Борьба с подземной непогодой - Георгий Гуревич

— А почему она отстраняет Петра Ивановича? — спросила Тася.

— Вы же знаете Петра Ивановича Он милейший человек, но ненадежный, устанет и бросит на полпути. Да Катерина Васильевна и сама не хочет его нагружать. Любит его, вот и бережет.

— Не понимаю я такого чувства, — сказала Тася. — Любовь — это восхищение. А тут всего понемножку — кусочек привязанности, кусочек привычки, кусочек жалости.

— Вы, Тася, бессердечная. А если человек болен? Муж у вас заболеет, — вы его разлюбите?

— Если болен — не виноват. Но вы сказали «ненадежный» — это совсем другое.

Грибов поник головой. Тася говорила совсем не о Спицыне. Это он, Грибов, оказался ненадежным человеком в критические дни. И хотя потом он поправился, пошел со всеми в ногу, Тася запомнила: это тот, кто теряет равнение.

Грибов все понял и возмутился.

— А что особенного в Катерине Васильевне? — воскликнул он. — Женщина, как женщина, хороший работник. Не понимаю, чем ей гордиться перед Петром Ивановичем.

И Тася поняла, что речь идет о ней, отнюдь не о Спицыной.

— Ну и пусть, — сказала она упавшим голосом. — Сердцу не прикажешь. Оно тянется к самому лучшему… А если я не достойна, тем хуже для меня…

Они отвернулись в разные стороны, и обоим было горько, как будто произошло что-то непоправимое, порвалось надорванное, то, что еще можно было связать.

— Гордая вы, Тася, требуете слишком много.

Тася в отчаянии махнула рукой.

— Почта там, — показала она. — Идите через реку наискось, на те огни, что на холме. А мне на другой конец деревни. Прощайте.

Она скользнула по скату. Стоя наверху, Грибов следил, как удаляется плотная фигурка. Она таяла в сумраке, и сердце у Грибова щемило, как будто Тася уходила навсегда. Только сейчас она раскрылась для него. Подумать только: такая исполнительная, послушная, скромная, и такая требовательная! «Любовь — это восхищение», — сказала она. Да нет, это неверно. Разве любовь исчезает, как только любимый споткнется? Тасю надо переубедить, поспорить с ней. Но не смешно ли доказывать девушке, что она не должна разлюбить? «Сердцу не прикажешь. Оно тянется к самому лучшему».

И вот ушла, растворилась в темноте. Лыжи еще скрипят, если позвать, — услышит. Зимней ночью звуки разносятся далеко — с того берега слышны голоса, лают собаки, как будто рядом. Выстрел… еще один. Кто это стреляет ночью? Похоже на раскаты грома или на треск ломающихся льдин. Но до ледохода далеко — февраль на дворе. А все-таки река выглядит странновато: застланная снежным покрывалом, она дымится, как будто покрывало это промокло и сушится на солнце. Полынья, одна, другая, третья, разводья, целые пруды… Оттепель? Какая же оттепель — от мороза трещат сучья, лыжи скрипят по снегу.

— Тася, вернитесь-ка на берег!

Не отзывается Из упрямства, конечно Зря он отпустил ее одну.

— Тася, Тася!

А вдруг она провалилась?

Грибов неловко спускается на лед. Как она прошла здесь? На пути какие-то трещины, мокрые пятна. Приходится петлять, обходя их, все трещит, колыхается…

— Тася! — в голосе Грибова отчаяние.

Откуда-то набежала вода, лыжи липнут к промокшему снегу. Грибов снимает их. Конечно, это ошибка. Треск… хлюпанье… и он по горло в воде. Ледяные струйки бегут за шиворот под одежду. Грибов хватается за лед и проламывает его. Вот оказия! Нельзя же проламывать лед до самого берега. Температура воды около нуля. Он закоченеет через несколько минут. Снова ломается лед. Нет, не выбраться. И, как холодная струйка, в мозг проникает мысль:

«Это гибель».

Он отгоняет эту мысль. «Да нет, это несерьезно. Не могу я умереть, я еще так молод, у меня вся жизнь впереди… начатая диссертация… Тася…

А Виктор был моложе и все же погиб…»

Ноги и руки немеют, уже не сгибаются пальцы, Грибов отчаянно борется, локтями прошибая лед И вдруг рядом — лыжные палки…

— Держитесь, Александр Григорьевич.

Это Тася. Она умело выбрала прочную льдину, хорошо поставила лыжи. Ухватившись за палки, Грибов ползком выбирается на льдину, словно тюлень. Барахтается, не может встать.

— Скорее на берег! — волнуется Тася. — Вы промокли насквозь. Сейчас же разложим костер.

— Спасибо, Тасенька, — бормочет Грибов, вставая на колени, и сам чувствует, что благодарности здесь неуместны.

— Глупая я, — говорит между тем Тася. — Оставила вас одного (как будто он ребенок). Дошла до середины, слышу — вы кличете. А мне невдомек, не знала, что вы в беде. Вот сюда ступайте, здесь не скользко. Теперь сюда. Вот и берег. Сейчас я натаскаю сучьев, разложим костер. А вы прыгайте и руками хлопайте, а то прохватит вас.

Она двигалась проворно, как ртуть. Пока Грибов деревенеющими руками отломил десяток сучьев, Тася притащила из лесу несколько охапок хворосту и две сухих елочки. Вскоре под ветками заплясал огонек, Тася подсунула к нему верхушку елки, и огонь взметнулся сразу. Костер разгорелся вовремя. Грибов уже чувствовал, что мороз обжигает ему мокрое лицо.

— Послушайте, Тася, откуда на реке вода. Это бывает у вас?

— Ах, Александр Григорьевич, какая разница? С морозом шутки плохи. Вам надо снять куртку. Вот колья развесьте ее, чтобы просушить. И не жалейте сучьев, я пойду еще наломаю.

Грибов начал стаскивать меховую куртку, уже покрытую звенящими льдинками, но раздумал и натянул ее снова.

— Тася, мне нужно бежать на станцию.

— Как можно, Александр Григорьевич! У вас будет воспаление легких завтра. Вы совсем не думаете о себе.

— А вы думайте не только обо мне, — сердито ответил Грибов. — Вы еще не поняли, откуда эта оттепель? Это все фокусы нашего вулкана. Видимо, лава свернула на северный склон и вышла к реке. Конечно, она растопила лед и греет воду. Может начаться наводнение. Надо предупредить все прибрежные селения… Бежим на станцию.

Тася решительно загородила дорогу Грибову, даже руки растопырила.

— Как хотите, я вас не пущу. Как вы дойдете, вы и лыжи потеряли Я добегу гораздо быстрее. Что передать?

Грибов не мог не согласиться.

— Передавайте Ковалеву, чтобы летел сюда. Отсюда перелетим к сельсовету, потом вверх по реке.

— Хорошо, я вам пришлю сухую одежду. А вы не отходите от костра, грейтесь. Сейчас я вам сучьев натаскаю.

— Не теряйте времени, Тася. У меня самого руки есть.

Вскоре проворная фигурка скрылась среди сугробов. И, глядя вслед. Грибов вздохнул:

— Плохи твои дела, товарищ начальник. Вытащили тебя из воды, как щенка. Побежал спасать девушку и сам утонул бы без нее. Воображаю, как она смеется над тобой.

8.

Грибов оказался прав — воду согревал вулкан. Словно илистая река, лава засорила свое русло на восточном склоне и пробила новый путь — на север. Здесь склоны были круче, лава потекла быстрее и вскоре достигла леса у подножья вулкана. Под напором серой каменной массы с треском рушились вековые лиственницы. Они падали, не сопротивляясь, как деревенский плетень, смятый танком. Кусты и ветки вспыхивали, словно спички. Огонь шел верхом, опаляя сухую хвою, обгорелые сучья кувыркались в воздухе. Даже низкие тучи стали ржавыми, цвета засохших пятен крови. Но ниже пламени, у самой земли, было совершенно черно; казалось, ни один луч света не пробивается вниз.