Мерано издали и близи - Александр Кикнадзе

Претендент и искал. Сколько минут? Счет не на минуты. Тринадцатый ход отнял у него час и еще около двадцати минут. Говоря иными словами, почти половину того, что отпускается партнерам на сорок ходов. На каждый из остальных — до откладывания оставалось лишь по две минуты.

Теперь постараемся ответить на вопрос: насколько продуктивно искал лучшие продолжения Корчной? Этот ответ очевиден: уже через три хода претенденту было впору останавливать часы.

После неудачного отступления черного ферзя карповский конь решил реабилитировать себя за свои с братом прегрешения в шестой и тринадцатой партиях. Он принес себя в жертву, с тем чтобы проложить другим белым фигурам дорогу в неприятельский стан.

Черные решили, что лучше остаться без пешки, чем без короля. После этого можно было опускать занавес. Счет стал 5 : 2. Для окончательной победы требовалось последнее усилие.

ГЛАВА 4

В шахматах, как и в жизни, кто-то теряет, кто-то находит. Если бы никто не терял, никто бы не находил, если и играют где в такие шахматы, то только под райскими кущами, там будто бы понятие «конфликтная ситуация» вообще исключено из оборота, вот где проходили бы на «бис» (есть хлопки, а звука нет) иные современные пьесы на бытовые ли, на производственные ли темы.

Этот же мир соткан из потерь и находок.

В нашей группе — Лили Платоновна Церодзе, директор Тбилисского, как утверждают зарубежные гроссмейстеры, лучшего в мире Дворца шахмат. Как и многие другие грузинки, моя добрая подруга любит шахматы. И довольно часто обыгрывает мужчин. Когда проигрывает самую легкую партию, восклицает: «Ва, что я наделала!», ее точеное лицо становится пунцовым, она долго не может отойти.

При мне Лили Платоновна потеряла сперва футляр от очков, потом нашла футляр и потеряла очки, потом нашла очки, потеряла зажигалку, ей подарили новую зажигалку, посеяла и ее, не ахала, не охала, не жаловалась, но стоило ей в «блице навылет» потерять одну только пешку в партии с Акылбеком Муратбековым — об этом в течение ближайшего часа узнали все, кого это могло и не могло интересовать.

Прямая противоположность ей сам Муратбеков, он предпочитает рассказывать окружающим в основном о своих победах. Интересный человек мой киргизский друг.

Теплым осенним вечером заявляется ко мне домой в белом-белом костюме, мы уславливаемся сыграть десять партий, кончаем матч во втором часу ночи, результат оказывается совсем не таким, какой бы счел справедливым и закономерным гость, он уговаривает начать новый мини-матч, мы полюбовно расходимся, хотя правильней было бы сказать «расплываемся» — на дворе потоп. На что становится похож его летний костюм, пусть попробует описать кто-нибудь другой. Я провожаю гостя до такси, а он... он, не обращая внимания на потоп, на лужи, все пробует и пробует убедить меня:

— Если бы я дал шах в девятой партии конем, так? Ты бы куда девался, так? Или в двенадцатой, если бы пожертвовал качество, куда бы ты пошел жаловаться, так? Ничего, поговорим в Мерано, — улыбаясь, но без ласки в голосе говорит мудрейший из мудрейших аксакал.

Некоторые считают, что в Мерано был один только матч — на звание чемпиона мира. Это не так. Были матчи, по накалу своему лишь немного уступавшие тому, что шел на сцене «Сальвар». Матчи между Акылбеком Муратбековым, с одной стороны, и мастером Борисом Шашиным, кандидатами в мастера спорта Юрием Зарубиным, Гагиком Оганесяном и Рапо Какиашвили — с другой. Играли в самолете, в автобусе, в отеле, на платформе для багажа, привлекая внимание и пассажиров и грузчиков на станции Больцано и снисходительно выслушивая их советы, состязаясь не только в чисто шахматном искусстве, но и в остроумии, — что за славная это игра, как снимает усталость, какие радости несет, как жаль тех, кто обеднил свою жизнь, не дав труда познакомиться с ней.

Шахматы помогают узнавать не только людей. Они помогают узнавать страны. И понимать, как достигается в наше время истинное возвышение человека, к кому приходит известность в самом лучшем, самом благородном смысле слова.

Разные есть пути к проявлению сил и талантов, каждый выбирает себе по нраву.

В семьдесят восьмом, во время поездки в Багио, была однодневная остановка в Токио. Нас возили по его улицам и площадям. У знаменитого олимпийского бассейна я невольно унесся мыслями в памятные дни Игр 1964 года, вспоминал страсти, бушевавшие под его сводами, вспоминал молодых людей, безжалостно бивших рекорды, и вдруг увидел нечто, разом вернувшее из далекого прошлого в действительность: на самой верхушке высоченной и тонкой мачты читаю русские буквы, слегка тронутые временем: «Здесь был Вася Захребов». Как он залез туда, этот беззаветный смельчак, сколько времени, сил и труда понадобилось ему, чтобы выписать несмываемой краской четыре слова — сверху вниз? Но у человека была цель — увековечить имя свое. Увековечил. Когда комплектовалась команда для восхождения на Джомолунгму, у меня было искреннее желание предложить кандидатуру этого Васи, да подумал, что, пожалуй, нелегко будет разыскать его, да и годы прошли, возможно, совсем не тот сегодня наш Вася.

Многого можно не пожалеть, чтобы оставить свой след в истории. Едва ли не пол земного шара объездили зайцами два безвестных до этого англичанина — на поездах, пароходах и даже в самолетах, представили «все необходимые документы» и были утверждены в качестве рекордсменов мира в командном зачете. Чуть не трое суток танцевал твист один розовощекий фермер из штата Дакота, несколько раз менялись оркестранты и судьи, а он танцевал, а когда упал обессиленный, к нему подбежали с цветами, и это тоже был рекорд. Некий шотландец с железной волей и таким же желудком съел за год свой велосипед, до ниппеля, а лондонская школьница, вступив в заочное состязание со школьницей из Бирмингема, побила ее мировой рекорд, прочихав (от двух до двенадцати чихов в минуту), 255 дней.

Все эти высшие достижения человеческого тела и разума взяты из популярной на Западе «Книги рекордов Гиннесса». Попасть в нее — предел мечтаний для многих. Но строги и неподкупны судьи, официально именуемые представителями «Гиннесса» на местах. Знакомясь с этим ежегодным изданием, с удовлетворением думаешь о том, что человечество не стоит на месте, совершенствуется и развивается. Только... кому нужно такое «развитие»?

В памяти поколений дано жить иным проявлениям таланта, тем, которые, как капелька воды, отражают смутно предугадывавшиеся ранее возможности человека, раздвигают границы понимания мира и «самого себя».

Способность посмотреть на свою работу «из завтра» всегда отличала людей незаурядных, умеющих ставить перед собой дальнюю цель, идти к ней через многие преграды. Не всегда бывали точны сиюминутные оценки их многолетних трудов. Случалось, что признание опаздывало на десятилетия, а то и на века.

У шахмат как вида творчества — великое преимущество и стимул великий тоже — мгновенная признательность за талантливо сделанное дело.

Счастлив талант, развитый обществом и поставленный на службу людям. Несчастлив талант, поставленный на службу самому себе. Это закон, не знающий исключений. Чемпион и претендент, чьи пути сошлись в меранском конгресс-зале «Сальвар», — антиподы.

Осталось одно последнее усилие. Шестое очко отведет опасность, грозившую справедливейшей из игр, преградит путь на шахматный престол не партнеру, сопернику или противнику — врагу.

Л. Н. Толстой писал: «Как я ни люблю шахматную игру, я должен признать, что в ней есть дурная сторона: выигрывая, мы огорчаем своего партнера».

Меняются времена. Меняются шахматы. И партнеры случаются разные. Не огорчить претендента — значит оказать плохую услугу человечеству.

Нетрудно было представить и в Багио, нетрудно и теперь, во имя чего и против чего обернул бы одно из почетнейших на земле званий Корчной, как замутнился бы шахматный поток, какая хмурь нависла бы над ним.

Впереди еще будут три ничьи — в пятнадцатой, шестнадцатой и семнадцатой партиях: Карпов не торопится, не форсирует события. Просвещенная публика не без удивления наблюдает за тем, как мертво ставит позиции «на ничью» претендент, даже играя белыми. Не хочет ли внушить превратного представления о том, что будто бы смирился с поражением, притупить бдительность чемпиона, заставить его (как было в Багио) пойти на обострение... и воспользоваться этим?

Всем своим спокойствием, уверенной игрой Карпов убеждает — этого не произойдет.

Близится восемнадцатая партия, которой будет суждено стать последней в матче.

Последняя партия.

Невольно возникает одно воспоминание,

Осенью семьдесят восьмого года, вернувшись из Багио, я уехал из Москвы и около месяца провел в доме, который находился в двух шагах от дома поэта Степана Щипачева. В те дни шел к концу поединок на Филиппинах; Степан Петрович близко к сердцу принимал неудачи, начавшие преследовать Карпова после счета 5 : 2. Даже выход новой книги, сборника избранных стихов, так не радовал его, как обрадовал бы раньше.