Учение о цвете - Иоганн Вольфганг Гёте

случайно, соблюдено, возникает приятное действие. Я вспоминаю, что один гессенский офицер, вернувшийся из Америки, раскрасил лицо по образу диких чистыми красками, благодаря чему получилась своего рода цельность, не лишенная приятности.

836. Народы Южной Европы носят одежду очень живых цветов. Шелковые товары, дешевые у них, способствуют этой склонности. И можно сказать, что особенно женщины со своими яркими корсажами и лентами всегда находятся в гармонии с ландшафтом, не будучи в состоянии затмить блестящие краски неба и земли.

837. История красильного искусства учит нас, что в одежде народов очень большую роль играли известные технические удобства и выгоды.

Так, немцы много носят синий цвет, потому что это – прочная окраска сукна; в некоторых местностях все крестьяне ходят в зеленом тике, потому что последний хорошо окрашивается в этот цвет. Стоило бы только путешественнику обращать на это внимание, и он скоро сделал бы приятные и поучительные наблюдения.

838. Как цвета создают настроения, так они и сами приспособляются к настроениям и обстоятельствам. Живые нации, например французы, любят потенцированные цвета, особенно активной стороны; умеренные, как англичане и немцы, любят соломенно или кожевенно-желтый цвет, с которым они носят темно-синий. Нации, стремящиеся к подчеркиванию своего достоинства, как итальянцы и испанцы, перетягивают красный цвет своих плащей на пассивную сторону.

839. По характеру цвета одежды заключают о характере человека. Так, можно заметить отношение отдельных цветов и сопоставлений к цвету лица, возрасту и состоянию.

840. Женская молодежь держится розового и бирюзового цвета, старость – фиолетового и темно-зеленого. У блондинки – склонность к фиолетовому и светло-желтому, у брюнетки – к синему и желто-красному, и склонность эта вполне правомерна.

Римские императоры были чрезвычайно ревнивы к пурпуру. Одежда китайского императора – оранжевый цвет, затканный пурпуром. Лимонно-желтый имеют также право носить его слуги и духовенство.

841. У образованных людей замечается некоторое отвращение к цветам. Это может проистекать частью от слабости органа зрения, частью от неуверенности вкуса, охотно находящей убежище в полном ничто. Женщины ходят теперь почти исключительно в белом, мужчины – в черном.

842. Здесь не будет, однако, неуместным заметить вообще, что насколько охотно человек выделяется, настолько же охотно он любит теряться среди себе подобных.

843. Черный цвет должен был напоминать венецианскому дворянину о республиканском равенстве.

844. Насколько пасмурное северное небо мало-помалу изгнало краски, это, может быть, тоже возможно было бы исследовать.

845. Употребление цельных цветов, конечно, очень ограниченно, зато загрязненные, умерщвленные, так называемые модные цвета обнаруживают бесконечное число отклоняющихся степеней и оттенков, из которых большинство не лишено приятности.

846. Нужно еще заметить, что при цельных красках женщины подвергаются опасности сделать не вполне живой цвет лица еще более тусклым, как и вообще они вынуждены, желая состязаться с блестящей обстановкой, придавать цвету своего лица яркость посредством румян.

847. Здесь оставалось бы еще произвести приличную работу, именно оценку форменного платья, ливрей, кокард и других значков, согласно установленным основоположениям. В общем можно сказать, что такие одежды или значки не должны обладать гармоническими цветами. Форменное платье должно бы обладать характером и достоинством; ливреи могут носить пошловатый и бьющий на эффект характер. В примерах хорошего и дурного рода недостатка не будет, так как цветовой круг узок и его уже достаточно часто пробовали применять.

Из «Материалов для истории учения о цветах»

Замечания относительно учения о цветах и метода древних

Мнение человека по данному вопросу можно правильно понять лишь тогда, когда знаешь вообще его образ мыслей. Это относится и к тому случаю, когда мы хотим проникнуть в сущность идей о научных предметах, будут ли то идеи отдельных людей или целых школ и эпох. Вот почему история наук тесно связана с историей философии, но точно так же и с историей жизни и характера как индивидов, так и народов.

Греки, перешедшие к своим размышлениям о природе от поэзии, сохранили еще при этом поэтические свойства. Они практично и с живым чувством смотрели на вещи и ощущали потребность так же живо выражать действительность. Когда же они пытаются затем избавиться от нее с помощью рефлексии, они попадают, как и всякий человек, в затруднительное положение, желая обработать явления для рассудка. Чувственное объясняется чувственным, то же самое – тем же самым. Они заключены в своего рода круге, в котором и гоняют необъяснимое все время перед собою.

Отношение сходства – первое вспомогательное средство, за которое они хватаются. Оно удобно и полезно, так как таким образом возникают символы и наблюдатель находит нейтральное место вне предмета; но оно в то же время и вредно, так как вещи, которые хочешь схватить, сейчас же ускользают, и все разделенное снова сливается вместе.

Эти усилия скоро показали необходимость выразить, что́ происходит в субъекте, какое состояние возбуждается в созерцающем и наблюдающем человеке. Вслед за этим возникла потребность мысленно связывать внешнее с внутренним, что делалось подчас таким способом, который должен казаться нам странным, темным и непонятным. Но справедливость не позволяет ставить им это в укор, так как приходится признаться, что и с нами, их поздними потомками, бывает часто не лучше.

Из того, что дошло до нас от пифагорейцев, мало чему можно научиться. Если цвет и поверхность они обозначают одним словом, то это указывает на хорошее в чувственном отношении, но вульгарное восприятие, закрывающее для нас более глубокое понимание способности краски проникать вглубь. Если они не называют синего, это снова напоминает нам, что синий цвет так близок к темному, теневому, что долгое время можно было причислить его к последнему.

Мысли и мнения Демокрита[31] вытекают из потребностей повышенной, обостренной чувственности и склоняются к поверхностному. Признается ненадежность показаний чувств; это вынуждает искать способа поверки, но такового не находится. Ибо вместо того, чтобы, при родстве всех чувств, обратиться к одному идеальному чувству, в котором все они объединяются, – вместо этого виденное превращается в осязаемое, самое острое чувство должно раствориться в самом тупом, стать благодаря последнему понятным. Отсюда вместо уверенности получается недостоверность. Цве́та не существует, так как его нельзя осязать, или он существует лишь постольку, поскольку его можно было бы осязать. Поэтому и символы заимствуются у осязания. Как поверхности бывают гладкие, шероховатые, угловатые и заостренные, так и цвета возникают из этих различных состояний. Но каким образом согласовать с этим утверждение, что цвет есть нечто совершенно условное, этого мы не беремся разрешить: ведь если известное свойство поверхности сопровождается известным цветом, то здесь не может не быть какого-либо определенного отношения.

Рассматривая Эпикура[32] и Лукреция[33],