Княжна Тараканова - Игорь Курукин

В том же году, когда исчезла девица Шелль, в Лондоне объявилась молодая госпожа де Тремуйль с тем же голландцем Ван Турсом. Купец помог своей даме получить кредит у лондонских банкиров, но красивая жизнь закончилась, как только Ван Турса разыскали кредиторы. Он бежал во Францию, а его спутница познакомилась с неким бароном Шенком и жила с ним, пока у него имелись деньги. Скоро капитал барона иссяк, и парочка в начале 1772 года перебралась в Париж, где к ним присоединился Ван Туре, скрывавшийся под звучным именем барона Эмбса. Откуда-то взялись и средства, на которые бароны сняли для своей содержанки дом, обеспечили ей обстановку и выезд.

Прибывшая во Францию дама — восточная красавица Али Эмете, она же princesse de Voldomir, быстро обзавелась связями в свете — её друзьями стали маркиз де Марин и находившийся в эмиграции литовский великий гетман Михал Казимир Огиньский. Последний одно время даже претендовал на польский престол, но шляхтой в 1764 году был избран его соперник Станислав Понятовский. В 1768 году в украинском городе Баре образовалась Барская конфедерация — союз польского дворянства, направленный против короля и стоявшей за его спиной России. Конфедераты выступали за сохранение привилегий католической церкви и шляхетских вольностей, против реформ государственного устройства Речи Посполитой и законодательного провозглашения равенства политических прав шляхтичей православного, протестантского и католического вероисповеданий. Повстанцы при поддержке Франции начали борьбу с королём и оказывали вооружённое сопротивление введённым на польскую территорию российским войскам.

Гетман долго колебался, прежде чем в 1771 году издал манифест о вступлении в конфедерацию. Однако любитель искусства и талантливый музыкант оказался плохим командиром. В бою под Столовичами в сентябре того же года войско Огиньского было разгромлено небольшим отрядом генерал-майора А. В. Суворова. Пока гетман развлекался, русские солдаты лихой атакой ворвались в местечко. «Застигнутый среди ночи 700-ми русских, он имел в своем распоряжении 2500 человек. Полковник Беляк настаивал, чтобы послать его вперёд для того, чтобы избежать неожиданного нападения, но Огиньский не послушался его совета, поставил всё и всё потерял. Если бы не мужественная оборона двадцати человек, которые стерегли его дом, он был бы пойман в кровати со своей любезной госпожой d’Assert. Он едва успел выскочить чрез окно. Девица же попала в руки русских, которые вырезали всех солдат, секретарей, ксендзов, слуг, всё, что не могло спастись. Канцелярия, касса потеряны. Великий гетман скрылся в Пруссию», — докладывал саксонский посланник в Варшаве Эссен{70}.

Огиньский объяснил своё поражение изменой и трусостью подчинённых и объявил, что не теряет мужества и желания помочь угнетённому отечеству:

«Всюду я ношу это чувство с собой и, может быть, наступит время, когда Провидение выслушает мои желания», — после чего отбыл в Париж. Там он и познакомился с очаровательной дамой с Востока. Она явно интересовалась громким именем польского вельможи, и Огиньский не остался равнодушным к её прихотливой судьбе и всепобеждающим чарам. В адресованном ей письме он восхищался честным сердцем «особы из Азии» и выполнением ею «божественного дела» как благодетельницы ближних, в сравнении с которой «вся Европа, к своему стыду, не могла бы произвести подобной личности».

Знакомство «княжны» с Огиньским перешло в любовную привязанность — похоже, платоническую. Чувствительный гетман писал своей избраннице эпистолы, наполненные вздохами и комплиментами. «Печально, — говорит он в одной записке, — сколько мы теряем, принуждённые разговаривать при помощи писем, вместо того чтобы восхищаться личной беседой. Будемте, однако, благословлять и вместе с тем проклянем Великое Божество — стечение обстоятельств, потому что только это нам остаётся сделать. Что же касается меня… то я не могу его проклинать в настоящую минуту, так как оно вплетает моё счастье и благополучие в вашу дружбу и знакомство, развивает в вас и во мне симпатию и пробуждает, наконец, надежду во многих моих делах».

«День, в который вы меня поздравили, ваше сиятельство, является в моём воображении днём счастья, гармонирующего со всей природой. Вы, со свойствами вашей души, должны быть их распределительницей!» — так звучало ещё одно послание той же адресатке. В третьем он признавал, что «сердечные чувства действуют так же, как шлюз, удерживающий воду. Он её удерживает некоторое время, но если уже открыт, то пропускает поток, который трудно удержать. По-истине, всё на свете составило против нас заговор, но это временно, и в этом единственное утешение»{71}.

Как воспринимала этот поток фраз красавица с восточным именем Али Эмете, неизвестно, тем более что лишённый всех своих владений поклонник едва ли представлял для неё интерес в финансовом отношении. Скорее всего, она рассказывала беглому гетману уже знакомую нам сказку о персидских сокровищах своего загадочного покровителя и даже обещала помощь. Это можно предполагать не только исходя из знания характера «княжны» и излюбленных приёмов, которые она пускала в ход, чтобы заставить очередную жертву пасть к её ногам. В одном из посланий Огиньский учтиво и с изяществом благодарит красавицу за поддержку, полученную, правда, только на словах: «Что бы вы, ваше сиятельство, думали обо мне, если бы я не был к вам привязан после раскрытия предо мной перспективы счастья, которое вы желаете сделать мне кредитом у вашего дяди?» Однако перспективы так и не раскрылись — «особа из Азии» сама была вынуждена покинуть Париж, спасаясь от кредиторов. На прощание она всё же воспользовалась любезностью Огиньского — выпросила у него для Ван Турса диплом на звание капитана литовских войск, в который и вписала имя приятеля — «барон Эмбс».

Впрочем, честной компании это особо не помогло. «Принцесса» переехала во Франкфурт-на-Майне, где её со свитой вскоре выселили из гостиницы, а Ван Туре угодил в тюрьму. Но тут, на счастье авантюристки, появился граф Филипп Фердинанд, которому о знатной восточной даме поведал его гофмаршал граф Рошфор де Валькур, влюбившийся в неё ещё в Париже.

Бетти из Оберштейна, или Лимбургские страсти

Его сиятельство Филипп Фердинанд де Лимбург (1734–1794), Божией милостью герцог Шлезвиг-Гольштейна (каковой ему не принадлежал, но на который он имел претензии), Стормарена и Дитмарена, владелец Фризии и Вагрии, граф Лимбург-Штирума, Гольштейн-Шаумбурга и Пиннеберга, Брокгорста, Штернберга, сеньор Виша, Боркелоэ, Гемена, Оберштейна и Вилхермсдорфа и великий магистр Ордена древнего дворянства, жил, как и подобало владетельному немецкому князю. В его крохотном государстве были свои двор, армия и послы в Париже и Вене. Сам граф занимался политикой: судился с Пруссией за драку своих подданных с прусским офицером, то есть за оскорбление суверенитета, предъявлял права на Голштинию, а также за умеренную плату раздавал награды — ордена «Голштинско-Лимбургского льва» и «Четырёх императоров и древнего дворянства». Одной из главных целей князя было прибрать к рукам Оберштейн, который он вынужден был делить с курфюрстом Трирским, но для выкупа у него никогда не хватало денег.