Газета День Литературы # 116 (2006 4) - Газета День Литературы

— Там будет видно, — неопределенно ответила Варвара Яковлевна.

Однажды она увидела в унитазе плавающий клочок конверта. Варвара Яковлевна не стала доставать его, смотреть на свет, она задумалась. Потом позвонила в детский сад, попросила к телефону Татьяну Николаевну. Ей ответили, что воспитательница в отпуске и вернется недели через две.

— Так, — сказала Варвара Яковлевна, вбивая очередной гвоздь, и отправилась на почту. Там она нашла свою давнюю знакомую, по-бабьи поплакалась ей и рассказала о своем семейном горе. И попросила — если придет письмо на имя ее супруга, то надо бы его прочитать.

— Что ты, Варвара! — воскликнула подруга. — Это же тюрьма!

— Чушь. Никакой тюрьмы. Никто кроме тебя и меня об этом знать не будет. А если что пронюхает Пятаков, то он в жизни никому об этом не скажет...

— Ты думаешь? — засомневалась подруга, и это было согласие.

Письмо пришло через неделю, Варвара Яковлевна встретилась с подругой в сквере. Осторожно вскрыла конверт и прочла. И про любовь, и про то, как тяжело Татьяне Николаевне на черноморском побережье под пальмами без Гоши, он, оказывается, имел подпольную кличку Гоша. "Скажите, пожалуйста! — несколько нервно сказала Варвара Яковлевна. — Гоша!" Прочла она и о том, что скоро Татьяна Николаевна возвращается, что этого дня она ждет не дождется и что прибудет поездом в такой-то день, в такой-то час, на такой-то вокзал.

После этого злодейства и беззакония подружки послюнили конверт, заклеили его снова и положили в общую стопку на букву "П". А сам Пятаков, зайдя на почту после работы, взял это письмо, прочел, тут же изорвал на мелкие кусочки и выбросил в урну. А в дом пришел веселый, напевающий, почти пританцовывающий. Его можно понять. Кто угодно затанцует, кто угодно запоет, узнав о том, что где-то красивая загорелая женщина тоскливо смотрит в сверкающие лазурью волны, и ничто ее, бедную, утешить не может, а только ваше слово, дорогой читатель, ваш взгляд, ваши губы, дорогой читатель, и все, что у вас там еще есть...

И настал день.

И настал час.

И Гоша Пятаков надел рубашку, почистил туфли, побрился и бледный от волнения, от предстоящего счастья поставил Варвару Яковлевну в известность о том, что ему очень нужно в этот воскресный день съездить к заболевшему сослуживцу.

— Что с ним? — обеспокоенно спросила Варвара Яковлевна.

— Заболел, — неопределенно ответил Гоша. — Температура... Грипп, наверно, — он спешно завязывал шнурки на туфлях.

— А цветы взял?

— По дороге возьму, — буркнул Гоша и спохватился, но было поздно, сами понимаете, что было поздно.

— Не торопись, — сказала Варвара Яковлевна. — Успеешь.

И была она грустна, потому что знала — сейчас, вот в это утро, решится судьба их семьи. Она уже жалела о своем долгом молчании, о своей выдержке, жалела и о своей крепкой воле. Все это вдруг показалось ей совершенно ненужным по сравнению с тем, что сейчас произойдет между нею и Гошей. Да, и еще самолюбие. У нее было такое мощное самолюбие, что она выдержала несколько месяцев борьбы и страданий только благодаря этому качеству своей личности.

Она подошла к мужу, поправила ему галстук, одернула пиджак.

— Сядь на минутку, Гоша, — сказала она без желания на что-то намекнуть. Она мысленно давно звала его Гошей, и сейчас это словечко выскочило помимо ее воли. — Я тебе кое-что скажу.

— Ну? — откликнулся Гоша уже от двери.

— Если ты сейчас выйдешь, домой можешь не возвращаться.

— Что?

— Если ты сейчас выйдешь в эту дверь, я ее тебе больше не открою.

Бледный Гоша вернулся в комнату, сел и молча уставился в глаза своей жены Варвары Яковлевны.

— Почему? — спросил он.

— Ты сам знаешь. И я знаю. И она знает. Поезд приходит через сорок минут. До Курского вокзала ты доберешься на такси за двадцать минут. У тебя есть десять минут, чтобы подумать. Подумай.

Варвара Яковлевна взяла с телевизора маленький будильник и поставила его на стол между собой и мужем. Тот посмотрел на будильник, на жену, на пустой экран телевизора, потом уставился в пол.

Через пять минут он поднялся и вышел.

А девочка, которая набирала этот рассказ, от себя добавила:

— Далеко не уйдет.

Николай Подгурский ПИСЬМО ГАЛИНЕ. отрывок из романа

"А наша планета — это похотливый клещ,

только вот на чьем организме?"

Преп. Иустин (Попович)

Галя! В начале своего письма ещё раз прошу тебя простить меня за моё безобразное поведение на озере. Конечно же, я был не прав в своей бестактности и невнимании к твоему мнению. Однако, не надеясь, что ты сможешь выслушать меня до конца, решил тебе написать.

Твой муж, Саша, для меня совсем не чужой человек. Он мне надёжный боевой товарищ и верный друг. Если ты вспомнишь, то за всё время нашего знакомства я никогда не вмешивался в ваши семейные дела. Однако сейчас, когда я узнал о твоем серьёзном намерении сделать Саше обрезание, я не могу остаться безучастным и очень прошу тебя дочитать моё письмо до конца. Хочу сразу оговориться, что выражаю своё личное мнение или даже больше, излагаю своё мировоззрение. Пусть тебя не удивляет, что такое пишет бывший секретарь парторганизации полка.

Да, конечно, что значат несколько квадратных сантиметров кожи в сравнении с жизнью близкого человека? Для спасения жизни близкого человека, пострадавшего от ожога, люди не задумываясь отдают свою кровь, кожу. Я слышал о фактах, когда матери для спасения жизни и здоровья своего ребенка отдавали свою почку и даже глаз. Не сомневаюсь, что Саша, классный боевой пилот, если потребуется, без раздумий пожертвует в бою своей жизнью. Всё это так. Но, Галя, если ты так глубоко убеждена в целесообразности обрезания по медицинским показаниям, то почему тебе не приходил в голову вопрос: "А почему обрезание делают в храмах и в раннем возрасте? И не во всех храмах?" И если ты задавала себе эти вопросы, но не нашла на них ответы, то случилось так, я думаю, по двум причинам: из-за сложности понимания и тщательности сохранения в тайне истинного смысла обряда обрезания.

Так получилось, что Природа, создавая человека, определила одним из мест наибольшей концентрации нервных рецепторов головку полового члена. Однако чувствительная поверхность надежно прикрывается крайней плотью и оголяется только при свершении полового акта. При обрезанной крайней плоти головка члена подвергается непрерывному воздействию окружающей среды, что создает мощный зашумляющий и притупляющий чувственность фон.

Во времена Золотого века, о котором сохранилось очень немного информации, обустройство окружающего людей мира было приведено в соответствие их ясному пониманию через совесть — посланницу Бога-Духа. Совесть каждого определяла область между безусловностью требований морально-этических норм и относительностью их соблюдения. Каждому человеку для направления себя в поступках больших усилий не требовалось, нужно было только научиться слушать своё сердце, постоянно сверяться с ним и не принимать серьёзных решений, не получив от него согласия и поддержки. Люди жили в атмосфере духовности — совестливости.

Галя! Ты женщина, мать, вправе спросить у меня, офицера защитной авиации, почему сегодня вокруг нас убийства, воровство и ложь, законом на бумаге осуждаемые, а в жизни — сплошь ненаказуемые? Как так получилось? И как можно определить эти относительные границы допустимого? Мне думается, что сначала нужно ответить на вопрос: "Почему люди разучились воспринимать веления свыше — веления совести, или же, воспринимая, не следуют им, а руководствуются в своём поведении жёстким рациональным расчётом? Почему физиологическое выживание, которое является всего лишь звеном в бесконечной цепи Сущего, люди определили как смысл и цель самой жизни, а высокие потребительские качества существования — как божественный успех?”

Вопрос трудный, но один из ответов скрывается в таинстве обрезания. Сейчас сложно установить, кем, когда и где впервые было сделано открытие, что если у мальчика в младенческом возрасте обрезать крайнюю плоть с головки члена, то из него вырастает менее совестливый и менее склонный к сопереживанию, чем необрезанные, человек, калека не от рождения, а от умысла. Если учесть, что в некоторых храмах калечащая операция обрезания производится кремниевым ножом, то, по всей вероятности, традиция эта очень древняя. Искалеченный таким образом человек среди других, нормальных людей, получал преимущества в равных условиях трудностей физиологического выживания. У него меньше жалости, чувства справедливости, способности к самопожертвованию. Естественно желание матери дать своему ребенку преимущество в выживании перед другими детьми племени, — но ведь материнское чувство слепо, а потому безнравственно. Так, по-видимому, и было до тех пор, пока эта тайна была достоянием немногих. Но когда ею овладевало всё племя, то оказывалось, что племя, ставшее безжалостным, беспощадным и бессердечным, в таком случае получает преимущество в борьбе за выживание перед другим племенем, где обрезание не принято. Внутри же племени обрезанных-пятичувственников, лишенных индивидуального духовного руководства, появилась потребность в авторитарной власти или в создании регулирующих бытие заповедей и законов. Логика сознания, ограниченная и стиснутая оковами пяти чувств, без духовного мироощущения ущербна, примитивна и социально опасна — такой логикой чаще всего руководствуются представители преступного мира. Ведь агрессия в обществе и возникает при отсутствии регулирующей силы совести.