ее подарить, вновь надеясь на взаимность. И я не устояла, так как была уверена, что мы с тобой давно не принадлежим друг другу.

Прошло лето, и ты почти выздоровел, смог преодолеть тоску, переступить через проблемы. Стояли первые дни сентября. Угасающее лето. Мы сидели в уличном кафе друг напротив друга и молчали. В тот день ты решил, что нам лучше расстаться.

— Скажи, ты меня уже не любишь? — спросила я.

— Люблю, — просто ответил ты.

— Тогда зачем этот разговор?

Если бы ты сказал «нет», то все было бы гораздо проще. Но ты… Я смотрела в твои глаза, и мне до ломоты в пальцах хотелось дотронуться до твоей небритой щеки, оставить след на твоих губах.

— А ты любишь меня? — услышала я вместо ответа.

Я молчала. Знала, что нельзя молчать, что повиснувшая тяжкая пауза непозволительна, и все равно молчала. Не могла соврать, а ответа у меня не было. Ты просто встал и ушел.

Мы еще виделись несколько раз. Каждая встреча напоминала собой дурацкую игру в благородство и заканчивалась ссорой с высказыванием злых, несправедливых взаимных упреков и претензий, накопившихся за три года. Наверное, именно тогда ты укрепился в намерении уехать из родного города. Теперь тебя здесь ничто не держало.

В последнее время не могу разговаривать с людьми и смотреть им при этом в глаза. Простота душевного разговора стала мне недоступной.

Каждый раз, когда мой взгляд цепляется за внешность собеседника и задерживается на отблеске чужих глаз, я чувствую необъяснимое беспокойство. У меня начинает жутко зудеть именно то место над переносицей, где должен находиться пресловутый третий глаз. Нет, глубины познания всего сущего мне не открылись, и, скорее всего, к лучшему. Не излишки знания мешают мне нормально общаться с окружающими меня людьми — нечто другое.

То, что я обозвала стеклянным колпаком, точнее, та стена равнодушия и апатии, которой я отгородилась сначала от любимого мной человека, а потом, по инерции, от всех, ставших мне безразличными друзей и знакомых. Теперь, дабы не растирать лоб до красноты, я, словно заправский иезуит, упираюсь взглядом в переносицу своему визави при беседе, чем приношу ему ощутимое неудобство, но ничего не могу с собой поделать. Иногда, если человек мне действительно симпатичен, я стараюсь смотреть в сторону, притворяясь, что разглядываю находящиеся по соседству предметы.

Первого сентября иду на торжественную линейку в школу в роли деловитой молодой учительницы, не лишенной дара преподавания и обладающей превосходными знаниями русского языка и литературы. Такую скромную характеристику мне дала директор школы в надежде, что я проникнусь пафосом просветительской деятельности и задержусь надолго.

Познакомилась с 11-м «Г» классом, гуманитарным, который на ближайший год должен был перейти под мое чуткое руководство.

Считается, литературе отведено особое место среди прочих предметов: она должна благотворно влиять на неокрепшие души юных отроков, воспитывать их с необходимой строгостью и пробуждать в них только самые светлые и лучшие чувства. Приблизительно такого характера мысли блуждали в моей голове, спотыкаясь одна о другую, в ясный, погожий денек, с которого начинаются девятимесячные мучения жаждущих призрачной свободы подростков.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Разглядываю лица своих подопечных, пытаясь их запомнить, и мечтаю о том, какими увлекательными буду делать уроки. Долой рутину, да здравствует свобода мышления и независимость мысли!

Как там говорится? Святая простота?

Через неделю занятий я вдруг поняла, что все мои попытки сеять «разумное, доброе вечное» просто смешны. Я видела перед собой абсолютно равнодушные, незаинтересованные лица.