"Полдень, XXI век", 2010, № 08 - Михаил Ахманов

Утро выдалось ясным и безветренным. Первые заморозки посеребрили траву на газонах и опавшую листву, поэтому когда я подходил к дому, изморозь на проводах, антеннах и балконных перилах представлялась мне блестящей на солнце паутиной.

По двору мне навстречу шла грузная женщина в пуховом платке. Шла медленно, тяжело ступая, и только когда мы поравнялись, я с удивлением узнал соседку.

— Алевтина Васильевна! — изумился я. — Что с вами?

Она приостановилась, подслеповато заморгала и, как показалось, с трудом узнала меня. Лицо у неё было бледным, и впервые я не увидел на нём улыбки.

— Да вот… Приболела… — прерывая речь неровным астматическим дыханием, выдохнула она. — Морозит меня… Грипп, наверное…

— Рановато для гриппа, ещё не сезон, — заметил я.

— Да разве он… нас спрашивает… сезон или не сезон?.. — попыталась пошутить Алевтина Васильевна, но даже вымученной улыбки у неё не получилось.

— Болеть болеете, но о себе не забываете, прихорашиваетесь, — попробовал я комплиментом поднять ей настроение.

— Это… в каком смысле? — не поняла соседка.

— Платок у вас новый, красивый. Дорогой, наверное?

— Нет… — Она всё-таки улыбнулась, и на щеках обозначился болезненный румянец. — По дешёвке… у новых соседей… купила… Они на рынке… вязаными вещами… торгуют…

— Вот видите, а вам соседи поначалу не понравились.

— Да уж… — тяжело вздохнула она.

— Всего вам доброго, — начал я раскланиваться. — Выздоравливайте.

— Спасибо…

Поднимаясь на крыльцо, я оглянулся и посмотрел вслед медленно удаляющейся соседке. И снова стало её жаль.

На первый звонок в дверь никто не откликнулся, и я позвонил ещё.

— Кто там? — спросил из-за двери мужской голос.

— Хозяин.

Дверь приоткрылась, и в щель выглянул постоялец. Бегающие глазки прошлись по мне настороженным взглядом. Губы у него лоснились, он непрерывно жевал.

— Здравствуйте, — сказал я.

Он молча кивнул, но открывать дверь шире не собирался.

— Решил снять показания счётчиков, — сказал я, не дожидаясь вопроса, зачем пришёл.

Продолжая жевать, он недоверчиво покрутил головой, но дверь всё-таки распахнул. Одет он был по-домашнему — в затрапезные спортивные брюки и шерстяную рубашку с распахнутым высоким воротом.

— Заходите… — буркнул он и быстрым шагом направился на кухню.

Я последовал за ним, мельком заглянув в проходную комнату. На столе, стульях, диване были разложены шерстяные свитера, джемперы, платки, шали, шарфы. Торговлю супружеская пара вела весьма активную.

Когда я вошёл на кухню, он уже сидел за столом, на котором стояла огромная тарелка с нарезанной крупными кусками обветренной ветчиной.

— Позавтракать не желаете? — предложил он, схватил рукой из тарелки ломоть и целиком запихнул в рот. — Присоединяйтесь.

— Благодарю, но я завтракал.

— Как хотите, — пробормотал он набитым ртом и отправил в него следующий кусок.

То ли он был спросонья, то ли много работал, но мне показалось, что за прошедшую неделю спеси и наглости в нём поубавилось. Лицо побледнело, реденькие усы обвисли, под глазами залегли тёмные круги, и он постоянно подёргивал головой, будто высокий шерстяной ворот тёр шею. Я пригляделся и увидел на шее специфические кровоподтёки. Понятное дело — молодая жена, страстная, наверное…

— Кстати, — сказал он, не переставая жевать, — моя жена неплохо вяжет. Хотите свитер? Она снимет мерку.

Я резко обернулся и увидел её в дверях комнаты с сантиметром в руках. На ней было обтягивающее чёрное трико, подчёркивающее округлившийся животик.

— Спасибо, нет, — отрицательно покачал я головой и показал руки в перчатках. — У меня аллергия на шерсть.

Она посмотрела на меня чёрными, ничего не выражающими глазами и молча скрылась в комнате.

— Дело ваше… — равнодушно заметил он.

Я сверил показания счётчиков. Газом они не пользовались, водой и электричеством совсем чуть-чуть. Очень выгодные постояльцы. То, что мне нужно.

Тем временем он доел, открыл холодильник и достал точно такую же тарелку с точно такой же обветренной ветчиной.

— Вы уверены, что не хотите есть? — спросил он, отправляя в рот очередной кусок.

— Уверен, — твёрдо сказал я.

Холодильник был отключён, и оттуда пахнуло тухлым мясом. Ну и скареды же мои постояльцы! Пусть лучше продукты испортятся, чем жечь электричество. Впрочем, это не моё дело.

— Нормально устроились? — спросил я. — Претензий ко мне нет?

— Какие могут быть претензии? — пробурчал он, продолжая усиленно насыщаться. Вилкой он не пользовался, и пальцы лоснились от жира. — Всё путём…

— Тогда всего доброго, — кивнул я и направился к двери.

Он проводил меня и, ничего не сказав на прощание, захлопнул дверь. Ну что с них возьмёшь? Не у всех высшее образование, и не все имеют представление о бонтоне. Какова квартира, таковы и постояльцы.

На скамейке у крыльца сидел старик Макарыч с первого этажа. На нём была новая вязаная куртка и такая же шапочка, в руке он сжимал две увядшие гвоздики. Откуда у него новая куртка и шапочка, не стоило даже интересоваться. И так ясно.

— Доброе утро, Макарыч! — поздоровался я.

Он посмотрел на меня, узнал.

— А, наука! Здравствуй.

— Что случилось? — указал я глазами на гвоздики.

Макарыч тяжело вздохнул.

— Ильинична из третьего подъезда преставилась. Сегодня хороним.

— Сколько ей было?

— Шестьдесят семь. Молодая ещё… Три дня назад по двору бегала, как живчик, а тут… Зачахла и как свечка угасла…

Я сочувственно покивал.

— Ты бы сколько-нибудь на похороны дал, а, наука? Мы все тут, кто сколько смог…

— Земля ей пухом… — сказал я, дал сто рублей, кивнул на прощанье и пошёл восвояси.

Ярко светило солнце, иней на траве уже растаял, и в воздухе то и дело серебристыми блёстками мерцали тоненькие паутинки. Кто-то умирал, а кто-то только начинал жить. C'est la vie, c'est la mort…[3]

4. Письмо, пришедшее из Табаусского энтомологического института, меня огорчило, так как в библиотеке имелось всего две статьи Паригаци. Первую я получил в прошлый раз, а когда перевёл вторую, то совсем расстроился — оказалось, что она посвящена осам рода Odynerus. Об осах, охотящихся на пауков, я априори знал гораздо больше Паригаци, но не они были темой моей диссертации.

Всё же я вскользь просмотрел статью и с удовлетворением обнаружил пару абзацев, посвящённых Araneus anthropophagus. Писать об осах-охотниках, не упомянув о пауках, невозможно.

… В отличие от большинства пауков, Araneus anthropophagus не парализует жертву, попавшую в сети. Опутанная паутиной жертва продолжает жить, и иногда срок её жизни в сетях Araneus anthropophagus достигает двух-трёх недель, так как паук не высасывает жертву сразу, а питается небольшими порциями. Таким образом, можно считать, что, не убивая жертв, Araneus anthropophagus использует их в виде своеобразных «живых консервов». Мало того, суммируя неполные и, к сожалению, отрывочные сведения о жизнедеятельности Araneus anthropophagus, можно сделать предположительный вывод о том, что, оставляя в живых некоторых жертв — в частности, мух жужжал, — паук использует их в качестве приманки…

В общем-то, ничего нового я из статьи не почерпнул. Сомнительным представлялся тезис о «живых консервах» — пауки, парализующие своих жертв, также создают своеобразные «консервы». Что же касается вывода об использовании жужжал в качестве приманки…

Я подумал. Версия о «живой приманке» бытовала давно, но, пожалуй, Паригаци первым отважился сказать об этом в научной статье. Есть повод для полемики…

Больше не сомневаясь, я скопировал выделенный фрагмент статьи Паригаци и перенёс в черновик диссертации.

5. С утра стояла пасмурная, слякотная погода, но к полудню похолодало, пошёл снег. Ближе к вечеру снегопад прекратился, однако мороз продолжал крепчать.

Когда я в сумерках походил к дому, пятиэтажка выглядела нежилой. Стёкла на окнах были расписаны морозными узорами, облепленные снегом провода антенн походили на паучью сеть, наброшенную на крышу. Ни в одном окне не горел свет, словно электроэнергию отключили за неуплату. Ничего удивительного в этом районе.

Во дворе было пусто и необычно тихо. Снег на асфальте лежал ровным нетронутым покрывалом, будто стояло раннее утро и из дома ещё никто не выходил. У подъезда с подоконника второго этажа сорвался ком снега и мягко, как клок шерсти, спланировал на землю.

Я открыл дверь, но войти в подъезд не смог — перчатка намертво приклеилась к ручке. Освободив руку от перчатки, я осмотрел дверную ручку. Какой-то шутник облил её прозрачным, густым клеем. Я осторожно потрогал клей острым ногтем. Клей был вязким, но ни к ногтю, ни к коже не приставал. Тогда я снял вторую перчатку, бросил её в снег и, достав из кармана баллончик с абгезионным составом, обрызгал одежду. В конце концов, не голым же идти?