Мать извела меня, папа сожрал меня. Сказки на новый лад - Кейт Бернхаймер

Я слушала вполуха — меня убаюкивали радость от встречи с друзьями, от вкусной еды и вина, детские голоса на газоне за домом, нежный свет летнего вечера. И второй раз в жизни я отчетливо поняла, что должно произойти: знакомые заговорят о художнице-итальянке, которая жила «прямо за этой рощей, наша ближайшая соседка была»…

Я давно забыла, да толком и не знала никогда, где именно жила Лючия. И совсем не думала о той давней ночевке у нее в доме — до той секунды, нет, на секунду раньше, когда подруга назвала имя Лючии де Медичи.

— Я тоже с ней знакома, — сказала я, — ездила когда-то к ней в гости на выходные. — Все так и уставились на меня — мой голос дрогнул.

Случилось и еще одно совпадение, тень первого. В этот вечер на ужин подали курицу с грибами. Насколько я поняла, хозяйка дома собирала грибы в лесу, но когда я спросила, откуда они, она стала рассказывать о дороговизне сушеных грибов в магазине: в моем голосе ей послышалось беспокойство, а городских, вроде меня, легче всего убедить ссылкой на магазин. Для друзей мой визит двадцатилетней давности к их бывшей соседке был так же неудивителен, как то, что я ем курицу с грибами раз в десятилетие.

Это действительно обычное дело — взрослые люди время от времени встречают общих знакомых; к нашему возрасту жизненные нити тянутся уже достаточно долго, чтобы кое-где пересечься. Меня поразило другое — оказывается, друзья знали человека, который принадлежал, казалось бы, к совершенно иному миру. Как будто я только что узнала о своей прошлой жизни до реинкарнации, со всей ее труппой: роли перетасовали, и актеры играют совершенно новых персонажей, живущих в разных домах.

— Что она теперь делает? Эта Лючия? — спросила я.

— Вернулась в Италию. Вроде как.

— А вы знакомы с ее дочкой?

— С дочкой? — Подруга задумалась. — А, да, у нее же была дочка, чокнутая. Лючия всегда за нее волновалась… Дочка эта вечно моталась по каким-то странным местам — Мачу-Пикчу, Катманду.

— Она красивая, эта дочка? — не отставала я.

— Красивая? — переспросила подруга. — Ну так, симпатичная на свой лад. Очень нервная, породы в ней слишком много… как у здоровенной афганской борзой, знаешь, которые дрожат все время.

Тут моя подруга что-то сказала о другом нашем друге, общем и таком близком, что мы часто ездили с ним в отпуск вместе с семьями. Оказывается, этот друг тоже был соседом Лючии. Он тогда жил на ферме, только с другой стороны, и как раз в то лето… может, и в те выходные был там.

— Вы не знали? — спросила хозяйка.

Откуда же мне было знать? Разве я могла тогда понимать, что два посланца из будущего были прямо за забором, пока я валялась без сна в сарае Лючии? Интересно, часто ли наше будущее вот так стоит за стеной и легонько стучит нам — слишком тихо и вежливо для наших расстроенных чувств? Меня захлестнуло страстное желание протянуть руку в прошлое и сказать той несчастной девчонке: все вокруг — сплошные вещественные доказательства того, что твоим горестям придет конец. Ты непременно спасешься, хотела сказать я, но не волевым усилием. Как умная Гретель, которая притворилась, что не умеет обращаться с печкой, попросила ведьму показать ей, что делать, и сама засунула в топку злую старуху. Гретель спасло само время, даже больше — его неумолимость, невозможность хоть чему-либо на свете оставаться неизменным.

Только я — то есть девушка, которой я тогда была, — конечно, не слышала этого. Голова у нее была забита мяуканьем кошек или мышек. Попытаться сказать ей что-то — все равно что вскочить с кресла в опере — как раз когда эти ангельские голоса молят о попутных ветрах и спокойном море, а ты машешь руками и кричишь певицам: «Не парьтесь, никакого плаванья не будет, вам нечего бояться, кроме собственных дорогих-любимых, переодетых албанцами!»

«Хансель и Гретель» я написала, так сказать, задним числом. «Правдивая» часть этой истории — ужин с друзьями, за которым хозяин рассказал о художнице, жившей когда-то в лесном доме на соседнем с ним участке, и у меня в памяти внезапно всплыл давно забытый несчастный день, который я провела в доме той женщины двадцатью годами раньше. Реальная художница совсем не похожа на ту, что описана в рассказе, да и я не похожа на свою героиню, и моя жизнь тогда была другой. Однако «Хансель и Гретель» были и остаются «Ханселем и Гретель». В ту минуту, когда я думала о ведьме в лесу, о злополучной парочке, о природе случившегося со мной озарения, я прекрасно понимала, с какой сказкой имею дело — и даже почему. Мне осталось только заменить брата с сестрой на несчастливых молодоженов. Тогда я без конца слушала трио Моцарта, и естественно, оно стало главной звуковой дорожкой для логова моей ведьмы. А потом, как это часто бывает, я и опомниться не успела — в рассказ попали албанцы.

— Ф.П.

Нил ЛаБьют

А КУДРИ КАК ЗОЛОТАЯ ПРЯЖА

Германия. «Румпельштильцхен» братьев Гримм

Я вернулся.

Вернулся, и ты знала, что так будет. Знала. Разве нет? Знала, конечно, нечего так на меня смотреть, ты прекрасно знала, что когда-нибудь… ну, неважно. Я здесь, так что надо начинать, начинать разбираться. Ну давай, покричи, поплачь, может, тебя вырвет сейчас — меня это не остановит, мне вообще все равно, точно тебе говорю. Вообще. Ты все это заслужила, да, заслужила, вот и получай. Это судьба, карма или как там еще ее называют. Кисмет? Помню, был такой спектакль или как там, мюзикл, что ли, но слово все равно значит то же самое. То, что происходит, должно произойти, и никуда не денешься. Это случится. Бац и все. «Мгновенная карма» — так, кажется, Леннон это называл? Нет, не диктатор, а тот парень из «Битлз». В песне у себя. Да? Он пел: «Она тебя настигнет», — и это, блин, чистая правда. Настигнет, не сомневайся — вычислит, где тебя искать, не пожалеет времени — и бац! Не успеешь пискнуть, схватит за горло и поимеет. Это правда, красавица моя. Тебя сейчас поимеют. Сегодня, сейчас, в эту самую минуту. Или секунду, или что там еще. Тебя сейчас поимеют. Я поимею.

У тебя такая удивленная рожа, что можешь не притворяться. Не прикидывайся, будто к этому готова, ничего ты не готова. Ни капли. Я свалился тебе на голову, как гром среди ясного неба, как они любят выражаться, из ниоткуда, как ангел мщения — не знаю, точная ли это аналогия, но ты понимаешь, — я вернулся, и тебе это как петля на шею. Крепкая такая петля, ты и не знаешь, что делать, что сказать, сидишь тут на скамейке, разинув рот, и пялишься на меня. Ниче себе! Я все-таки застал тебя врасплох, а? Конечно, ты знала, что я могу нагрянуть, и все-таки не ожидала. Сегодня-то, а? Слушай, не буду врать, мне это ужасно нравится. Прямо кайф, честно-честно, да ты и сама понимаешь, наверно. Просто класс видеть, как ты тут пыхтишь и потеешь. Ага. В самом деле. Блин, если б я знал. Если б я только знал, до чего это просто — лопнуть твой мирок, как мыльный пузырь, расколоть его с треском прям у тебя на голове? Но откуда же мне такое знать. Заранее ничего не скажешь, вот в чем дело. Ничего не узнаешь, пока не пойдешь и не сделаешь, а теперь, глядя тебе в лицо, я вижу, как важно все, что сейчас происходит — вот сейчас, в этот момент, когда мы тихо сидим посреди парка, пока твоя дочка на качелях качается, и все вокруг радуются жизни. Если бы ты могла заорать, достать пистолет, даже убить меня, пырнуть ножом и закопать вон в тех кустах, ты наверняка б так и сделала. Я это прекрасно понимаю. Ты бы меня убила. И если честно, на твоем месте я б и сам так поступил, может, влезь я в твою шкуру, в твои туфли или как там еще это называют. Может, я тоже хотел бы тебя уделать. Да я и в самом деле хочу, даже на своем месте, глядя сейчас тебе в глаза. Я действительно хочу тебя уделать в некотором смысле… и сейчас уделаю. Ага. А ты как считала?

Ты вообще думала тогда, столько лет назад, когда первый раз меня увидела — когда выбрала меня из толпы школьников на физкультуре, — ты хоть представляла, к чему это может привести? Ни за что не поверю, ну? Да нипочем на свете ты б, вероятно, так не поступила, я вот что считаю. Похоже, так и есть, потому что оно тебе надо было б? Сечешь? Да-да. Так и есть. Ты б не стала. Но нет, как же, мне ж полагалось быть примерным мальчиком, делать все, что ты скажешь, кивать, когда спрашиваешь, и так оно все б и катилось. Просто, как апельсин, — есть такое выражение. Моя мама до сих пор так говорит иногда, очень точно сказано, поэтому им и пользуются, поэтому я сейчас его и употребил. Потому что это правда. Ты хотела мною попользоваться, а потом избавиться от меня — да так, чтобы я даже не подозревал. Просто, как апельсин. И у тебя получилось, честно говоря, ты выиграла приличное время. Разве не так? Очень приличное время. Всего семь месяцев назад я принял меры, и все эти годы, дорогая моя, пробег был приличный. Хороший такой, долгий пробег. Да не трясись ты так, ты все провернула вполне удачно, а это уже что-то. Слушай, я никому не собираюсь рассказывать, в самом деле не буду, да и кому такое расскажешь? Кому, а? То есть, я хочу сказать, кто вообще поверит?