О мышах и людях - Джон Стейнбек

– Глупости, — сказала она. — Что я тебе плохого делаю? Ну, понятно, им всем на меня наплевать, они и знать не хотят, каково мне здесь живется. А я тебе вот чего скажу — я не привыкла к такой жизни. Я могла бы кой-чего добиться. И, может, еще добьюсь, — добавила она с угрозой.

И заговорила быстро, увлеченно, словно спешила высказаться, пока ее слушают.

– Я жила в самом Салинасе. Меня туда еще девочкой привезли. Как-то приехал на гастроли театр, и я познакомилась с одним актером. Он сказал, что я могу поехать с ихним театром. Но мать не отпускала. Говорила, что я еще мала — мне тогда всего пятнадцать было. Но тот актер звал меня. И будь уверен, ежели б я уехала, уж я б не жила вот так, как сейчас.

Ленни погладил мертвого щенка.

– У нас будет маленькое ранчо… и кролики, — сказал он.

Но она спешила рассказать о себе, прежде чем ей помешают.

– А в другой раз я встретила еще одного человека, он в кино работал. Я ходила с ним танцевать в «Приречный дансинг-холл». И он сказал, что поможет мне устроиться в кино. Сказал, что я — самородок. Что он вскорости вернется в Голливуд и напишет мне. — Она испытующе взглянула на Ленни: произвели ли ее слова хоть какое-то впечатление. — Но я так и не дождалась письма, — сказала она. — Сдается мне, мать перехватила. Ну, я не хотела оставаться там, где ничего нельзя добиться в жизни, да еще и письма перехватывают. Я напрямки спросила мать, перехватила она письмо или же нет, — она стала отпираться. А потом я вышла за Кудряша. Мы как раз в тот самый вечер познакомились с ним в «Дансинге». Ты меня слушаешь?

– Я? Само собой.

– Так вот. Я еще никому об этом не говорила, может, так и надо, кто знает. Я не люблю Кудряша. Он плохой. — После этого признания она пододвинулась к Ленни и села рядом. — Я могла бы жить в роскошных отелях, и за мной гонялись бы фотографы. И я ходила бы на все просмотры и выступала по радио, и это не стоило бы мне ни цента, потому что я была бы киноактрисой. И носила бы красивые платья, как все они. Недаром же тот человек сказал, что я — самородок.

Она посмотрела на Ленни и красиво повела рукой, показывая, что умеет играть. Пальцы ее описали в воздухе плавную дугу, мизинец изящно оттопырился.

Ленни глубоко вздохнул. На дворе раздался звон подковы и одобрительные крики.

– Кто-то удачно сыграл, — сказала она.

Солнце садилось, и светлые полосы ползли по стене, подымаясь выше яслей и лошадиных голов.

– Может, ежели я унесу щенка и выброшу его, Джордж ничего не узнает, — сказал Ленни. — И тогда он позволит мне кормить кроликов.

– Неужто ты ни об чем, окромя кроликов, думать не можешь? — сердито спросила она.

– У нас будет маленькое ранчо, — терпеливо объяснил Ленни. — Будут сад и луг, а на нем люцерна для кроликов, и я буду брать мешок, набивать люцерной и кормить кроликов.

– А почему ты так любишь кроликов? — спросила она.

Ленни долго думал, прежде чем нашел объяснение. Он осторожно пододвинулся к ней.

– Я люблю гладить все мягкое. Один раз на ярмарке я видел пушистых кроликов. И я знаю, их приятно гладить. Иногда я гладил даже мышей, ежели не было ничего получше.

Женщина испуганно отодвинулась от него.

– По-моему, ты чокнутый, — сказала она.

– Нет, — серьезно возразил Ленни. — Джордж говорит, что нет. Просто я люблю гладить все мягкое.

Она немного успокоилась.

– А кто не любит? — сказала она. — Всякий любит. Я вот люблю щупать шелк и бархат.

Ленни радостно засмеялся.

– Еще бы! — воскликнул он. — И у меня когда-то был бархат. Мне его дала одна женщина, и эта женщина была… была… моя тетя Клара. Она дала мне вот такой кусок. Был бы он у меня сейчас… — Ленни нахмурился. — Но я его потерял, — сказал он. — Уже давно.

Женщина засмеялась.

– Ты чокнутый, — сказала она. — Но все одно, кажется, ты славный. Просто большой ребенок. Кажется, я тебя понимаю. Иногда стану причесываться, долго сижу и глажу волосы, потому так они мягонькие. — И чтоб показать, как она это делает, женщина провела рукой по своим волосам. У некоторых волосы жесткие, — сказала она самодовольно. — Взять, к примеру, хоть Кудряша. Волосы совсем как проволока. А у меня — мягкие и тонкие. Потому что я их часто расчесываю. От этого они делаются еще мягче. Вот пощупай. — Она взяла руку Ленни и положила себе на голову. — Потрогай — чувствуешь, какие мягкие?

Огромная ручища Ленни начала гладить ее волосы.

– Только не растрепи, — сказала она.

– Ох, до чего ж приятно! — сказал Ленни и стал гладить сильней. — До чего ж это приятно!

– Осторожней, ты меня растреплешь. — Потом она сердито прикрикнула: — Да перестань же, ты меня совсем растрепал!

Она дергала головой, но пальцы Ленни вцепились в волосы намертво.

– Пусти! — вскрикнула она. — Слышишь, пусти!

Ленни был в смятении. Лицо его исказилось. Она завизжала, и тогда Ленни свободной рукой зажал ей рот и нос.

– Пожалуйста, не кричите, — попросил он. — Ну, пожалуйста, не надо. Джордж рассердится.

Она отчаянно билась в его руках. Ноги ее колотили по сену, она извивалась, пытаясь освободиться, и из-под ладони Ленни вырывались приглушенные стоны. Ленни заплакал от страха.

– Ну, пожалуйста, не надо! — молил он. — Джордж скажет, что я опять чего-то натворил. Он не позволит мне кормить кроликов.

Он слегка отпустил руку, и сразу же раздался ее хриплый крик. Тогда Ленни рассердился.

– Замолчите, — сказал он. — Я не хочу, чтоб вы кричали. Из-за вас я попаду в беду. Джордж так и сказал. Замолчите.

А она все вырывалась, и в глазах у нее застыл ужас. Тогда он встряхнул ее, все больше сердясь.

– Не кричите, — сказал он и снова встряхнул ее.

Она забилась, как рыба. А потом вдруг затихла. Ленни сломал ей шею.

Он посмотрел на нее и осторожно отнял ладонь от ее рта.

– Я не хотел сделать вам больно, — сказал он. — Но Джордж рассердится, ежели вы будете кричать.

Она не отвечала, не двигалась, и тогда он склонился над ней. Он приподнял ее руку, потом отпустил… Сперва он как будто был только удивлен. Потом прошептал со страхом:

– Я чего-то натворил. Я опять чего-то такое натворил.

И стал забрасывать труп сеном, покуда не завалил до половины.

Со двора донеслись крики, двойной удар подковы. И тут Ленни впервые подумал о том, что происходит там, на дворе. Он присел на корточки и прислушался.

– Я и впрямь чего-то натворил, — сказал он. — Не надо было мне этого делать. Джордж рассердится. И он сказал… спрячься в кустах и дожидайся меня. Он рассердится… В кустах дожидайся меня. Так он сказал.

Ленни повернулся и взглянул на мертвую, полузаваленную сеном женщину. Щенок лежал рядом с ней. Ленни взял его в руки.

– Я его выброшу, — сказал он. — И без того худо…

Он сунул щенка за пазуху, на четвереньках подполз к стене и поглядел сквозь щель на игроков. Потом ползком обогнул ближнее стойло и скрылся.

Солнечные полосы поднялись теперь высоко по стене, конюшня была залита мягким вечерним светом. Жена Кудряша лежала навзничь, прикрытая сеном.

В конюшне было тихо, и на всем ранчо царила предвечерняя тишина. Даже звон подковы и крики игроков, казалось, стали глуше. Сумрак постепенно окутывал конюшню, хотя на дворе было еще совсем светло. В отворенную дверь влетел голубь, покружил под потолком и снова вылетел на волю. Из-за крайнего стойла вышла овчарка, длинная, поджарая, с тяжелыми, отвисшими сосцами. Не дойдя до ящика, где лежали щенки, она почуяла мертвечину, и шерсть у нее на загривке встала дыбом. Она заскулила, на брюхе подползла к ящику и прыгнула в него, к щенкам.

Жена Кудряша лежала, полузаваленная сеном. Ожесточенность, тревога, тщеславие — все исчезло. Она стала теперь такой милой, такой простой, и ее личико казалось нежным и юным. Нарумяненные щеки и накрашенные губы оживляли его, словно она лишь задремала. Локоны, колбаски разметались по сену, губы приоткрылись.

Как это иногда бывает — время вдруг на миг остановилось, замерло. Звон смолк, движение прервалось, и длилось это много, много долгих мгновений.

Потом время ожило и медленной поступью двинулось дальше. Лошади забили копытами в стойлах, зазвенели уздечки. Голоса снаружи стали громче и звонче.

Из-за крайнего стойла послышался голос Огрызка:

– Ленни, — позвал он. — Эй, Ленни! Ты здесь, что ли? Я придумал еще кое-чего. Мы могли бы, Ленни… — Старик появился из-за крайнего стойла. — Эй, Ленни! — позвал он снова и вдруг остановился как вкопанный. Он потер культей седую щетину на щеке. — Я не знал, что вы здесь, — сказал он жене Кудряша.

Она не откликнулась. Тогда он подошел ближе.

– Негоже вам тут спать, — сказал он укоризненно; потом подошел вплотную и…

– О господи! — Он беспомощно огляделся и потер подбородок. Потом резко повернулся и выбежал из конюшни.