Мой муж Джон - Синтия Леннон

За несколько дней до отъезда Джон позвонил мне и сообщил, что Мими уехала на весь день в Беркенхед навестить свою сестру Нэнни. «Приезжай как можно быстрее», — сказал он. Джон одолжил у кого — то фотоаппарат и собирался поснимать меня, чтобы взять с собой карточки в Германию. Он попросил меня принимать соблазнительные позы перед объективом, и я зачесывала волосы наверх, потом вниз, приподнимала повыше юбку, приобнажала грудь и так далее, всеми силами пытаясь походить на Бриджит Бардо.

После съемки мы занимались любовью, а потом разожгли огонь в камине и улеглись на диван перед телевизором, поедая все, что нашли в холодильнике. Такое времяпрепровождение казалось нам еще более возбуждающим оттого, что было запретным. Ближе к вечеру мы неохотно решили, что мне пора уходить, так как Мими должна была вот — вот вернуться. Тут зазвонил телефон. Мими сказала, что из — за густого тумана автобусы не ходят и она вернется только завтра утром. Мы не могли поверить в такую удачу. Я позвонила Фил, а потом маме, которой сообщила, что остаюсь ночевать у подруги. Впервые мы с Джоном провели вместе всю ночь. Кое — как уместившись в его односпальной кровати, мы заснули, крепко обнимая друг друга.

К утру туман рассеялся, и я уехала пораньше — мы не собирались рисковать. Нам не хотелось, чтобы эта блаженная ночь омрачилась внезапным появлением Мими.

К тому времени мы с Джоном стали настолько близки, что одна мысль о разлуке приводила меня в ужас. Практически ежедневно мы были вместе на протяжении почти двух лет, и я представить себе не могла, как это он уедет на полтора месяца. Более того, мы оба понимали, что в случае их успешного выступления контракт может быть продлен.

Джон тоже не хотел расставаться. Мы пообещали друг другу хранить верность и писать каждый день. Джон также взял с меня обещание много не курить: хотя сам он выкуривал по пачке в день, а я всего пару сигарет в неделю, он терпеть не мог курящих женщин и пытался заставить меня бросить совсем.

Алан лично вез ребят в Гамбург. Расцеловав Джона на прощание и заливаясь слезами, я махала вслед их микроавтобусу, пока он не скрылся за поворотом. Здесь, в Ливерпуле, я еще могла быть уверена в Джоне, но Гамбург… Я ничего не знала об этом городе, о том, какие там девушки. Будет ли Джон по — прежнему любить меня, когда вернется?

Чтобы как — то заглушить тоску, я полностью погрузилась в незаслуженно заброшенный мною мир искусства. Почти все свое свободное время теперь я проводила дома. Мама никак не комментировала мой изменившийся образ жизни, однако я чувствовала, как она рада возможности больше видеться и общаться со мной. Она не была в восторге от моих отношений с Джоном. Хотя мама ничего не говорила, я знала, что она считает его слишком грубым и предпочла бы видеть рядом со мной совсем другого молодого человека, серьезного и надежного. Несомненно, мама надеялась, что сейчас, когда Джона нет рядом, я успокоюсь и охладею к нему.

Но об этом не могло быть и речи: я была безумно влюблена, и, когда от Джона начали приходить письма, ко мне вернулась уверенность в том, что его чувства остались прежними. Он писал почти каждый день, по десять страниц, изрисованных поцелуйчиками, смешными карикатурами и признаниями в любви. Даже конверты пестрели стихами, сердечками и посланиями вроде: «Почтальон, почтальон, я прошу тебя, ног не жалей: я люблю свою Син, так скорей же, скорей — эй — эй!» В его письмах подлинная страсть переплеталась с откровенными непристойностями. Я краснела, читая о «массивных приливах», которые он испытывает, стоит ему подумать обо мне. Приходилось прятать письма: попадись они маме на глаза, разразился бы скандал.

Однажды Джон написал, что приобрел мне в подарок «фантастические кожаные штанишки». Я подумала, что речь идет о брюках, и уже представляла, как шикарно буду в них выглядеть в колледже. Но вскоре меня постигло разочарование: Джон, видимо, догадался, что я неправильно его поняла, и в следующем письме уточнил, что купил мне черные кожаные трусики, добавив, что жаждет поскорее увидеть меня в них.

В ответное письмо я вложила фотографии, сделанные в фотоавтомате в одном из магазинов сети Woolworths. Это была новейшая, только что появившаяся технология. Я забралась в тесную кабинку, преисполненная решимости сделать все от меня зависящее, чтобы Джон остался мне верен. В своем самом вызывающем платье я, как могла, изображала соблазнительные позы: изогнувшись, закидывала руки за голову, надувала губки, бросала в объектив манящий взгляд — так, по крайней мере, мне казалось. Когда карточки выползли наружу, меня ждал неприятный сюрприз. На них я предстала не загадочной искусительницей, а, скорее, придурковатой героиней карикатур Джона. Несмотря на это, я все — таки вложила их в письмо и попросила тоже прислать мне свою фотографию: у меня не было ни одной его карточки, которую я могла бы всегда держать при себе. В ответ мне пришла целая куча снимков, но ни на один из них без смеха взглянуть было невозможно, уж не говоря о том, чтобы кому — нибудь показать: везде он кривлялся и строил жуткие рожи. Джон никогда не мог просто, без выкрутасов сделать то, о чем его просили.

Через пару недель после отъезда Джона мне исполнился двадцать один год. Мы отметили его очень тихо, сидя с мамой за чашкой чая у телевизора. Я ничего не имела против, так как дала слово, что не позволю себе никаких развлечений в его отсутствие — да мне и не хотелось веселиться без него.

Фил моложе меня всего на несколько дней, и когда, следом за моим, наступил ее день рождения, я поехала в колледж, прихватив с собой бутылку шампанского и маленький серебряный ключик. Мы тайком распили шампанское на занятии по рисунку с натуры, разломили ключик пополам и пообещали друг другу хранить каждая свою половинку в знак нашей дружбы.

События, связанные с первой поездкой ребят в Гамбург, давно стали легендой, однако у меня о них сложилось свое собственное особое представление благодаря длинным и подробным письмам Джона. Он описывал каждую деталь, связанную с их пребыванием в Германии, включая те подробности, с которыми не хотел бы знакомить своих домашних. Я многие годы хранила все его письма, но после развода часть уничтожила, а часть продала, когда сильно нуждалась в деньгах. Конечно, сейчас я очень жалею об этом.

Джон очень живо описывал условия, в которых они жили и работали. Поначалу они ожидали, что их пригласят играть в Kaiserkeller, однако по приезде они узнали, что будут выступать в другом, гораздо меньшем по размерам клубе, Indra, который тоже принадлежал Бруно Кошмидеру. До них здесь было стриптиз — шоу, и местные завсегдатаи недвусмысленно дали им понять, что предпочли бы вновь видеть на сцене девиц. «Битлз» пришлось изрядно потрудиться, чтобы завоевать внимание публики. Она жаждала настоящего зрелища, и ребята не собирались обманывать ее ожиданий. До этой поездки их выступления длились, как правило, не больше часа. Здесь же они были вынуждены играть по семь — восемь часов кряду, поэтому растягивали каждую песню до двадцати минут, отплясывая под собственную музыку на узкой сцене и выбивая такт ногами. Джон, прирожденный актер, носился по сцене как угорелый и демонстрировал такие немыслимые прыжки, что зрители скоро прониклись симпатией к дерзким юнцам из Ливерпуля.

Их поселили в кинотеатре Bambi, который раньше был театром. Здесь, в грязных гримерках, давно не использовавшихся по назначению, они и спали — на принесенных раскладушках, укрываясь старыми потертыми одеялами. После выступления, которое заканчивалось далеко за полночь, рано утром их будили громкие звуки заставки первого киносеанса. Умываться им приходилось в общественном туалете, где, естественно, были только раковины и никаких душей или ванн. Ребята обычно пользовались женским туалетом, поскольку он был почище, если только не нарывались на какую — нибудь даму, которая, громко возмущаясь, выпроваживала их вон.

В письмах Джон часто сетовал на ужасные бытовые условия, однако между строк читалось, что в целом этот опыт пришелся ему по душе, особенно когда стал очевиден результат их ежедневных усилий. Поначалу посетителей было немного, но едва прошел слух о ливерпульской группе, в клуб повалили толпы. Публика оставалась и после официального закрытия заведения в половине первого — вплоть до двух часов ночи.

Через пару месяцев клуб Indra закрыли из — за жалоб жителей соседних домов на постоянный шум, и ребят перевели в Kaiserkeller, где уже играла другая ливерпульская группа, Rory Storm and the Hurricanes. Оба коллектива чередовали часовые выступления в течение своего долгого рабочего дня и встречали восторженный прием. «Битлз» хорошо знали группу Рори Сторма: он пользовался в Ливерпуле гораздо большим успехом, чем они. В Гамбург ребята попали только потому, что Рори в то время был занят. Он приехал туда позже, и именно там ребята встретились с барабанщиком его группы Ринго Старром. Ринго был довольно симпатичным парнем, однако поближе познакомиться им не удалось.