Опция поиска. Книга четвертая из серии «Сказки мегаполиса» - Авторская редакция

– Ты как смеешь так с Николаем Ильичом разговаривать, дрянь?

Тогда Лере было шестнадцать. В восемнадцать она устроилась на работу и

сняла на двоих с девчонкой из Талдома комнату у одинокой бабки-пенсионерки. А

потом она все делала сама, и держалась на плаву только сама, не рассчитывая на

помощь и поддержку. Ни на чью и никогда.

И никогда не считала одиночество трагедией. Это не трагедия, а свобода.

Поспешное первое замужество и последовавший за ним скоропалительный развод

лишь укрепили Леру в этом мнении.

А потом ей повстречался Лёнька, и она вспомнила, как это сладко – быть

маленькой девочкой под попечением сильного мужика. Лёнька был старше Леры

всего на два года, но тем не менее, он был значительно старше ее. Потому что тут же

принял на себя ее проблемы и захотел быть щитом от любой беды. И опекать, и

бдить, чтобы не наделала глупостей, и вникать в мелочи ее, Лериной, жизни, желая

предупредить все ее ошибки и просчеты. И защищать от врагов.

Так ей казалось. Так ей хотелось верить.

Она слушала, что резким надтреснутым голосом высказывает ей мать, едва

разжимая бледные губы, и до нее все никак не доходил смысл услышанного. Лера

поначалу решила, что маму не поняла. Или, что Леру не поняла мама. Но ночью она

подслушала, как та, пресмыкаясь перед своим подонком, говорила: «Но Коленька! Я

полностью с тобой согласна, она невменяемая, но что я могу поделать, радость

моя?! Придется терпеть… Ей половина квартиры принадлежит… Давай, ты

отпишешь ей свои метры в коммуналке, в той дыре жить все равно невозможно. А

отсюда мы ее потом через суд выпишем, хочешь?»

Отчим Николай вновь разразился грязной бранью, и обзывал мать такой-то

дурой, и захлебывался от злого возмущения, ярясь и сипло вопрошая, какое право та

имеет распоряжаться его жилплощадью, и Лерина мать суетливо заверяла его, что

он ее не так понял, и что все будет, как он захочет.

Лера дослушала сцену до конца, нисколько не чувствуя угрызений совести или

стыда. Ни одной слезинки тогда не выкатилось из ее глаз. Она не возненавидела

мать. Все было хуже. Она стала ее презирать. И если Лере и было стыдно, то лишь

перед покойным папой. За ныне здравствующую мать.

Сейчас ее глаза были также сухи. Но как же ей больно!.. Лёнька, незаметно

ставший для нее самым главным человеком в жизни, не просто предал ее, как

предала в юности мать. Муж оказался подонком. Бессердечным, циничным негодяем.

Муж нашпиговал ее сигареты и гель какой-то дрянью. Ядовитой дрянью,

завезенной из индийских джунглей. Или из латиноамериканских. Или африканских

экваториальных лесов.

Зачем нашпиговал? Глупый, наивный вопрос. Для того, чтобы померла ты,

Лерка, в страшных конвульсиях, разве не так? Если уж от одной затяжки тебе

делалось так худо, то можно представить, что случилось бы, оцарапай ты этими

жалами кожу, когда решила принять душ.

В результате девочке Юле, подрабатывающей на карамельки торговлей

продвинутых «колес», досталась бы не одна только воропаевская фирма, но также и

принадлежащая тебе, Лера, часть совместно нажитого добра. Половина квартиры,

половина дачи. А Миху ей папенька отдаст целиком, папенька добрый.

Навряд ли Воропаев планирует соединить судьбу с Антониной Турчинской,

которая свою судьбу уже соединила с полукриминальным Артуром. Может, только

порезвиться слегка под девизом «а вспомним годы молодые». Но для Леры это не

является утешением. Похоже, Воропаев решил загладить вину перед брошенной в

младенчестве ни в чем не повинной малюткой и обеспечить ее на долгие годы

материально. И приступил к выполнению плана масштабно, решив раздавить

толстой подошвой, как бестолково снующего таракана, раздражающую помеху –

мертвой хваткой вцепившуюся в свой хабар и порядком надоевшую жену.

«Как же так, Лёнька, как же так! Я ведь тебе всё доверила, жизнь тебе свою

доверила, а ты… А ты, оказывается, такой»

Лере припомнился разговор мужа с нотариусом Костенко, подслушанный ею

накануне. Теперь ей стало понятно, о какой подстраховке шла речь. Покойники не

возражают. Мило…

Воропаев сейчас должен быть дома. Кофе лакает. Или только бреется. Или

психует под дверью ванной, не решаясь поторопить любимую, размывающуюся под

душем. Леру передернуло. Но она это вытерпит, она сможет. Спокойно и с

достоинством она войдет в свой дом и все подонку выскажет. Кинет ему в рожу

сигареты и гель. Может быть, даже в рожу плюнет. Но никаких истерик, никаких

салатников об стену! А потом соберет личные вещи и вернется на дачу. Временно.

Пока не подыщет себе квартиру за приемлемые деньги. Естественно, съемную.

Если он решил ее убрать с дороги, то уберет непременно. Она же трезвый

человек, здравомыслящий. Поэтому, пусть подавится всем этим совместно и не

совместно нажитым. А Миху Лера возьмет себе. За одного Миху никто убивать не

будет. Наверное. Хорошо, что у нее есть работа. Хорошо, что у нее есть хорошая

работа.

Кулак, стискивающий сердце, отпустил, Лера потянулась к замку зажигания. И

правда, какой смысл нюниться? Тем более, что пора ехать дальше, если она хочет

застать супружника дома. И плевать, как Лера сейчас выглядит, главное, чтобы не

зареванная была.

Спала она этой ночью от силы три часа, потому что сначала долго не могла

успокоиться, переживая удар. Ведь если трезво оценить ситуацию, то все

предыдущие события ничего особенного из себя не представляли, а были обычными

житейскими дрязгами. Ну, развод, ну, раздел имущества. Не хотелось бы, конечно, но

что поделать, это жизнь.

А вот Лёнькино намерение ее прикончить – это запредельно. Открытие

обрушилось на Леру действительным ударом. Полночи она размышляла, как жить

дальше, принимала решение, оценивала последствия, перебирала другие варианты.

А едва заснула, утомившись от тяжких мыслей, была разбужена грохотом во

входную дверь. У соседей случилось ЧП, и Костик прибежал звать на помощь.

Половина пятого, нормально?

Тетя Люба забыла на ночь запереть дверь сарая, в котором на подстилке из

душистого сена проводила ночи коза. Если бы не незапертая щеколда, Майина не

свалилась в компостную яму.

То ли выдрыхлась коза накануне, то ли разбудил ее собачий утренний

заливистый лай, а может, что-то еще помешало козе досматривать сны про рыжую

морковку с сочной ботвой, однако на заре она проснулась, и ее потянуло на

приключения.

Дверь сарая, обычно плотно притворенная, слегка покачивалась от свежего

ветерка, и это козу вдохновило. Боднув для пробы легонько дощатую створку,

Майина оказалась на воле, если не считать смешную изгородь загона. Она привычно

перемахнула через штакетник и в рассветных лучах отправилась бродить по тети

Любиным угодьям.

В дальнем конце огорода коза набрела на свежевырытую и почти пустую

компостную яму, полтора метра на полтора по периметру и столько же в глубину,

которая была прикрыта листом растрескавшейся фанеры.

Собственно говоря, эта яма изначально предназначалась не для компоста, а

должна была служить базисом для постройки стационарного нужника. Но Константин

так агрессивно воспротивился средневековому варварству, что его натиск не смогла

выдержать даже баба Нина, по чьей инициативе, собственно, и проектировалось

удобство на периферии дачного участка. Доводы бабы Нины, что так полагается и так

у всех, на Костика не подействовали, и он заявил, что, как человек цивилизованный,

будет пользоваться исключительно биотуалетом, разместить который можно в любом

месте дома, согласно рекламным проспектам. Или пусть не дома, если бабулек от

этого так колбасит, пусть в чуланчике рядом с сараем, которым, кстати говоря, они до

сих пор и пользовались в качестве отхожего места, и где возле стеночки стояло

пластиковое ведерко, выполненное в форме унитаза, а на гвоздике висел рулон

туалетной бумаги. Можно даже кирпичное строение специально под это дело

возвести и облицевать его изнутри кафелем, если бабе Нине так приспичило шика.

Но сливную яму, отвратительную как на вид, так на запах, Костик не потерпит, или

живите здесь одни, без него.

Тут уж всполошилась баба Люба, поскольку была уверена, что без свежего

подмосковного воздуха внук превратится в бледное худосочное растение, да и

собственное бабы Любино пребывание на даче теряло для нее всякий смысл.

Инцидент закончился тем, что Нина Петровна, оскорбившись и обидевшись на

родственников, на следующий день уехала в Москву, а Любовь Матвеевна, побродив

по участку и поразмыслив, решила, что новая компостная яма им не помешает и

даже будет весьма кстати, поскольку предыдущая, изначально неглубокая, уже