Мадемуазель Синяя Борода - Лариса Соболева

– Да-да, – лепетала Наташа, думая лишь о предстоящей встрече, ни о чем другом.

Не было страшных тюремщиков, которых вчера искусно рисовало воображение, не было мрачного подземелья, соломы в углу, на которой спят узники. В карауле стояли обычные солдаты, правда, пустынные и темные коридоры с отзвуками шагов все же отвечали представлениям Наташи о тюрьме, а когда ее ввели в камеру…

– Наталья! – вскрикнула помещица, словно увидела призрак.

В следующий миг Наташа прижалась к матери, а та целовала ее лицо, голову, плечи. И слезы лились из ее глаз… много слез… Наташа не помнила, чтобы матушка плакала, она всегда являлась примером стойкости и силы, но, наверное, и у силы есть слабость, а выходит она через слезы, заодно очищая и облегчая душу.

– Наталья… – вглядывалась в черты дочери Агриппина Юрьевна. Она постарела, тусклыми были ее глаза. – Зачем ты здесь? Зачем не послушала меня?

– Как я могла уехать, не зная, что с вами? – всхлипывала Наташа. – Как я могла оставить вас без поддержки? Матушка! Вы живы, и мне уж хорошо. Граф Трепов оказал содействие, устроил свидание…

– Наташа! – вдруг отстранила ее мать. – Немедленно, едва выйдешь отсюда, садись в карету и отправляйся в Неаполь к дяде. Ты слышишь? Немедленно!

– Да как же мне уехать? Суд будет…

– Меня страшит один суд – божий, а людской не страшен. Знаю, вина моя тяжка, и я готова принять кару земную.

– Матушка, неужто вы… неужто это правда?

– Убила? – договорила Агриппина Юрьевна то, что дочь не решалась произнести. В следующее мгновение Наташа не узнала матушку, в которой заклокотала ярость, и при всем при том от нее исходила несокрушимая сила, отчего девушке стало страшно. – Будь на то моя воля, не раз бы убила. Ради тебя, ради внуков. Может статься, не доведется мне на них поглядеть, но я буду знать, что они у меня есть, и душа моя возрадуется.

– Не понимаю, – простонала Наташа. – Зачем? Зачем? Ежели б вы знали, сколько презрения я повстречала, меня не принимают в домах…

– Будет тебе, Наташа, корить меня, не знаешь ты всего. Ради блага твоего…

– Ради какого блага? Ведь вы все потеряли, у нас ничего нет…

– Есть, Наташа, – страстным шепотом зашептала мать, взяв в ладони лицо дочери. – Есть несметные сокровища, и все они твои будут. Не сейчас, пройдет время, и ты… Только уезжай отсюда, иначе старания мои и грех тяжкий даром пройдут. Настанет час, узнаешь.

– О чем вы говорите, матушка? – Ничего не понимала Наташа, мать ей казалась безумной, а значит, тем более ей следовало помочь. – Нынче о спасении вашем думать надобно, а вы прогоняете. Меня просили убедить вас признаться, покаяться, сказать причины…

– Глупая ты, Наталья! – воскликнула огорченно Агриппина Юрьевна, отошла к стене и взглянула на дочь строго. – То молодость в тебе дурь гоняет. Довольно им одного моего признания, а причин не открою ни на исповеди, ни в суде, ни тебе в сей час. Поезжай к дяде, вот мой приказ тебе. Коль ослушаешься, отрекусь от тебя.

– Матушка! – рванулась к ней Наташа, потрясенная столь жестокими словами.

– Довольно! – выставила перед собой ладонь Агриппина Юрьевна, не разрешая дочери приблизиться. – Прощай, Наталья, и не поминай лихом.

А Когда Наташа выходила из камеры, она еще раз бросила дочери в спину жестко:

– Помни, что я тебе приказала!

Рухнула надежда спасти матушку, Агриппина Юрьевна не желала спасаться. Наташа, стараясь сдерживать рыдания, поспешила назад, к выходу. Тот неприятный человек, что сопровождал ее в тюрьму, семенил следом, воркуя на ухо:

– Не убедили маменьку дать показания? Прискорбно-с. Сударыня, знаете ли, что ей грозит? Вы были недостаточно убедительны, с вашей стороны не было сказано…

– Оставьте меня! – грубо оборвала его Наташа.

Вырвавшись на улицу, она в полузабытьи вернулась домой. Позвонила в колокольчик, но никто не открывал. Ведь Анисья должна быть дома… Тронула дверь, а та не заперта. С немалыми опасениями Наташа вошла внутрь, встреча с матушкой тут же и забылась: натоптано, кругом беспорядок. Крикнула несмело:

– Анисья!

Натужная тишина просачивалась в душу, леденя ее. Такого быть не может, чтоб Анисья ушла, а дверь не заперла. А кто натоптал? И есть ли вообще кто в доме? Не смея подняться наверх, Наташа взялась за перила и крикнула в громче:

– Анисья! Ты где?

– И-и-и… – донеслось сверху.

Наташа взлетела наверх, вошла в свою комнату и не узнала ее. Все перерыто, разбросано. В углу сидела одетая в верхнюю одежду горничная и скулила. Завидев барышню, Анисья принялась реветь в голос.

– Что здесь случилось? – растерянно выговорила Наташа.

– Не знаю, ба-арышня, – проревела холопка. – Я на торги ушла, а как возвернулась, все открыто, перерыто… Воры к нам забрались. Ой, барышня, уйдем отсюдова? А то страшно-та ка-ак!

– Будет тебе реветь.

Наташа кинулась к шкатулке, где хранились серьги, которые она надевала на бал, и деньги, оставленные Ионой. Ни того, ни другого в шкатулке не было. Значит, воры? Только не верилось, что это были простые воришки, теперь не верилось. Девушка в изнеможении присела на край кровати, задумалась.

– Ой, ба-арышня, – продолжала реветь Анисья, – не зазря вас Иона просил до городу Неаполю ехать, ой, не зазря-а-а… А ежели б мы дома были? Нас бы воры-раз-бойники и порешили… Давайте уйдем отсюдова, барышня, а? На постоялый двор, а? Там люди, хочь и бедно.

– Да как же нам уйти? А Иона? Как он найдет нас? Давай уж дождемся его, а там поедем в Италию.

– А ежели Иону по дороге разбойники прибьют?

– Полно, Анисья! – прикрикнула на нее Наташа. – Беду накличешь. Не станем выходить, а ежели и выйдем, так вдвоем. Поди приберись. Будем ждать Иону.

Прошло два дня. Наташа с Аксиньей сидели безвылазно в квартире. Да кончилась еда, а без денег еды не добыть, но их тоже не было. На третий день Наташа решилась заложить золотое колечко – единственную оставшуюся ценность. На извозчике вместе с Анисьей приехали к ростовщику. Наташа велела горничной подождать в коляске, чтобы потом не искать извозчика, а сама управилась довольно скоро, получила небольшую сумму, вышла на улицу и помахала Анисье. Анисья, теперь боявшаяся всего на свете, обрадовалась, увидев барышню, привстала в коляске. Но Наташа не смогла сразу перебежать дорогу, пропустила лошадей с каретой. А когда зеленая карета медленно проехала, не останавливаясь, Анисья переменилась в лице – куда ж это барышня делась?

– Барышня… – пробормотала она, рассматривая ряд домов и лавок напротив. – Чай, возвернулась к ростовщику… – А на сердце неспокойно стало. Анисья спрыгнула на мостовую, сказав извозчику: – Обожди, любезный, я скоренько.

Она перебежала брусчатую дорогу, вошла в лавку, а там-то никого и нет, кроме пожилого господина. Анисья не на шутку испугалась, еле выдавила из себя:

– Прошу покорнейше простить, к вам барышня заходила… хозяйка моя… колечко приносила…

– Да-да, только что ушла, – ответил он.

Анисья выскочила на улицу. В коляске сидел извозчик, Наташи не было. Анисья посмотрела вправо, посмотрела влево…

– Господи! Куды ж она подевалась-та? Барышня! – огласила зычным голосом улицу Анисья. – Наталья Ивановна! Наталья Ивановна!

Пришлось расплатиться с извозчиком медным колечком с алым камешком, а на квартиру вернуться пешим ходом. Анисья несколько дней просидела, закрывшись на все замки. Она съела весь продовольственный запас, которого осталось очень немного, потом пила воду. Иона приехал вовремя, потому что глупая девушка наверняка бы сошла с ума в одиночестве.

– Иона Потапыч… – завыла Анисья, кинувшись ему на шею. – Ох, без вас тута худо приключилось… Ой, зазря вы нас покинули…

– Да ты чего, девка, ревмя ревешь? – еще не понимал Иона, какая беда постигла Наташу. – Толком сказывай, что да как. Наташу кликни…

– Нету нашей барышни… – пуще прежнего заголосила Анисья.

– Где Наташа?! – затряс ее в неистовстве Иона, а он был сильный, хоть и немолод. – Отвечай, где Наталья!

Сбивчиво, перемежая рассказ вытьем, Анисья рассказала, что случилось у лавки ростовщика. Серым стал Иона, заметался по комнате взад-вперед, заложив руки назад.

Умом он не был обделен, потому и добился хорошего положения при барыне. Когда Агриппина Юрьевна выходила замуж за отставного капитана лейб-гвардии Измайловского полка, Иона вместе с приданым перешел Гордееву. Обученный грамоте и ведению хозяйственных дел, он остался при жене отставного капитана на положении ее личного камердинера, затем стал управляющим поместьями. Рвение его к ученью еще отец Агриппины Юрьевны поощрял, говоря: без ученья холоп как есть тайный враг, от него вреда больше, нежели пользы. Он и школу открыл для холопских детей. И прав был, грамотные холопы хозяйство с толком ладили, оттого польза была и барам. Да не все к ученью стремились, говоря: коль уродился таковым, большего мне и не надо. А Иона учился с желанием, рано соображение показал, в доверие вошел, а кто ж доверие обманывает?