Бедный Павел (СИ) - Голубев Владимир Евгеньевич

— Славно говоришь, дядька Остап! Как по писанному! Откуда ты такой взялся? — это уже я вступил. Жалко мне было своего верного хранителя. Хоть так поддержу, вниманием.

— Мы, Кошки, из однодворцев[24]! Царем Петром переселены под Чернигов. Отец мой служил священником в церкви. Исторгнут из сана за ссору с местной старшиной — правдоруб был, прости его господи! Я сам учился в Славяно-Греко-Латинской академии! Но в священники не пошел, был полусотником в Козелецкой сотне. Стар стал, сын мой погиб, дочка единственная замуж вот за батьку его, Петра, вышла. Двух сынов родила. — четко отрапортовал старик, внимательно и как-то ласково глядя на меня.

— Правда — колдун ты?

— Люди бают, но я сам не верю! Да, думаю быстрее, вижу многое, но чтобы колдовать — никогда такого не было!

— Ваше Высочество, непоседа он редкий! А все люди знают, что он умен дюже и людей никогда не терял, хоть и от драки никогда не бегал! Вот и переругался со всей старшиной у нас. А на завалинке стареть не желал, только вот маме моей помогать уговорили, а то бы сразу с нами с братом увязался. Вишь как, добрел до Питера-то!

— Гриша, давай вернемся, ты деда своего пока у себя приюти. А как дядька Остап отдохнет, я с ним поговорю, интересно мне.

Так мы с тот день никуда и не поехали. Дядька Остап оказался действительно редким непоседой. Умылся, переоделся и ко мне. Выпускник московской академии, и в Польше, и в Венгрии, и в Крыму бывал. Перессорился со всеми у себя по делу — не слушали его и людей теряли, а его зло брало. Яростный дедок, но почти один остался — только один внучок и есть.

Тоска у него — дело себе искал, а найти не мог. Хозяйство — скучно ему, в бой не берут — старый, в монастырь только… А старик, хотя какой старик — я его через день во дворе без рубахи увидел — весь мышцами перетянут, ни капли жира и следа дряблости! Так вот, он в монастырь пока не хотел — дело всё найти хотел.

Хорошо как, что он мне попался. Дядька Остап оказался прирожденный аналитик, и психолог, понятно почему его колдуном считали — на ход вперед всё видит, а то и на несколько ходов, хоть и характер ну очень неуживчивый!

Я же таких едких, но умных дедов хорошо воспринимаю. У меня главным бухгалтером в той жизни такой же старикашка был, который двухпудовыми гирями жонглировал… Так что глава моей личной спецслужбы, похоже, нашелся. Поглядим ещё! А пока я его просил уму-разуму Захара поучить, а то парень хоть и хват, но опыта-то с гулькин нос.

Через пару недель я спросил Захара, как ему старый казак в качестве учителя? И тот ответил, что нравится — больно уже на его деда похож. Тот тоже, до последнего часа своего, сельского попика палкой гонял, за то, что тот его, по крещению, исключительно Пахомом именовал, а дед твердил, что как его родители Перваком назвали, так и будет он зваться. И мытника, что драл подати с крестьян, костерил и поучал, что с кого брать — тот тоже его не переносил. Зато все жители и их, и соседних деревенек бегали к нему за советом, что и когда сеять — он как чувствовал это, и был самым верным советчиком.

Человек очень нужный нашелся. Жалко только, что нечасто такие подарки мне судьба делает. Попадались бы мне нужные люди хоть раз в месяц, я бы уже мир перевернул. А так. Нет, грешно мне жаловаться — у меня такие люди в окружении собрались, но всё-таки всегда большего хочется. Вот Белошапка тот же — ухарь, телохранитель замечательный, а вот дальше грамоты так и не пошел. А так бы к его талантам бойца ещё бы аналитический ум — строй вокруг него диверсионную службу, например.

Между тем, моё обучение продолжалось, я занялся уже и восточными языками — читать надо бы и их бумаги. Моя переписка в Дидро, Вальтером, а потом и Д`Аламбером[25], начатая по инициативе Ломоносова становилась всё более активной, мне удалось заинтересовать их своими нестандартными методами восприятия и систематизации событий. Хотя, честно говоря, Вольтер мне казался напыщенным снобом. Дидро и Д`Аламбер в этом сравнении выигрывали.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Авторитет в обществе у меня рос, но вот с Орловыми всё не складывалось. Я чувствовал, что это отражается даже на моих отношениях с мамой. Она всё-таки была женщиной хорошей и верной. Григория своего она любила и хотела быть женой ему, но статус не позволял. Однако меня она всё-таки тоже любила и не хотела, особенно в свете наших с ней отношений, менять меня, мою любовь и верность, на любовь мужа. К тому же, сердцем она понимала, что Григорий по-настоящему её не любит. Он был слишком тщеславен и воспринимал её как инструмент в достижении своих целей. А женщины это не любят, особенно если у них есть куда отступить. Вот на этих струнах-то я и играл.

Алексею Орлову я доверять не мог. Пока не мог. Он, словно дикий зверь, прирученный умелым дрессировщиком, казался ласковым и ел с руки, но иногда, казалось, даже без явного раздражителя, мог сорваться и загрызть глупого человека, что возомнил себя его хозяином. Он учил меня фехтованию, стрельбе, верховой езде, мы часто с ним общались, я болтал с ним. Но не покидало меня ощущения, что из-за ласковых глаз на меня глядит такой вот зверь…

Но, всё-таки я его сломал. Совпало несколько обстоятельств. Григорий очень хотел стать императором и терпеть до бесконечности не мог — не тот характер. Алексей в свою очередь видел, что оппозиция к Орловым в обществе усиливается, многим не нравилась их большая власть и влияние, к тому же мои позиции усиливались, и дальше ждать было уже рискованно.

Иван Орлов снова собрал братьев. Надо было решать, как и что делать.

— Алексей, какое твое мнение? — Иван сразу спросил брата, с разумом и хитростью которого уже никто из семьи не спорил.

— Надо ломать! Ломать всё! Если так дальше пойдет, то нас уже через несколько месяцев уберут. Ты, Гриша, уж извини, но Катька твоя уже на тебя не так ласково смотрит. Глуп ты, братец, а она что-то видит.

— А что я? Я же при ней, как собачка, прыгаю! Ни с кем другим даже не мыслю….

— Тебе, Гришка, слова не давали! — рыкнул на брата старший. — Алешка всё правильно говорит. Только слепой не увидит, что Катька тобой не довольна! Может ты в постели слаб? Молчи! Важно ли это сейчас? — и сам ответил на свой вопрос, — Нет, не важно! Мы позиции теряем, а значит надо что-то делать. Алексей, продолжай!

— Так вот, если так пойдет дальше, то скоро и Гришка из постели вылетит и мы… Уже у Панина больше сил, чем у нас! А Воронцовы! Надо было их сразу сковыривать, а теперь они снова в фаворе. Где мы в такой комбинации? Мы должны были первыми при престоле встать, а сейчас мы дай бог первые среди прочих равных. — Гришка умоляюще посмотрел на Ивана и тот кивнул, давая ему слово.

— Вот если бы тогда мы Павла…

— Молчать! — закричал на брата Иван! — Не смей даже вспоминать об этом! Мы ничего об этом не знаем!

— Молчу-молчу!

— Алеша, ничего не вскроется?

— Ничего, братец! Шешковского я уже двумя руками за шкирку держу, ничего он не откроет, мне в рот смотреть будет.

— Так, а что ты предлагаешь-то?

— Надо Гришку царем сделать! Пока ещё это возможно. А для этого….

Вот и вырвалось. В мае 1763 братья убили моего несчастного папашу. Сидел он у себя в Ораниенбауме, пил без остановки, и помер бы спокойно от цирроза через годик-другой. Нет, приспичило им вчетвером прискакать в Ораниенбаум и прибить его. Скандал и непонимание в обществе мы получили огромный. Более того, их действия показали нашу неуверенность, что вызвало ещё один скандал. Подпоручик Смоленского полка Мирович в Шлиссельбурге попытался освободить Иоанна Антоновича[26].

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Несчастный бывший царь был заключен в крепость и, не представляя непосредственной угрозы. Более того под воздействием Левшина я начал тяготиться сложившимся положением и хотел простить мать о переводе узника в Соловецкий монастырь. А тут его убили. Нет, правильно убили, как приказано поступили, но…