Тяжёлые сны - Федор Сологуб

Хотин неодобрительно потряс черною бородою, Шестов покраснел от негодования, Анна спросила холодно и строго:

— Что же вам так нравится? Коноплев слегка смутился.

— Как же, дисциплина-то какая? Разве худо?

— Неумно. Какие жалкие дети!

— Обо всем не перенегодуешь, так не лучше ли поберечь сердце для лучших чувств, — сказал Логин с усмешкою.

Анна вспыхнула ярким румянцем, так что даже ее шея и плечи покраснели и глаза сделались влажными.

— Какие чувства могут быть лучше негодования? — тихо промолвила она.

— Любовь лучше, — сказал Шестов. Все на него посмотрели, и он закраснелся от смущения.

— Что любовь! — говорила Анна. — Во всякой любви есть эгоизм, одна ненависть бывает иногда бескорыстна.

В ее голосе звучали резкие, металлические ноты; голубые глаза ее стали холодными, и румянец быстро сбегал с ее смуглых щек. Ее обнаженные руки спокойно легли на коленях одна на другую. Шестов смотрел на нее, и ему стало немного даже страшно, что он возражал ей: такою строгою казалась ему эта босая девушка в сарафане, точно она привыкла проявлять свою волю.

— Да вот, — сказал Логин, — вы, конечно, давно негодуете, а много вы сделали?

Анна подняла на Логина спокойные глаза и встала. Ее рука легла на деревянные перила террасы.

— А вы знаете, что надо делать? — спросила она.

— Не знаю, — решительно ответил Логин. — Порою мне кажется, что негодующие на мучителей просто завидуют: обидно, что другие мучат, а не они. Приятно мучить.

Анна смотрела на Логина внимательно. Темное чувство подымалось в ней. Ее щеки рдяно горели.

— А что, — сказал Ермолин, — не приступить ли к делу? Василий Маркович прочтет нам…

— Постойте, — сказал Коноплев, — писать-то все можно, бумага стерпит.

Все засмеялись. Коноплева удивил внезапный смех. Он спросил:

— Что такое-? Да нет, господа, постойте, я не то, что… я хочу вот что сказать: важно знать сразу самую суть дела, главную идею, так сказать. Вот я, например, я уж после Других примкнул, мне рассказали, но, может быть, не всё.

— Савва Иванович любит обстоятельность, — сказал Хотин, посмеиваясь.

— Ну а то как же? Все-таки интересно знать, что и как.

— В таком случае, — сказал Ермолин, — мы попросим Василия Марковича предварительно словесно изложить нам свои мысли, если это не затруднит.

— Нисколько, я с удовольствием, — отозвался Логин. Он мечтательно глядел перед собою, куда-то мимо кленов радостно зеленеющего сада, и медлительно говорил:

— Все нынче жалуются, что тяжело жить.

— Еще и как тяжело, — со вздохом сказал Хотин.

— Мы все, не капиталисты, — продолжал Логин, — живем обыкновенно изо дня в день.

Если бы посмотрел на Анну, заметил бы, что она вдруг смущена чемто, но ничего не видел и говорил:

— Болезнь, потеря работы, смерть главы семейства — все это быстро поглощает сбережения. Да и как сберегать? Часто не из чего, да и самый процесс скапливания денег непривлекателен.

— Ну, чем же? — недоверчиво спросил Коноплев.

— В нем есть что-то презренное, скряжническое-.

— Ну, не скажите, — прибережешь копейку, так сам себе барин, ни от кого не зависишь.

— Это верно, — подтвердил Хотин, задумчиво поглаживая длинную бороду.

— Может быть, и так, — сказал Логин, — но одни сбережения не могут быть достаточны. Возьмем хоть сберегательные кассы. У них громадные капиталы, но что ж? Вы делаете сбережения в кассе, но это не ставит вас ни в какие отношения с другими вкладчиками. Исчерпали вы ваш вклад и беспомощны: касса ни в каком случае не даст вам в долг.

— Для того ссудосберегательные кассы, — сказал Коноплев.

— Да, это хорошо, но и это узко, — деньги не всегда достаточная помощь. Бывает иногда нужно живое содействие, совет врача, юриста, достать работу или еще что-нибудь. Надо установить тесные связи между членами общества, как в семье, где все друг другу помогают.

— Тоже, какая семья! — сказал Хотин.

— Мы хорошую устроим, — отвечала Анна с ласковою улыбкою.

— Множество людей, — продолжал Логин, — терпят недостаток в необходимом, и они же часто не могут найти работы. А лишних людей нет.

— Да, кабы лишних ртов не было, — спорил Коноплев.

— Не бывает их, — говорил Логин. — Если новый работник увеличивает собою предложение труда, так зато он увеличивает и спрос на чужую работу. Человек не может прожить без помощи других, это понятно: естественное состояние человека-нищета. Но зато естественное состояние общества-богатство, и потому общество не должно оставлять своих сочленов без работы, без хлеба, без всего такого, чего на всех хватит при дружной жизни. В нашем городе, например, найдется немало людей и образованных, и простых, у которых есть досуг, и почти каждый из них во многом нуждается. Они могут соединиться. Можно вперед рассчитать, сколько работы потребуется в год, работы друг на друга. Каждый делает, что умеет: сапожник сапоги тачает…

— И пьянствует, — вставил свое словечко Коноплев.

— Пусть себе пьет, лишь бы свою долю работы сделал, — сказал Ермолин.

— А работы у него будет много, — продолжал Логин, — зато и на него будут работать многие: и врач, и плотник, и слесарь, и учитель, и булочник. Образуется союз взаимной помощи, где каждый нужен другим и каждый братски расположен помочь другим, — зато и ему окажут всегда помощь и поддержку, все будут свои люди, соседи и друзья. Всякому, кто хочет работать, найдется работа. И всякий будет пользоваться большими удобствами жизни, возможностью жить не в тех конурах, в которых теперь живет большинство. А еще выгода, — при таком устройстве добрососедских союзов нет надобности в дорогом посредничестве купцов, хозяев, предпринимателей.

"Он холоден, и не верит, — вдруг подумала Анна, и вся наклонилась на стуле, и с удивлением посмотрела на Логина. — Нет, — опять подумала она, — я ошибаюсь, конечно!"

— А если члены перессорятся? — спросил Коноплев.

— Весьма вероятно, — отвечал Логин. — Но это не беда: неуживчивые выйдут, другие спорщики подчинятся общему мнению, увидят, что это выгодно.

— Нужен капитал, — сказал Хотин, — без денег самых пустых вещей не устроишь.

Деловая озабоченность не шла к нему, — такое— v него всегда было рассеянно-мечтательное лицо.

— Каждый человек сам по себе капитал, — сказал Логин. — Инструменты у многих, конечно, найдутся.

— И деньги найдутся, — сказала Анна и опять покраснела.

Странное чувство неловкости владело ею; стала смотреть в сад и положила руки на деревянную изгородь террасы. Цветы, которые пахли безмятежно, по-весеннему, возвратили ей спокойствие.

— С миру по нитке, — начал было Шестов. Но уже он так давно молчал, что у него на этот раз не вышло, — горло пересохло, звук оказался хриплым. Шестов сконфузился, закраснелся и не кончил пословицы.

— Самое главное, — сказал Ермолин, — надо для начала людей убежденных, чтоб они верили в дело и повлияли на других своею уверенностью.

— Люди найдутся, — сказал Хотин с уверенным видом и погладил бороду, как будто бы эти люди были у него в бороде.

— Было бы корыто… — начал опять Шестов и опять в смущении замолчал: он видел, что Анна улыбается.

— Заведем в складчину машины, — заговорил Логин, — работа будет производительнее, меньше будет утомлять. Приспособим электричество. Много есть под руками живых сил, которыми не пользуются люди. Заведем общие библиотеки. Будем обмениваться нашими знаниями, будем устраивать путешествия…

— На луну, — тихо сказал кто-то, Логин не расслышал кто.

Логин вздрогнул слегка и заметил, что мечтает вслух.

— Зачем на луну? — досадливо сказал он, — хоть бы по родине, а то мы и ее не знаем как следует.

— Еще один вопрос, — торопливо сказал Коноплев, — типография будет?

При этом его лицо приняло такое— выражение, точно это было самое важное и интересное для него дело, и черные глаза с ожиданием уставились на Логина.

— Что ж, если понадобится, отчего же, — ответил Логин, — в других городах есть, так отчего бы и у нас ей не быть!

— В нашем городе? Что у нас печатать? — спросила, улыбаясь, Анна. — Листок городских известий и сплетен?

— Непременно надо, оживленно заговорил Коноплев, — мало ли здесь учреждений разных, и частных, и казенных, — нужны бланки, книги торговые, объявления, мало ли что. Наконец, книги печатать.

— Какие? Приходно-расходные?

— Ну да вот я напечатаю свое сочинение, — почти готово.

— Для книги-то стоит, согласился Ермолин с едва заметною усмешкою.

— Эта типография, — сказала Анна, — будет как теплица, чтобы взращивать провинциальные книги.

Решили прочесть вслух и обсудить устав. Мальчики вернулись на террасу, и Анатолий выпросил, чтобы читать позволили ему.

После чтения каждого параграфа подымались споры, довольно-таки нелепые. Горячее всех спорили, причем часто не понимали друг друга, Коноплев и Хотин: Коноплев любил спорить, Хотин хотел показать свою практичность, и оба оказывались бестолковыми одинаково. Ермолин и Анна помогали им разобраться и с трудом успевали в этом. Шестов говорил мало, зато много волновался и краснел. Мальчики не ушли и слушали внимательно; Митя горел восторгом и сердился на непонимающих. Логин молчал и смотрел все так же, мечтательными, не замечающими предметов глазами. Но он видел, что ласковые глаза Анны иногда останавливались на нем, — и ему приятно было чувствовать на себе ее взгляд. Казалось ему иногда, что ее чистые глаза, доверчивые, были насмешливы. Да, от насмешливого отношения к себе, зачинателю, и к своему замыслу он никогда не мог совсем освободиться.