Шейх - Анатолий Гончар

— Ты уже был с ней, — заключил Ибрагим, и его лицо вдруг стало совершенно серьёзным. — Так чего же ты тогда ещё хочешь?

— Я хочу быть с нею всегда!

— Ты хочешь на ней жениться? — Ибрагим оценивающе оглядел брата с головы до ног, но не выказал пока ни каких эмоций.

— Ну… — неопределённо протянул Идрис, — я ведь могу иметь и двух жён.

— Можешь, — ухмылка, появившаяся на лице Ибрагима, явственно говорила о том, что он думает о желаниях своего брата.

— Ты думаешь, она не согласится? — спросил младший Келоев, и тут же увидел, как старший брат отрицательно покачал головой. — Она же сама хотела меня…

— Желание европейской женщины отдаться мужчине — это всего лишь мимолётная прихоть. Они — как собаки, готовы отдаваться каждому, если у них на то будет настроение. Не обольщайся, брат, ей просто скучно, скучно и экзотично. А стать твоей… Остаться здесь навсегда… Я даже не уверен, захочет ли она повторить это с тобой ещё раз… Для них, — Ибрагим отрешённо махнул рукой, — главное — деньги. Красивая жизнь…

— Но ведь я могу предложить ей богатую жизнь, — нашелся, что ответить на слова брата, Идрис, — деньги, много денег.

Глядя на Идриса, Ибрагим, похоже, был готов расхохотаться. Он едва сдерживался, пытаясь оставаться хоть чуточку серьёзным:

— Деньги? Доллары? Фунты? И сколько ты можешь ей предложить?

— Десять, нет, двадцать тысяч долларов, даже тридцать, она будет жить, ничего не делая, безбедно. Ты ведь поможешь, брат? — Идрис умоляюще посмотрел на старшего Келоева, но тот неожиданно вновь стал серьёзным, и уже со злостью взглянув в глаза своего наивного младшего братца, потряс перед его лицом обеими руками.

— Безбедная жизнь! Глупый, да она за одну эту командировку имеет больше, чем весь наш сраный отряд! Тридцать тысяч долларов! Он хочет купить её за тридцать тысяч долларов! Да она за месяц имеет столько, сколько ты не заработаешь и за год! Безбедная жизнь! — он повторялся. — Она уже сегодня имеет безбедную жизнь. И такой дурачок, как ты — не более, чем игрушка, о которую она, не задумываясь, вытрет свои ноги. — Ибрагим продолжал говорить, а Идрис стоял и слушал, не перебивая. Он не обижался, он вдруг понял, что его брат говорит истинную правду, и в груди младшего брата появилась горькая обида. Он вдруг осознал, что его использовали, им воспользовались, как вещью, как инструментом для исполнения собственной прихоти.

— С-сука, — прошипел он сквозь плотно сжатые зубы. — С-сука, — повторил он снова, пытаясь таким образом возненавидеть предмет своей страсти и тем самым убить вожделение, сжигающее собственное тело. Вот если бы ещё пойти и разбить в кровь её лицо, как той русской девчонке, лет пять назад пойманной ими на окраине города. Жаль, тогда они немного перестарались, и та умерла раньше, чем они успели как следует позабавиться, но бить кулаком в красивое, податливое ударам девичье лицо Идрису понравилось…

Пойти и разбить в кровь лицо, выбить все зубы. Разбить глаза так, чтобы потекли кровавые слезы… Но нельзя, наказание может быть очень-очень жестоким, Шамиль шутить не любил, никому не прощая невыполнения отданных приказов. Едва успев подумать о последствиях подобного поступка, Идрис понял, что все его желания исчезли напрочь, так, как будто острый клинок отсёк все излишества, мешающие выполнению возложенной на них задачи. Младший брат взглянул на старшего и, прочитав в его глазах понимание, отвернулся. Опустив плечи, и совсем по-детски всхлипнув, он откинул полог и вышел вон из вдруг ставшего душным и слишком маленьким для его мыслей помещения землянки. Ему нужен был воздух, ему нужен был простор, чтобы побыть наедине с самим собой, наедине со своими мыслями.

— Где? — первым делом спросил Игорь, подойдя к неподвижно замершему Ляпину. Тот молча кивнул чуть в сторону, и взгляд капитана зацепился за едва заметный, скорее угадываемый отпечаток каблука. Можно было пройти и не заметить, но Ляпин заметил, и теперь нужно было сообразить, что с этим делать дальше. Слишком давним след быть не мог — всю прошлую неделю лили дожди, и они бы наверняка смыли, сгладили эту, оставленную каблуком, небольшую вмятость. Но и недавним этот след тоже быть не мог — поднимающиеся над поверхностью почвы выпуклости были уже подсушены (не помогала даже всё время текущая по капиллярам влага) и частично разрушены порывами налетающего ветра. Судя по направлению подошв, следы уходили на север, в сторону широкой хребтины раскинувшегося там большого хребта.

— Хрен с ними! — придя к выводу, что сообщение в отряд о найденных следах не будет иметь никакого смысла, Игорь решил проигнорировать их вовсе. — Всё, топаем дальше! — скомандовал он, уже совершенно не обращая внимания на следы (оставленные Османом Мартазалиевым и его спутниками). Прошедшие здесь боевики были далеко, и догнать их, равно как и отследить дальнейший путь, не представлялось никакой возможности.

Группы Ефимова и Крушинина шли к местам забазирования, останавливаясь только для выхода в эфир. Ничего, что могло бы вызвать интерес, на их пути не встретилось, изредка попадались воронки от некогда прилетавших сюда снарядов, валялись срубленные ими же деревья, изредка глаз нет-нет да и цеплялся за испещрённые пулями стволы деревьев. Ефимову даже пару раз попались старые заброшенные базы, около одной, наполовину войдя в землю, торчало два градовских не разорвавшихся снаряда.

У Крушинина на пути не встретилось и этого, только в одном месте среди зарослей лещины ему попались обрывки старой, чёрной полиэтиленовой плёнки — свидетельство пребывания здесь людей. Но кто это был — чехи или какие-то не слишком заботившиеся сокрытием следов разведчики, понять было невозможно.

Как бы то ни было, все три группы прибыли к местам организации засад, а точнее к местам временного забазирования, практически одновременно. Обустроив днёвки и ощетинившись во все направления стволами и минами, они стали ждать поступления обещанных указаний.

Лагерь уснул. Идрис, уже успевший по поручению брата сходить в соседний квадрат и, выйдя оттуда на связь, сообщить о завершении строительства, лежал на расстеленном на земле туристическом коврике и до напряжения в глазах всматривался в тёмную крону дерева. Где-то там, за ней, за застилающими небосвод облаками сверкали звёзды. Он старался думать о звёздах, но ничего не получалось. Мысли скользили, постепенно опускаясь до гораздо более приземлённых вещей…

Всё же эта баба никак не шла из головы уже было посчитавшего себя свободным от подобных дум Идриса. Даже то, что, скорее всего, уже завтра им предстояло устроить бойню российскому спецназу, не могло отвлечь его от приятных воспоминаний. Он вновь и вновь мысленно возвращался к её идущему ему навстречу телу и вспоминал восторг, охвативший его с первых мгновений, как он только понял, что она решила ответить ему взаимностью. Да, что бы ни твердил себе Идрис, как бы не настраивал себя против неё, называя то «грязной шлюхой», то «уродливой старухой», телесные чувства, а точнее, лишь воспоминания о них, заставляли его думать иначе. Поворочавшись какое-то время, младший Келоев всё же уснул, чтобы проснуться среди ночи от озноба, нещадно колотившего его тело. Скрючившись в три погибели и даже не подхватив так и оставшийся лежать на земле коврик, Идрис, щёлкая зубами, прошмыгнул в землянку и, забившись в спальник, забылся в тяжёлом, приводящем головную боль, сне.

Подполковник Трясунов не спал, кашель сотрясал его грудь, а по невидимому в темноте лицу стекал пот. Температура тела, с вечера подскочившая почти до сорока градусов, после трёх таблеток (двух аспирина и одной анальгина) начала наконец-то спадать. Правда, командир отряда сомневался, что надолго. Но хоть какая-то передышка измученному организму должна была всё же наступить. Он кашлял, кости ломило никак не желающей отступать болезнью, а думы комбата были вновь заняты ушедшими на боевые задания разведгруппами. По его мнению, что-то опять не складывалось, что-то опять было не так. Может быть, излишне подозрительной казалась лёгкость, с которой собирались уничтожить до сих пор неуловимого «Шейха»? Так что, ошибались большие начальники или же у него самого начали проявляться первые признаки паранойи? Он этого не знал и потому переживал ещё больше.

Трясунов переживал за ушедших, как переживает отец за своих беспутных, но всё же любимых детей. Но что пользы было разведчикам от его переживаний, если он никоим образом не мог изменить происходящее, что бы и как бы там не случилось… Ночь продолжала своё теченье, плавно переходя в утро, а подполковник Трясунов продолжал не спать и думать…

Полковник Черных.