Кофе на троих (сборник) - Андрей Виноградов

– Ну, вот и славно. Вы не обижайтесь, невеста из меня тоже еще та… Не очень. И это тот печальный случай, когда два сапога – не пара.

Провожая поэта, Зоя зареклась потакать сводническим усилиям подруг и решила-таки показаться врачу, пожаловаться на выверты памяти. «Сонники как пить дать подсказали бы не расходовать бездарно время и душевные силы на Танькиных протеже». Прямо видела как в середине густо исписанного листа страницы проявляется яркий печатный текст: «Поэты, Зоя, – это не ваше, особенно неудачливые поэты». Образ вызвал улыбку и резонный вопрос: что сказать в регистратуре, чтобы из психушки наряд не вызвали?

Участковый врач, принявший пациентку с «расстройством сна», досадно не проявил примерного рвения, выслушав Зоины жалобы на утреннее беспамятство, но и глумливых вопросов не задавал, только пожал плечами:

– Да-а, озадачили вы меня. Боюсь, это не по моей части, как и вообще загадки. Памятью занимаются психологи, нейробиологи, физиологи, неврологи… Да кто только ни занимается, а я всего лишь участковый врач-терапевт, Зоя…

– Иннокентьевна. Но можно без отчества.

– Впрочем, сомневаюсь, Зоя Иннокентьевна, чтобы ученым удалось незаметно для всех раскрыть суть внутреннего человеческого «Я». Это я о тайне человеческой памяти. Правда, недавно почитал… По-моему, в Массачусетсе…

– В Америке…

– Да, в Америке физиологи научились искусственно вызывать воспоминания о том, чего никогда не было.

– Ну без этого я точно обойдусь, и так голова кру́гом – сколько всего помнить надо. Что же мне делать?

– А вы знаете, мне тоже редко удается вспомнить, что снилось, и ничего, живу. Сонник бабушкин зря на полке пылится, а так… никаких неудобств.

И он снова пожал плечами. Правда, на этот раз едва заметно улыбнулся, может быть, вспомнил бабушку.

Хотя Зоя в тот же миг предположила совершенно невероятное: как мог доктор узнать о ее проблеме с сонниками? Она быстро перебрала в памяти всех, кто советовал сходить в поликлинику, однако концы с концами так и не сошлись. И вообще, сообразила наконец, что записывалась наобум к принимающему сегодня врачу. Так случайно совпало, что попала именно к тому, кого ей хвалили. Сказала в регистратуре: «Мне все равно к кому, желательно только, чтобы очередь недлинная». «Надо же какие случаются совпадения, кому рассказать – не поверят!»

Врач чем-то неуловимо напоминал дантиста, но был постарше, то есть примерно одних с Зоей лет, не тех что отмечала, а настоящих, ростом повыше и не такой ухоженный. Можно сказать – совсем неухоженный, что собственно и пробудило первые неосторожные фантазии. Правда, этот роман, если в принципе был возможен – ни кольца, ни следа от кольца Зоя не приметила – не сулил ни шубы, ни иных материальных благ, если не относить к ним вечно полное аскорбинки блюдце. Так невысоко Зоя оценивала перспективы мздоимства в здравоохранении районного масштаба. Равно как и щедрость навещавшей поликлинику публики. «Но ведь есть уже у меня шуба», – урезонивала она себя и верила, что так будет всегда.

– Простите… – уставилась она на пластиковую карточку, криво прикрепленную к отвисающему губой карману докторского халата.

– Андрей Николаевич…

«Андрей Николаевич». Зоя на секунду представила себе, как прогуливается с участковым терапевтом Андреем Николаевичем под ручку прямо здесь, по Люксембургскому саду, позволительно даже сказать – по Парижу. Доктор в воображаемой картине был облачен в мятые, «подпрыгнувшие» из-за морщин под коленями, простецкие голубые штаны и застиранный халат с «газырями» шариковых авторучек, оттягивавших нагрудный карман, наверняка люто ненавидящий раскройщицу за то, что уготовила ему трудную жизнь. В таком виде в здешнем нерусском антураже доктор выглядел вопиюще чужеродным. И не потому, что одет был не по погоде. Чужеродным и неуместным. Настолько неуместным, что и на ее, Зоины, плечи эта… неуместность опустилась с невысоких небес незримой шалью. Она и не воспротивилась, такой себя здесь и чувствовала, несмотря на шубу из рыси, а ведь шуба из рыси многое меняет, особенно в женском воображении. «Незримая шаль… от “Шанель”… Наверное, тут теперь принято думать “хиджаб” или “паранджа”», – пришло в голову, но справляться у Олега не стала, сама знала ответ, не слепая. «Хорошо бы прямо сейчас оказаться напротив кабинета номер триста семнадцать, – призналась себе с легкостью. – Сидеть в очереди и гадать, занесли мою карточку доктору Андрею Николаевичу или опять эти коровы из регистратуры напутали? И ждать, как Андрюша… Николаевич обрадуется. А тут на тебе – Париж. Вот уж спасибочки, всю жизнь мечтала».

Олег, просто так, для проформы глянувший сбоку на Зою, в недоумении вздернул брови:

– Тёть Зой, ты чего опять хмуришься? Не сердись, что так долго, пара минут – и мы на месте. Получай удовольствие, день-то какой!

«Из дому выходили тоже ”пара минут” была, а уже без малого полчаса шагаем и всё – пара минут, пара минут… Родственничек – Параминутчик на мою голову. Хотя это я на его».

– Все нормально, Олежа, тебе показалось. Солнце, наверное, а я темные очки в номере оставила. А день и в самом деле божественный.

– Ну вот и молодчина, – не очень связно, непонятно кого и за что, собственно, похвалил Олег и тут же, без перехода, принялся переводить этот не доросший до диалога обмен репликами Эве.

Та, судя по всему, прониклась, опять же неизвестно чем, ободряюще глянула на Зою и что-то протараторила, словно птичку на проводах из рта расстреляла. Было похоже на невероятно быстрый английский. Курьерский, если по аналогии с поездами. «”Сапсан”! Какой нынче курьерский?!» – поправила себя Зоя и откликнулась незатейливо:

– О'кей.

Ее так с молодости научили. Старшая сестра Лена, покойница, мама Олежи, чем-то занималась полезным на международных конгрессах и начальство ее каждый раз инструктировало: «Не поняла, чего иностранцы говорят – всё равно соглашайся, а вот если лапать начнут – подмогу зови. И ори не ”милиция!”, а ”полис!”, так до них, буржуёв, быстрее доходит. Баллончики же там разные с перечной смесью – ни-ни! Мировые светила всё-таки. А ну как пригасишь…» Видно, хорошо запомнились Лене эти уроки, а может быть, и полезными оказались, раз младшей сестре науку внушила. В дополнение к сказанному Зоя мило улыбнулась девушке, надеясь, что вышло совсем не так, как чувствовалось, а наоборот – искренне и благодарно.

Принудив уголки губ замереть в приподнятом положении и придав глазам малость идиотической восторженности, Зоя прикинула, что должна походить на постаревшую комсомолку, беззаветно нацеленную в безнадежное, как выяснилось, будущее, то есть в его отсутствие. Иными словами, взяла и по прихоти своей накинула пару десятков лет к возрасту персонажей простоватых плакатов советской поры. В общем-то Зоя неохотно, однако признала совет племянника справедливым, день действительно был просто сказочным, и, собрав всю волю в кулак, постаралась унять пульсирующее внутри раздражение всем и вся. В конце концов, она ведь и факт – в Париже, в Люксембургском саду… И вдруг как полоснуло по сердцу такое родное цветаевское:

В тенистых аллеях всё детки, всё детки…О детки в траве, почему не мои?

Показалось, даже дышать перестала – так неожиданно всё и пронзительно… «Да, как же могла забыть, ведь и стихотворение называется “В Люксембургском саду”!» Сколько раз плакала в одиночестве, прижимая к груди томик Цветаевой, сопереживая, переживая: «А мои где?» Не счесть сколько раз… «В абортариях! – зло цыкнула на себя. – Будто не знаешь?» И быстро возвратила лицу «комсомольскую» маску. Ну… почти возвратила, с уголками губ не справилась… «О чем, стало быть, мы? По Люксембургскому саду, стало быть, гуляем. И в шаге от нас течет буржуазная жизнь. Не пародийная, как дома, а, стало быть, настоящая. Вот и любуйся. Не будь размазней. Дома всласть наревешься, стало быть…

Конец ознакомительного фрагмента.