Рассказы - Иштван Сабо

- Ты все это сам сочинил? Своей головой додумался?

- Да, - ответил я, удивленный этим вопросом.

- Никто тебе не помогал?

- Нет. - Я удивился еще больше.

- Молодец, - сказал учитель и погладил меня по голове. - Сочинения у тебя всегда складно получаются. Надо поговорить с твоим отцом: хорошо бы выучиться тебе на нотариуса... Ну, ступай на место да смотри уроки не запускай.

Смущенный, разочарованный, поплелся я к своей парте. Не этого я ожидал, не затем томился несколько дней, да и сегодня изводил себя до последнего урока вовсе не ради того, чтобы довольствоваться такой наградой. Но чего, собственно, мне хотелось? Чтоб трубы небесные возвестили о моем успехе и учитель пал ниц передо мною? Видать, по части тщеславия я уже десятилетним мальцом сгодился бы в писатели: высокомерного зазнайства, неутолимого честолюбия даже в те годы у меня было хоть отбавляй. Впрочем, видели ли вы художника, который бы считал, что ему воздали по заслугам?

Учитель, должно быть, заметил мое недовольство, так как в конце урока поставил меня в пример остальным:

- Видали, вон Сабо и урок выучил, и сочинение по истории написал. А от вас не дождешься, чтобы домашнее задание толком приготовили. - И велел мне прочесть вслух всему классу, то, что я написал.

Я отнекивался, заставлял себя упрашивать - чем не настоящий писатель? Насилу удалось мне подавить свою обиду; к тому же учитель упорно называл мой рассказ "сочинением", хотя для меня он значил гораздо больше. Подумаешь сочинение! Да я его за полчаса накатаю, какую тему ни задай. Урок он и есть урок: выполнишь и тут же о нем и думать забудешь.

После долгих уговоров и понуканий я все же поднялся из-за парты, взял в руки тетрадку и стал зачитывать вслух историю героического богатыря Гашпара и его друга. У меня опять от волнения заложило уши, собственный голос доносился до моего слуха точно из-под земли; мне казалось, что ребятам и вовсе не понять меня. Я читал все громче и громче, почти выкрикивая слова, и при этом не решался поднять глаза от тетради и взглянуть на первую в моей жизни публику - мальчишек и девчонок, которых я совсем недавно так хотел поразить своим умением. Помнится, сидели они тихо, побаиваясь учителя, но я ощущал на себе их насмешливые взгляды, чувствовал напряженное выжидание, за которым скрывалась близящаяся расправа; уж я-то знал своих однокашников, чтобы сообразить: кроме града насмешек, другого от них не дождешься. Мне следовало быть им благодарным уже за то, что они сдерживались хотя бы во время чтения. А когда страсти разгорятся, винить можно будет только себя одного: никто меня не заставлял вылезать со своей заветной тайной.

Пока я читал, рассказ нравился мне гораздо меньше, чем в тот момент, когда я только что написал его. Чтобы заглушить свои сомнения и завоевать успех публики, я все повышал голос, пока он не сорвался и не перешел в какой-то нечленораздельный хрип. Во рту у меня пересохло - уже по одной этой причине я не способен был внятно выговаривать слова, а я еще и надсаживался. Между тем я слыл в классе лучшим чтецом, всегда четко произносил фразы, интонацией подчеркивая смысл; однажды в награду за это я даже получил книгу. Теперь же враз кончилась и моя слава чтеца. Эх, знать бы заранее, сколько бед обрушится на мою голову за первую писательскую попытку!

Из последних сил удалось мне закончить чтение, и тут - поскольку учитель поставил меня лицом к классу - я волей-неволей вынужден был увидеть, как реагируют мои слушатели. А они собирали свои книжки-тетрадки - ведь занятия подошли к концу, и по классу полз злорадный, угрожающий шумок. Лицо мое горело, внутри была полнейшая пустота, руки-ноги тряслись мелкой дрожью. Я не спеша стал тоже собираться домой, хотя сейчас мне сделалось по-настоящему страшно: я знал, что за порогом школы сполна получу все причитающееся.

Господин Будаи, видимо, догадался, какая опасность меня подстерегает, и решил, что сегодня мне лучше будет возвращаться домой в одиночку, когда все ребята уже разойдутся.

- Зайди-ка на кухню, - пригласил меня учитель, когда мы вышли во двор.

Каждый из школьников за честь почитал ступить в учительскую квартиру. Я был приятно поражен неожиданным приглашением: может, все обернется к лучшему и учитель все же скажет те слова, которых я в глубине души так жаждал.

Господин Будаи усадил меня на табуретку, а сам куда-то исчез. Я с любопытством оглядел уютную, пропахшую сдобным печеньем кухню; она была совсем не похожа на нашу или чью-либо другую в селе. Вокруг царила такая ослепительная чистота и порядок, будто здесь сроду не стряпали и не стирали.

Вернулся учитель и с улыбкой протянул мне большущий ломоть хлеба, намазанный медом. Я горячо отказывался, хотя при виде лакомства у меня слюнки потекли и даже голова закружилась.

- Не ломайся, раз угощают - бери!

Фраза звучала как приказ, и это облегчило мою ситуацию. Покраснев, я пробормотал слова благодарности, взял хлеб и принялся уписывать его с нескрываемой жадностью.

Учитель тоже сел - на табуретку поодаль, достал свой изящный серебряный портсигар и закурил. Некоторое время он наблюдал, как я уплетаю за обе щеки хлеб с медом, а затем заговорил тоном, какого я у него не слышал в классе:

- Все-таки, приятель, в твоем сочинении концы с концами не сходятся. Сам-то ты разве не заметил?

Не переставая жевать, я навострил уши. Такой разговор сулил куда больше, чем масса пустых похвал.

- Тогда слушай меня внимательно. Что ты хотел написать - сказку или как бы подлинную историю?

- Подлинную историю, - ответил я.

- Но ведь вот в чем закавыка: двум воинам не справиться с таким числом врагов - чудеса только в сказках бывают. Ты же писал быль, а не небылицу. Тут, брат, надо смотреть в оба, не то такого понапишешь, что никто не поверит. Сколько бишь турок они поубивали? Триста или четыреста? - Он заливисто рассмеялся, хлопая себя по коленям.

Я слушал его, несколько смущенный, но без какого бы то ни было стыда или обиды. Скорее у меня было такое чувство, будто господин учитель чего-то недопонял в моем рассказе.

- Многовато... многовато будет, - твердил он свое, и тогда я решился возразить ему:

- Зато какие они сильные... И храбрые.

- Кто? Гашпар и его друг?

- Да.

- Тогда, значит, ты все-таки сказку сочинил.

- Нет, господин учитель! В сказках сражаются с драконами, а тут...

Я запнулся, пораженный собственной дерзостью.

- А тут с кем же? - подстегнул он меня вопросом.

- С турками.

Он опять рассмеялся, слегка поперхнувшись сигаретным дымом.

- Где им против мадьярских богатырей выдюжить! Четыре сотни турок не пикнув головы сложили. - Лицо его вдруг посерьезнело, и, глядя куда-то вдаль, он покачал головой. - Эх, брат, если бы оно и впрямь так было!..

Он снова обратил ко мне свой взгляд.

- Ты тоже это имел в виду?

Я радостно кивнул.

- Ну что ж, тогда ты прав. Только ведь в действительности все было совсем иначе.

С угощением я управился, сверкающая чистота кухни вынудила меня утереть рот носовым платком, а не рукавом, как обычно. Задушевный разговор с учителем поднял мне настроение, заставив забыть об унижении, постигшем меня в школе. Значит, все-таки не зря написал я свой рассказ! Мною овладело горделивое спокойствие человека, уверенного в собственной правоте.

- Конец рассказа мне нравится, гораздо больше, - задумчиво произнес учитель. - Правда, все там кончается плохо, зато звучит убедительно.

Я снова насторожился, как охотничий пес, и слушал, затаив дыхание.

- Звучит убедительно, - продолжал учитель, - потому что не похоже на сказку. Можно подумать, будто все так и было на самом деле. Почему он не смог есть за ужином, этот твой другой герой?

Я оробел: мне хотелось ответить получше, как в школе во время опроса.

- Ну... аппетита у него нету.

- Настолько он устал в сражении?

- Не потому...

- Турок стало жалко?

- Нет, - поспешно выпалил я, - просто ему опротивело. Учитель уставился на меня с таким нескрываемым изумлением, что я вконец смешался.

- О чем это ты? Что ему опротивело?

- Да все это...

Он долго, пытливо изучал меня взглядом, точно видел впервые.

- Понимаешь ли ты, братец, что ты сейчас сказал? Я отвернулся, не зная, куда деваться от стыда.

- Выходит, твой богатырь не любит сражаться? Чего же тогда он дрался бок о бок с Гашпаром?

- Ему нельзя было по-другому: у него служба.

- Ах так! Значит, и в следующий раз он опять выступит против врагов?

Я молча кивнул, хотя никак не мог взять в толк, почему учитель задает такие странные вопросы. В них не было ничего обидного, просто я боялся, что не смогу правильно ответить и господин Будаи высмеет меня. И с новой силой вспыхнуло беспокойство: значит, мой рассказ все же не очень нравится учителю. Но тогда он не стал бы допытываться с такой дотошностью да и глядел бы на меня по-прежнему - как в то время, пока я ел хлеб с медом.