Ксения - Далия Трускиновская

ГРАФ. Послушай, будь умна, поди прочь — я потом к тебе приеду, поговорим. Право, недосуг!

АНЕТА. Потом вас и не дождешься! Мне ведь тоже недосуг! Того гляди, опростаюсь!

Тут она распахнула шаль и показала вздувшийся живот.

ГРАФ. Ну, ты только у меня тут не опростайся. В крестные, прости, не пойду — кабы ты замужняя была, другое дело.

АНЕТА. Да сам же ты мне и набил брюхо!

ГРАФ. Кто, я? Побойся Бога, при чем тут я? Мало ли с кем ты валялась?

АНЕТА. А вот Бог-то сверху все видел и знает — ни с кем не валялась, а дитя — твое, сердечный друг, ваше сиятельство! И мне сейчас рожать, кормить, а денег — ни гроша, кольца с рук сняла да в заклад снесла, и в театр мне ходу нет — там молодые пляшут…

ГРАФ. То-то и оно, что молодые! Да как ты додумалась в такие годы рожать неведомо от кого? Замуж идти надо было, пока звали!

АНЕТА. Ведомо от кого. Ваше дитя.

ГРАФ. Да с тобой только ленивый не спал!

АНЕТА. Я перед Богом грешна, а перед тобой — нет! Как ты ко мне, сударь, ездить стал, — никого более и не бывало.

ГРАФ. Да когда ж это я к тебе ездил?! Один раз, может, спьяну и завернул!

АНЕТА. Все соседи видали! Христом-Богом прошу — не дай погибнуть и дитя твое загубить! За квартиру третий месяц не плочено, от булочника мальчишка уже под дверью караулит, все только и домогаются — отдай деньги, отдай деньги!

ГРАФ. Так что ж ты дитя оставила? Вы, театральные девки, умеете дитя в чреве истреблять!

АНЕТА. А то и оставила… Не могла твое дитя губить!.. И коли вода к горлу подойдет — государыне в ноги брошусь! Она меня помнит! Она мне коробки конфектов посылала! Все расскажу! А соседи подтвердят!

ГРАФ. С ума ты сбрела! Кто тебя к государыне допустит?!

АНЕТА. А есть добрые люди! Христом-Богом прошу — дай сколько можешь!

ГРАФ. Пошла вон, дура. Чужих пригулков кормить не намерен. Или тебя взашей вытолкать?

АНЕТА. Я пойду! Я пойду! Да прямо отсюда — во дворец! И государыне, и графу Орлову в ноги брошусь! Будет тебе праздничек, сударь!

ГРАФ. Дура!

Он неожиданно развернулся и вышел. Анета кинулась в ту же дверь — но дверь оказалась заперта, тряси не тряси — не поддается.

АНЕТА. Запер! Запер!.. Ох, что же я наделала?! Погубит он меня тут… Вернется ночью, дворовым своим прикажут — и спустят меня вниз головой в Неву… Пропала я, пропала! И с младенчиком… А нет же! Убегу!.. К Лизке, она спрячет… Нет, у Лизки меня первым делом искать начнут… он мне теперь жить не позволит… И на квартиру людей пошлет… Куда ж деваться?..

Анета присела на табурет, задумалась.

АНЕТА. Знаю! На Петербургскую сторону… к своим!.. Там спрячут!.. Там свои!.. Туда, туда!.. Там сестрицы мои двоюродные, братики, там бабка еще жива, там не выдадут!.. Что — дверь?! Дурак! Мы, театральные девки, на восьмом месяце Венер пляшем, утянемся потуже — да и пляшем! Что же я — в окошко не уйду?!.

Сцена двадцать шестая

Андрей Федорович, сопровождаемый ангелом, шел да и остановился.

АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ РАБА АНДРЕЯ. Да вот же он, храм. Ты сколько уж лет Божью церковь стороной обходишь? Зайти бы да помолиться…

АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Велик больно.

АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ РАБА АНДРЕЯ. Тебе не угодишь.

АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Церковь должна быть маленькая, деревянная, небогатая… В великом соборе ходишь и стоишь, задрав голову, и все с тобой рядом тоже глядят ввысь, вместо людей — одни затылки… Не то что невеликая церковка. Иной и толкнет, иная барыня так «посторонись» прошипит, что мороз по коже. Вот сердитый стоит, а вот — кому недосуг молиться, а вот кто о скоромном думает… Вот они, люди-то… Ведь Христос, поди, не к затылкам шел, он лица видеть желал, так вот же они — лица…

АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ РАБА АНДРЕЯ. Хорошо, пойдем малую церковку искать. В малой будем Христовой любви к людям учиться… В малую-то войдешь?

Андрей Федорович не успел ответить — уловил далекий голос. Уловил и ангел.

АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. У Смоленского кладбища…

АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ РАБА АНДРЕЯ. Точно — у Смоленского кладбища… Слушай, слушай…

И где-то вдали появилась изнемогающая Анета.

АНЕТА. Да что это со мной — водит меня, что ли? Думала к Малой Неве выйти — ан глядь, опять тут… А это — речка Смоленка… Да долго я сюда возвращаться-то буду, Господи?..

АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ РАБА АНДРЕЯ. Плохо ей, заблудилась, бедная… И помочь некому.

АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Бог поможет.

АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ РАБА АНДРЕЯ. Он нашими руками помогает, радость. Помолись за нее, заблудшую…

Андрей Федорович опустил голову.

АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ РАБА АНДРЕЯ. Ты полагаешь, радость, что человек, построивший вокруг себя стену, а за стеной создавший себе новый мир из осколков своего прежнего мира, неуязвим? Хорошо ему там до поры до времени — пока те, кого он не изгнал, не начнут стучать в стену кулаками!

Андрей Федорович помотал головой.

АНЕТА. Вдоль кладбищенской ограды — и туда, туда, к наплавному мосту, к Тучкову буяну, и по Большой Гарнизонной… Я дойду, я дойду… Тихо, маленький, тихо, потерпи, я дойду… Да что ж это? Опять ограда? Господи, спаси и сохрани, не дай нечистой силе меня водить, господи!.. Да помогите же кто-нибудь!..

Сцена двадцать седьмая

В карете ехали граф и отец Василий. Батюшка, волнуясь, то и дело поправлял новенькое облачение.

ГРАФ. Не робей, батюшка! Государыня добра! И священство придворное тебе будет радо.

ОТЕЦ ВАСИЛИЙ. И не ведаю, как благодарить…

ГРАФ. Гляди ты, как Смоленское кладбище распространилось! Мрут, что ли, больше?

ОТЕЦ ВАСИЛИЙ. Растет город, вот и кладбище растет.

ГРАФ. Представляю, сколько тут кормится нищих.

ОТЕЦ ВАСИЛИЙ. Та бывшего моего приходя юродивая, Андрей Федорович, тоже тут замечена бывает.

ГРАФ. О-о? Надо бы на нее взглянуть поближе! А то и поговорить! Я бы ее спросил — все ли она отрицает милосердие Божье?

Батюшка усмехнулся — вельможа вызывал его на спор.

ОТЕЦ ВАСИЛИЙ. Она, поди, уж и забыла, с чего все началось. И слава Богу! Я бы ей об этом напоминать не стал. Бродит себе, кормится подаянием, и ладно. При всякой церкви такие есть.