Сомнамбула - Екатерина Завершнева

Мама, познакомься. Мы когда-то вместе учились, это было давно.

Главное — крепко держаться за руки.

Через несколько секунд электрические иглы пробивают железную крышу автобуса, словно бумажный билетик. Все бегут, но только не мы. Мама улыбается мне.

Это ненадолго. Сейчас гроза уйдет. Навсегда».

(15)

* El F2 АЗ начало таксона ветви

новая тема

A.: Ничего необычного. Что скажете, коллега?

B.: Основная idee fixe в женском сценарии: идеальный возлюбленный, миф о Психее.

И.: Однако, наша протагонистка хорошо училась в школе. Силовые линии, электрические поля, закон Кулона…

Смеются.

А.: Вы не возражаете, если я закурю.

И.: Пожалуйста-пожалуйста. Я забыл вам предложить. Ассистент, будьте любезны, включите нам вытяжку.

Полюс невозможности. На первый взгляд, здесь жизни нет, но и на том юге, который противоположен северу, ее нет тоже. Север — плоское место, и это сразу отражается на лицах вновь прибывших. Попадая сюда, мы снова становимся представителями монголоидной расы. Все дело в ином масштабе — полярная область вне и над человеком, поэтому неровности лица не имеют здесь никакого значения. Сверху они совершенно неразличимы.

Ожидание севера: правильные тела, идеальный горизонт. Оказывается: строительный материал, сваленный как придется, лед, асбест, искореженные цементные плиты. Хаос битых форм, облитых жидким азотом. Удивление — здесь можно дышать самым обыкновенным воздухом, только очень чистым. Можно снять шапку.

Солнце не ослепляет. Это место временной остановки, тут тоже живут и ждут. Если приглядеться, на дальнем берегу можно увидеть обледенелую деревушку.

«Санитарный поезд, на полках раненые. Обход врача — редкость. Врачи не успевают ни есть, ни спать, вагоны длинные, переходят один в другой, никак не кончаются. Сестры милосердия в халатах, надетых поверх телогреек, в валенках. Разносят что-то в жестяных лотках. Бинты. Занавески приспущены.

Я лежу на верхней полке с рассеченным животом. Крови нет, она давно остановилась. Белые простыни. На боковой полке внизу — мальчик лет десяти, худенький, бледно-русый, смотрит в окно. Кажется, он совершенно здоров, наверное, едет с кем-то из раненых, сын полка. Я останавливаю проходящую мимо сестру милосердия, и мне сразу становится стыдно. У нее есть дела поважнее, чем отвечать на мои вопросы.

Она качает головой. Мы сделали все, что в наших силах. Остальное зависит от организма. Продержитесь еще день, два, неделю — будете жить. Неделю? Может, и больше. Месяц? Вам нельзя разговаривать. Лежите тихо.

А кто этот мальчик?

Это ваш сын.

Что с ним?

С ним все хорошо.

Рельсы вдоль Ледовитого океана, тяжелая вязкая волна (прозрение — это не вода) достает почти до самых окон, простуженное солнце неподвижно висит над горизонтом. Я ничего не помню. У меня есть сын».

(16)

Вспомнилось потом. Лежала в переполненной палате, и никто не подходил, и не приносили ребенка, только иногда проверяли пульс и трогали лоб, нет ли жара. Жар не прекращался. В натопленной комнате, куда нас перевезли, было тихо и темно. Запертая в доме одна с младенцем

на месяцы и месяцы

не помнила ничего и не видела снов

и вот однажды утром

расчесывая его русые волосы

«мама»

а ведь ему и года не было

отчетливо но как будто не мне

куда-то в сторону

а сам смотрит в окно на пустой каток

и солнце между панельными домами

и я вдруг узнала в нем того мальчика

из поезда

У меня есть сын. С ним все хорошо.

«Поляна посреди глухой тайги. Высокая молодая сосна, засыпанная снегом. Когда снега становится слишком много, ветка нагибается, и снег падает вниз. Тайга, в которой никогда не было и не будет людей. Это самое укрытое место на земле, его тишина невыносима для человеческого уха. Все тепло мира под снегом здесь. Мама, все твое тепло. Мир, как дитя, укрытое теплым одеялом.

Когда я смотрю на свою сосну, все звуки исчезают, и я не слышу ничего, больше ничего не слышу».

(17)

* Е1 N2 НЗ; Е1 N2 V3 начало таксона ветви

новая тема

A.: Послушайте, это уже становится неинтересным. Задачка для первокурсника. Но если вы настаиваете… Хрестоматийный вариант послеродовой депрессии.

B.: Вы правы, но надо принять во внимание, что пациентке, по-видимому, делали общий наркоз. Будьте добры, медицинскую карту. Меня интересует запись анестезиолога. Ну и почерк.

И.: Как у всех врачей.

A.: Позвольте-ка… Ничего не понимаю.

И.: А вы что, ищете в карте сведения о кесаревом сечении? Не смешите меня, профессор, их там нет.

B.: Действительно…

И.: Вы же сами говорили — апелляция к реальности. Живительно, но даже лучшие эксперты с многолетним опытом работы периодически попадаются на одну и ту же удочку. Напоминаю, что мы должны с известной долей скепсиса относиться к заявлениям наблюдателей о том, что у них есть семья, дети и прочее и прочее. И давайте не углубляться в детали. Следующий эпизод, пожалуйста.

Север — антипод, отличий мало. У настоящего юга характер инсталляции, сварных железных конструкций, фабрик, конвейера. Основа жизни — жидкий кремний. Вода, в общем, есть и здесь, только она загрязнена. Кажется, что север возникает из юга, когда температура окружающей среды наконец-то падает.

«Приехали на заработки (реплика мужа: обитателям гетто тоже говорили, что они отправляются в трудовой лагерь). Нас выгрузили на поляне, подтаявшей от солнца, предыдущая смена рассаживается по вагонам (я же тебе говорила — не выдумывай! вот они, едут домой, живые и здоровые).

Ночи холодные, днем страшная жара. Пейзаж, созданный гигантским ходом температур. Прямо перед нами два высоких террикона, кругом шлак, усеянный мелкими ящерицами цвета шлака.

Неподалеку в лужице воды — спящая девочка. Она напилась, упала и уснула, ясное дело, люмпен. Не говори ерунды, она очень устала, шла с работы и вот. Здесь, кажется, не брезгуют детским трудом.

Припекает солнце. Давай поднимем ее. Ватник на спине намок и облез, под ним множество белесых червячков.

Почему же все остальные выглядят такими веселыми?

Пойдем, нам нужно найти себе комнату, устроиться как-то. Нельзя медлить, а то не достанется. Представь себе, задержаться на поверхности после захода солнца. Разорвет».

(18)

Детям всегда желают добра, даже такого, которое становится добром только в силу необходимости. Добывают постоянную прописку. Стараются, чтобы их положение за колючей проволокой было прочным. Сияние, окружающее детские головы, — оно и хранит, вопреки всему.

«Вновь прибывшие направляются к месту проживания. Здесь что-то с гравитацией, слишком высокие здания, окон нет. На ближайшем доме табличка — „детский лагерь“ (муж говорит: больше похоже на Байконур, и площадки перед домом разлинованы не для игры в классики). В лагере дети, они отделены от родителей.

Жуткий визг вселенского напильника, пыль, щебень, камни. Толпа бежит врассыпную, люди в панике бросаются на землю. Через несколько минут репродукторы передают отбой воздушной тревоги, все поселенцы целы, разрушений нет. Едва мы успеваем пройти два квартала, сирена воет снова. Скоро привыкнете, говорит конвойный, это вроде грозы. Бывает убьет кого, но чаще только пугает.

Справа от нас осыпавшийся дверной проем, за ним лестница наверх. Пока остальные поднимаются на ноги и строятся в колонны, я успеваю туда заглянуть.

В комнате без окон сидят три женщины в черном — две заняты шитьем, одна сматывает нитки. На вопросы не отвечают (глухие?). Прохожу мимо них, стараясь не шуметь. За следующей дверью грот из ракушечника, в центре которого еще одна женщина, смотрит прямо перед собой, без улыбки. Руки сложены на коленях. Столько просителей каждый день.

Я не успеваю сказать ни слова, как она превращается в алтарь, выложенный по краям цветной галькой. Вместо головы — два гладких камня овальной формы. Перед алтарем узкая полочка с продолговатыми лунками, в каждую из них вложено по камешку. У изваяния поразительно естественные формы. Это живой камень.

Я понимаю, что должна попросить ее о ребенке, но у меня с собой ничего нет. Вокруг алтаря рассыпаны бусинки, стеклянные шарики, рисовые зерна. Я подбираю их с земли, но они текут сквозь пальцы как песок. На моей ладони остается только спинка мертвой пчелы, ее легкое пустое тельце, которое я и кладу в лунку. „Дай моему ребенку родиться здоровым, и пусть мы будем вместе, будем счастливы“.

Я даже не знаю, к кому только что обращалась.

Нас обнаружили, торопят. Колонна снова собрана, рядом разбитные фабричные бабенки, они потешаются над моим огромным животом, спрашивают у мужа — а что, ваша жена уборщица? Я знаю, нужно молчать.