Невидимые бои - Николай Тарианов

Ему, Кутинцеву, непонятно, почему тянет, «канителит» Николай. Ведь по его, Кутинцева, мнению, было бы и ему, Николаю, «лучше» быстрее покончить со всем этим.

Исполненный горечи, презрения к подлому делу, которое сплетали вокруг него провокаторы, Николай, собственно, иногда был даже готов гневно бросить свою жизнь в морду этим тупым животным. Но нет, не так, как они хотели бы. Не согласившись с их чудовищной оскорбительной выдумкой. Он мог расстаться с правом дышать, любоваться природой, но он не может отдать им свою честь, свою гордость коммуниста. Он не отдаст свою Татьяну, не обречет ее на горе, позор, нравственные муки, преждевременную старость, нищету. Он не отдаст своих детей, своих дочурок с их теплым детским дыханием, с их мягкими ручонками. Он не отдаст провокаторам отца — боевого орла с суровым, как сама правда, взором, не отдаст матери, вот так же, согнувшись, высиживавшей часами долгие ночи в годы, когда каждый день ждали появления жандармов, полицейских, ареста, оскорблений, мук, смерти. Пока дышу, пока есть силы, пока есть разум, пока работает мозг — не сдамся. Чекисты не сдаются.

После карцера Кутинцев, считавший себя «тонким психологом», был с ним спокоен, даже «мягок». Он пытался его урезонивать: вот, дескать, причиняет человек хлопоты и себе, и другим. Тянется впустую время, идут на ветер государственные средства.

— Ведь вы же, Борисов, были когда-то коммунистом, понимаете, что надо экономить, беречь и то, и другое. Сознайтесь — и дело с концом.

— Коммунистом я буду до конца своих дней, да и после того, как они окончатся, — побледнев, тихо, усилием воли сдерживая подступивший к горлу взрыв, проговорил Николай. — А вот вы, гражданин следователь, подумали бы о том, какой коммунист вы и коммунист ли?

В первый раз за время «следствия» Кутинцев не сумел ему ответить. С его выкормленного лица медленно сползла розовая краска, глаза расширились. Видимо, до сознания этого робота начало что-то доходить.

И Кутинцев дрогнул. Он поспешно отправил Николая обратно в камеру. В тот же день по его приказу заключенному возобновили выдачу табака, которого он был лишен уже неделю за «строптивость».

Впрочем, это было сделано не потому, что Кутинцев понял всю подлость своего поведения. На следующий день табаку уже не принесли — вчерашняя «милость» была лишь утонченным садизмом — человеку, почти отвыкшему от табака и начавшему исцеляться от привычки к курению, напоминали вкус желанного зелья. В следующий раз, при возобновлении табачных выдач, Николай расходовал эту драгоценность расчетливее, растягивая подольше.

Тогда еще Николай не знал, что о ходе следствия Кутинцев часто докладывал одному из ближайших помощников Абакумова. Дико бранясь, тот устраивал следователю разнос, требовал ускорения темпов следствия. В такие дни Кутинцев встречал ослабевшего, исхудавшего Николая взором, полным «благородного» негодования. В этом взоре можно было прочесть возмущение тем, что Николай не капитулирует, подводит следователя, лишая его заслуженных им, по его мнению, наград и поощрений. Допрос шел на «резкой ноте». Но странно, чем больше нервничал Кутинцев, тем спокойней, хладнокровней становился Николай — он чувствовал, что провокация осекается, захлебывается, что если и была у Кутинцева какая-то уверенность в справедливости выдвинутых им обвинений, то теперь она теряется, покрывается трещинами, размывается, оставляя следователя подвешенным в тумане зарождавшихся сомнений.

Но это его состояние Николай скорее угадывал по нервному жесту, нетвердости тона, паузам. Кутинцев старался не обнаружить своего состояния перед Николаем. Наконец, всякое проявление внутренней неуверенности он быстро топил в нарочитой деловитости. И прежде всего — в усиленных попытках сломить Николая режимом.

Провокация захлебывается

Почти год держал следователь Николая в одиночке. Почти год он вызывал его только на ночные допросы. Мариновал до утра, отпускал с таким расчетом, чтобы на сон оставалось не более получаса — часа в сутки. Голодный паек (самый голодный из всех, какие были в тюрьме), невозможность поспать хотя бы несколько часов кряду, отсутствие простого человеческого общения, табака, книг, долгие мучительные ночи в ледяных карцерах, где приходилось стоять, — все это подкашивало силы Николая. Но следователю нужно было убить его еще и духовно. Добиться такого состояния, при котором Николай был бы готов подписать любые ложные показания за элементарную награду — возможность поспать, покурить, подержать в руках книгу, посидеть в тепле.

Тщательно, планомерно пытался Кутинцев запугать теряющего физические силы Николая. Называя действительные факты жизни Борисовых — отца и сына, Кутинцев давал этим фактам превратное толкование, домысливая свои лживые подробности к ним и требовал письменного подтверждения этих домыслов, чтобы доказать наличие в лице Борисовых ни больше ни меньше как «семейной резидентуры» иностранной разведки.

Выхватывая из обширного личного дела Николая отдельные эпизоды его разведывательной работы в фашистской Германии во время войны, Кутинцев переворачивал их с ног на голову. Однажды в Берлине Николаю удалось втянуть в компрометирующую ситуацию офицера военной фашистской разведки. Сравнительно дешево он подкупил его и в конце концов добился от него обязательства работать на Советский Союз.

Каждому понятно, что это была крайне рискованная операция. Провал грозил Николаю либо немедленным расстрелом, либо смертью от топора фашистского палача. Всю волю, всю силу глубокого убеждения в правоте своего дела, в грядущей победе Советского Союза в войне вложил Николай в эту операцию. Ему удалось сломить сперва сопротивление, а затем страхи, колебания, сомнения офицера. Офицер доставал ценнейшие сведения, которые Николай немедленно передавал домой, на Большую землю. Среди них были предварительные данные о немецко-фашистской агентуре, забрасываемой на территорию Советского Союза для шпионско-диверсионной деятельности. Агентов обезвреживали, едва только они вступали на советскую землю. За эту операцию Николай был награжден боевым орденом Красного Знамени.

В личном деле Николая операция по привлечению к разведработе офицера Г. была подробно описана, документирована. Тем не менее, вопреки хорошо известным фактам, следователь целый месяц пытался заставить Николая признаться в том, что не он завербовал немецкого офицера, а, наоборот, офицер завербовал его.

Силы Николая иссякали. Многие месяцы без нормального сна, постоянный холод, голод подтачивали его. Николаю казалось, что он живет в каком-то холодном, липком, сером тумане. Руки и ноги становились ватными. Он с трудом передвигался, с трудом говорил. Но сознание было ясным. Больше всего Николай боялся, что настанет момент, когда ему станет все равно. Все свои духовные силы напрягал он, чтобы выдержать поединок с бессовестным мучителем, по какому-то страшному недоразумению носившим форму советского полковника.

Во время битвы вокруг эпизода с вербовкой офицера Г. на все вопросы Кутинцева Николай отвечал:

— Все факты точно изложены в моем личном деле. То, что вы пытаетесь приписать мне, — чистейшая ложь! И вы это отлично знаете.

С какой бы стороны ни заходил Кутинцев, Николай держался стойко. Не действовали никакие угрозы и уговоры, никакие карцеры.

В ходе «следствия» Кутинцев часто перескакивал с одного обвинения на другое, ища маленькой трещины, лазейки в объяснениях Николая.

— Расскажите подробности о шпионской деятельности вашего отца. Это смягчит вашу собственную участь. Вам нечего упорствовать, Борисов. Отец уже рассказал нам все сам на следствии, — уговаривал Кутинцев.

— Во-первых, я вам не верю, — отвечал Николай. — А во-вторых, раз он «сам все рассказал», то чего же вы хотите от меня?

— Мы хотим проверить вашу искренность и уточнить некоторые детали. Что вы рассказывали отцу о работе нашей разведки для дальнейшей передачи американцам?

— Какой вы, в сущности, негодяй, Кутинцев, — не выдержал Николай. — Как у вас поворачивается язык обвинять в шпионаже старого большевика? Если бы такие люди, как он и сотни других профессиональных революционеров, не подготовили победу революции в нашей стране, вы бы сейчас, в лучшем случае, пасли свиней в своей деревне, вместо того чтобы, получив высшее юридическое образование, спрягать французские глаголы, готовясь либо к сдаче кандидатского минимума, либо к поездке за границу.

За этот ответ Кутинцев — в который раз! — снова «спустил» Николая в холодный карцер.

Однажды Николай попросил следователя разрешить ему получить из дома теплые лыжные брюки. Если об этом сказать жене, она передаст их для него в тюрьму. Долго не соглашался Кутинцев, но наконец смилостивился. Николаю принесли и сдали под расписку миниатюрные лыжные брюки… его жены.