Сто тайных чувств - Эми Тан

Помню, как он впервые рассказал мне о своей девушке, хотя я все еще надеялась, что у него никого нет. Пятеро наших студентов готовились к экзамену. Я перечисляла особенности языка этрусков: мертвый язык, к тому же изолированный, оторванный от других языков… Вдруг Саймон выпалил: «Моя подруга, Эльза, ездила в учебную поездку по Италии и видела эти невероятные этрусские захоронения…» Мы все удивленно уставились на него. Но Саймон ни слова не сказал о том, что его подруга мертва, как и этот язык. Он говорил о ней так, будто она была жива и здорова, разъезжала по Италии на поезде и посылала ему открыточки из Тосканы. После нескольких мгновений напряженной тишины Саймон принял глуповатый вид и забормотал что-то себе под нос, словно его застукали на улице разговаривающим самим с собой. Бедняга, подумала я, и в ту самую минуту струны моего сердца зазвенели. После уроков мы с Саймоном, как правило, по очереди угощали друг друга кофе в «Медвежьей берлоге». Там наши голоса сливались в общий гул. Мы говорили о примитивизме как о концепции, испорченной западным влиянием. О смешении рас как о единственном пути борьбы с расизмом. О сатире, иронии и пародии как о высших формах истины. Саймон говорил, что хочет создать свою собственную философию, которая вела бы его по жизни и которая помогла бы ему существенно преобразить мир. Тем вечером я посмотрела в словаре, что значит существенно, и поняла, что я тоже хочу существенных перемен. Когда мы были вместе, я чувствовала, что какая-то тайная, прекрасная часть моей личности наконец обрела свободу. Я встречалась с другими парнями, к которым меня влекло, но мои отношения с ними ограничивались приятным времяпрепровождением — ночными гулянками, курением травки, иногда сексом, — все это вскоре покрылось плесенью, как позавчерашний хлеб. С Саймоном я чаще смеялась, больше задумывалась, острее ощущала жизнь. Мы могли перебрасываться мыслями, словно теннисисты на корте. Мы отстаивали собственные идеи. Мы раскапывали прошлое друг друга с жаром психоаналитиков. Как странно, думала я, что у нас так много общего. В раннем детстве мы оба потеряли одного из родителей, он — мать, я — отца. У обоих были черепашки; его умерли оттого, что он уронил их в бассейн с хлорированной водой. Мы оба были одинокими детьми, оставленными на попечение нянек — его воспитывали незамужние сестры матери, меня — Кван.

— Моя мама отдала меня человеку, который разговаривает с призраками! — сказала я ему.

— Боже, удивляюсь, что ты не стала еще более чокнутой, чем есть!

Мы расхохотались, но я почувствовала легкую неловкость, смеясь над тем, что когда-то причиняло мне такую боль.

— Моя добрая старушка, — добавила я, — это квинтэссенция социального работника, погруженного в думы о благе человечества и совершенно наплевавшего на собственный дом. Она охотнее запишется к маникюрше, чем хоть пальцем пошевелит, чтобы помочь своим детям. К вопросу о фальши! И не то, чтобы у нее была какая-то патология, но, знаешь ли…

А Саймон тут же вставил:

— Да уж, даже легкое пренебрежение может оставить глубокую рану в душе.

И его слова точно отразили мои невысказанные мысли. А потом он окончательно покорил мое сердце, добавив:

— Может, благодаря этому недостатку внимания ты и стала такой сильной…

Я охотно кивнула.

Он продолжал:

— Я подумал об этом, потому что моя подруга Эльза, ты знаешь, потеряла родителей, когда была совсем крошкой. Так вот, к вопросу о сильных личностях — это что-то!..

Мне думается, до поры до времени мы оставались задушевными друзьями. Но я чувствовала, что нас влечет друг к другу. С моей стороны это был постоянный сексуальный заряд, в то время как с его — это было больше похоже на статическое притяжение, которое он разом стряхивал. «…Эй, Лагуни, я в цейтноте, пора бежать, — говорил он, хлопая меня по плечу, — но если ты хочешь посмотреть мои лекции в эти выходные, звякни мне, ладно?» После такого прохладного расставания я плелась домой, не представляя, как убить вечер, потому что накануне отказалась от одного свидания в надежде, что мы с Саймоном куда-нибудь пойдем. К тому времени я уже по уши в него влюбилась — все эти сентиментальные взгляды, глупые смешки, пустота в голове… Хуже не придумаешь. Сколько раз я лежала в постели, изнемогая от отвращения к себе, от неудовлетворенного желания. И спрашивала себя: неужели я сошла с ума? Неужели я одинока в своей страсти? Несомненно, у него есть подружка. Ну и что? Ежу понятно, что, обучаясь в колледже, поневоле пересматриваешь свои взгляды на многое, и твоя подружка может запросто перейти в статус «бывшей» всего за одну ночь.

Но Саймон, похоже, не замечал, что я с ним заигрываю…

— Знаешь, что мне в тебе нравится? — спросил он как-то меня. — Ты относишься ко мне как к старому доброму другу. Мы можем говорить обо всем на свете, не позволяя другим вещам влиять на наши отношения.

— Каким это «другим вещам»?

— Ну, то, что мы… Противоположного пола…

— Правда? — спросила я с притворным удивлением. — Ты имеешь в виду, что я — девушка, а ты… Ой, я и не знала!

И мы громко расхохотались. Всю ночь я проплакала злыми, не приносящими облегчения слезами, обзывая себя круглой идиоткой. Сколько раз я давала себе клятву оставить раз и навсегда надежду на роман с Саймоном! Но как можно запретить себе любить?! Зато теперь я знала, как можно умело разыгрывать роль «старого доброго друга» — выслушивать его с улыбкой на лице и сжимающимся сердцем. Я ожидала худшего и была уверена, что рано или поздно Саймон поднимет вопрос об Эльзе, подозревая, что я тоже о ней думаю. За три месяца своего самоуничижения мне стали известны все подробности жизни Эльзы: она родилась в Солт-Лейк-Сити, где они с Саймоном вместе выросли, а потом дрались с пятого класса; у нее был двухдюймовый шрам под коленом цвета и формы земляного червя — мистическое наследие младенческих лет. Она была очень спортивная: сплавлялась на каяке, ходила в походы, бегала на лыжах. Будучи музыкально одаренной, она подавала надежды как начинающий композитор и училась у самого Артура Бальзама в его знаменитой летней музыкальной школе в Блу-Хилл, штат Мэн. Эльза даже написала собственную тематическую вариацию на музыку Гольдберга. «Ух ты, правда? — восклицала я в ответ на каждую похвалу в ее адрес. — Поразительно!» Самое странное заключалось в том, что Саймон продолжал говорить о ней в настоящем времени, и я до последнего момента была уверена, что она жива. Однажды Саймон сказал, что я нечаянно размазала по зубам губную помаду, а когда я ее стерла, добавил:

— Эльза не красится, даже губы не красит. Она в это не верит.

«Во что тут верить?! — мысленно заорала я. — Ты либо красишься, либо нет!..» Мне захотелось от души врезать этой девчонке, настолько духовно возвышенной, что она, видимо, была уникальным представителем отряда двуногих, ступающим по нашей бренной земле в туфельках из искусственной кожи. Даже если бы она была милой и скучной, я все равно бы ее ненавидела. Я считала, что Эльза не заслуживает такого парня, как Саймон. Почему он должен достаться ей, словно очередная награда? Она заслуживает Олимпийскую золотую медаль за метание диска, Нобелевскую премию мира за спасение недоразвитых детенышей китов, а также того, чтобы играть на органе в молельне мормонов. Саймон же, в свою очередь, заслуживает такую, как я. Я помогла бы ему найти в его душе укромные уголки, тайные лабиринты, которые Эльза еще не успела забаррикадировать своими критическими замечаниями и неодобрением. Если я делала комплимент Саймону, говорила, например, что его высказывания глубокомысленны, он тут же отвечал:

— Ты так думаешь? А Эльза считает, что один из самых моих серьезных недостатков — неумение обдумывать серьезные проблемы, предпочитая говорить о чем-нибудь легком и приятном.

— Ты не можешь верить всему, что говорит Эльза.

— Да? Она тоже так считает. Она терпеть не может, когда я принимаю на веру то, что считается правдой. Она верит в интуицию, как тот парень, который написал «Уолден», как его там… Торо.[13] В общем, она думает, что спор очень важен, ибо только в споре докапываешься до самой сути того, во что веришь, чтобы понять, почему ты в это веришь.

— Не люблю спорить.

— Я имею в виду спор не как выяснение отношений, а как дебаты, то, чем мы с тобой занимаемся.

Я ненавидела эти бесконечные сравнения не в свою пользу. Я спросила его игривым тоном:

— Ну и о чем же вы спорите наедине?

— О том, несут ли знаменитости ответственность за свое имя. Помнишь, как Мухаммед Али отказался служить в армии?

— Ага, — солгала я.

— Мы с Эльзой подумали, что это здорово — вот так, открыто выступить против войны. Но потом, когда он победил на турнире среди тяжеловесов и президент Форд пригласил его в Белый дом, Эльза спросила: «Ты можешь в это поверить?!» Я ответил: «Черт, если бы меня пригласили в Белый дом, я бы пошел…» А она воскликнула: «По приглашению республиканского президента?! Да еще в год выборов?» Она написала ему письмо.