Желание и чернокожий массажист. Пьесы и рассказы - Теннесси Уильямс

Миссис Винэбл. Потому что он порвал…

Кэтрин. Вот именно! Что-то порвалось — та самая золотая уздечка, на которой старые матери держат своих сыновей, как когда-то на пуповине… несмотря на то, что столько лет прошло после…

Миссис Винэбл. Вот видите, она признает, что я удерживала его…

Доктор. Прошу вас!

Миссис Винэбл. От гибели!

Кэтрин. Все, что я знаю: минувшим летом Себастьян вдруг перестал быть молодым. Мы приехали в Кабеса-де-Лобо, и с вечеров он начал уходить на пляж.

Д о к т о р. С вечеров на пляж?

К э т р и н. Я хотела сказать, с вечеринок, с этих феше… с этих феше…

(Пауза. Миссис Холли делает очень глубокий, тяжелый вдох. Джордж с нетерпением поерзывает.)

Доктор. Фешенебельных? Престижных? Вы это хотели сказать?

Кэтрин. Да. И вдруг минувшим летом Себастьян после полудня стал ходить только на этот пляж.

Д о к т о р. На какой пляж?

К э т р и н. В Кабеса-де-Лобо есть пляж в честь святого Себастьяна, его называют «Ла Плая Сан Себастьян». Там-то мы и стали бывать во второй половине дня — и постоянно.

Д о к т о р. И что это за пляж?

Кэтрин. Большой городской пляж около пристани.

Доктор. Общий?

Кэтрин. Да, общий.

Миссис Винэбл. Такими сказочками она себя и выдает. Доктор (он встает и идет к миссис Винэбл, не отводя взгляда от Кэтрин)… я же вам рассказывала о щепетильности Себастьяна, так как же ей можно верить?

Д о к т о р. Не надо прерывать ее.

Миссис Винэбл (перебивая). Чтобы Себастьян каждый день ходил на какой-то бесплатный грязный общий пляж? Да он всегда на милю уплывал на лодке, выискивал место, где вода была чистая, — чтобы искупаться!

Доктор. Миссис Винэбл, независимо от того, что она говорит, вы должны дать ей высказаться и больше не перебивать, иначе это интервью бесполезно.

Миссис Винэбл. Все, молчу. Ни звука, даже если это меня и убьет.

Кэтрин. Мне больше не хочется говорить.

Доктор. Нет, продолжайте. Итак, каждый день минувшим летом вы с кузеном ходили на этот бесплатный пляж…

Кэтрин. Нет, не бесплатный. Бесплатный начинался сразу же после нашего. Между ним и нашим — забор. А за вход на наш пляж взимали какую-то ерунду.

Доктор. Так, и что вы там делали? (Становится рядом с миссис Винэбл. По мере того как девушка углубляется в свой рассказ, свет меняется: он направлен на Кэтрин, в то время как другие действующие лица остаются в тени.) Что-то там произошло, и вас это взволновало?

Кэтрин. Да!

Доктор. Что именно?

К э т р и н. Он купил мне такой купальник, что я прямо ахнула. А потом засмеялась — и ни в какую! И сказала: «Да в нем даже сойкам — и то стыдно!»

Доктор. Что это значит? Он был нескромный?

Кэтрин. Вот именно! Закрытый купальник из тонкой ткани, вода делала его прозрачным! (При этом воспоминании она грустно смеется.) Я не хотела в нем купаться, но он схватил меня за руку, потащил в воду, окунул, и я вылезла словно совсем голая!

Доктор. Зачем он это сделал? Вы поняли?

Кэтрин. Да! Чтобы привлечь внимание.

Д о к т о р. Он хотел, чтобы на вас обратили внимание, так? Чувствовал, что вы не в настроении? Или одиноки? Хотел вывести из депрессии, ведь она у вас была минувшим летом?

К э т р и н. Да как же вы не понимаете?! Он ловил на меня людей! (Дыхание миссис Винэбл похоже на звуки, которые издает на крючке большая рыба.) И она это тоже делала. (Миссис Винэбл вскрикивает.) Неосознанно! Она и не знала, что ловила для него людей в модных, фешенебельных местах, где они всегда бывали до минувшего лета! Себастьян на людях был как красна девица, а она нет. И я нет. Мы обе делали для него одно и то же — устанавливали контакты, но она в приятных местах и прилично, а я должна была это делать таким вот образом! Друзей у Себастьяна не было, и пустая записная книжка с голубой сойкой все росла и росла — такая большая и такая пустая, похожая на большое пустынное голубое море и небо. Я знала, что делаю, ведь до Зеленого района я долго жила во Французском квартале.

Миссис Холли. О Кэти! Сестра…

Доктор. Тихо!

Кэтрин. Но скоро, в самый солнцепек, когда на пляже начиналось столпотворение, я стала ему вдруг не нужна для этого. На соседнем пляже он увидел каких-то подростков. Голодные, бездомные, как бродячие собаки, — там они и жили. Так вот: они перелезали через забор или обплывали его — и к нам. И тогда он позволил мне надевать строгий темный купальник, и я предпочитала уходить в дальний, пустынный конец пляжа. Писала там письма, открытки и вела дневник от третьего лица. И так часов до пяти — в это время мы встречались с ним у душа, на улице. Он выходил в сопровождении…

Д о к т о р. В сопровождении?

Кэтрин. Толпы этих бездомных голодных подростков. Давал им деньги, будто все они чистили ему ботинки или ловили такси… Каждый день толпа все росла, становилась все более шумной и жадной. Себастьяна это начало пугать. Наконец мы перестали туда ходить.

Д о к т о р. А что потом? После этого? После того, как вы перестали ходить на общий пляж?

Кэтрин. Через некоторое время, в один из раскаленных, ослепительно белых, но не ослепительно голубых дней в Кабеса-де-Лобо…

Доктор. Да…

Кэтрин. Мы весьма поздно обедали в ресторане на открытом воздухе с видом на море. Себастьян был весь в ослепительно белом — совсем как всё вокруг, освещенное ярким солнцем и белым небом. Безукоризненно белый костюм из китайского шелка, белый шелковый галстук, белая панама и белые ботинки из кожи белой ящерицы — ну прямо балетные туфельки! Он (отбрасывает голову и нервно смеется)… то и дело касался лица, шеи белым шелковым платочком и бросал себе в рот маленькие белые пилюли. Я знала, что у него болит сердце, очень беспокоилась, и на пляж мы не пошли. (Во время этого монолога освещение меняется: все погружается во мрак, а в белом горячем луче прожектора остается лишь Кэтрин.) «Я думаю, не отправиться ли нам на север? — спросил он. — По-моему, с нас хватит Кабеса-де-Лобо, мы уже все здесь повидали, а?» Я тоже так считала, но привыкла не высказываться, потому что тогда Себастьян — ну, вы знаете Себастьяна, — ведь он всегда любил делать всё не как все. А я всегда делала вид, будто подчиняюсь его желаниям, но неохотно — это была игра.

Сестра. Уронила, сигарету уронила!

Д о к т о р. Я ее уже поднял.

(Из темноты доносятся шепоты и шумы. Доктор наливает ей из шейкера коктейль.)

К э т р и н. На чем я остановилась? О да, на этом обеде в пять часов дня в рыбном ресторане на пристани Кабеса-де-Лобо. А на пляже — он отгорожен от ресторана забором с колючей проволокой, и наш столик меньше, чем в метре от него — на пляже были эти несчастные нищие. Они лежали там, голые оборванцы, ужасно худые и темные, похожие на стайки ощипанных птенцов. А потом полезли на забор, будто их туда несло ветром, горячим белым ветром с моря, и закричали «пан, пан, пан»!

Доктор (тихо). Что такое «пан»?

Кэтрин. Это по-испански «хлеб». Чавкали, засовывая в свои черные ротики такие же черные кулачки, чавкали с ужасными ухмылками. Плохо, конечно, что мы туда пришли, но уходить было слишком поздно…

Доктор (тихо). Почему слишком поздно?

К э т р и н. Я уже говорила: Себастьяну было не по себе. Он все время совал в рот эти белые таблетки. По-моему, он столько проглотил, что от них ему стало еще хуже. Взгляд был какой-то отрешенный, но он мне сказал: «Не смотри на этих монстриков. Нищета — социальная болезнь в этой стране. Будешь смотреть на нищих — заболеешь этой проблемой. И испортишь себе все впечатление».

Доктор. Продолжайте.

К э т р и н. Я продолжаю, только пришлось сделать паузу, чтобы все прояснилось. После ваших лекарств картина должна стать очень ясной; без них я вообще ничего не вспомню.

Д о к т о р. А сейчас нормально?

Кэтрин. Когда мы были вместе, я всегда делала все, как он скажет. И я перестала смотреть на этих оборванцев и не видела, как официанты погнали их скалками прочь от забора. Бросились через калитку — ну прямо штурмовой отряд, как на войне, — и бьют их, а они на заборе, вопят так истошно… а потом..

Доктор. Продолжайте, мисс Кэтрин, что вы видите дальше?

Кэтрин. Вижу, как эти… эти… эти оборванцы поют нам серенады…

Доктор. Что?

Кэтрин. Они устроили нам представление! На своих инструментах! Такая музыка была! Если это можно назвать музыкой!

Доктор. Вот как?

Кэтрин. Да! А инструменты у них были — ударные, понимаете?

Доктор (делая заметки). Да. Ударные — это, например, барабаны.

К э т р и н. Я украдкой на них смотрю, когда не смотрит кузен Себастьян, и вижу, что инструменты-то у них — связанные консервные банки. Они сияют на фоне ослепительно белого песка…