То был мой театр - Виталий Станцо

Я не знаю, как это сделать,

Но прошу, товарищ ЦК,

Уберите

   Ленина

       с денег.

Так цена его высока.

Понимаю, что деньги - мера

Человеческого труда,

Но,

    товарищи,

          сколько мерзкого

Прилипает к ним иногда.

Я видал,

    как подлец мусолил

По Владимиру Ильичу.

Пальцы ползали малосольные

По лицу его,

              по лицу!

В гастрономовской бакалейной

Он твердил, от водки пунцов:

Дорогуша, подай

    за Ленина

Две поллитры и огурцов...

Ленин -

    самое чистое

           деянье.

Он не может быть замутнён.

Уберите

    Ленина

        с денег.

Он - для сердца

    и для знамён.

Валерий опустил голову. Раздались аплодисменты. По нарастающей!

Зал аплодировал минут пять, не меньше. Кто-то крикнул хоккейное "Молодцы!", но без стадионной разбивки по слогам... Это воспоминание первого спектакля.

Ленинская тема ещё раз возникнет в нём, во второй половине, , фрагментами из "Лонжюмо". Бесёнок-ведущий после двух подряд парижских стихов под звуки "Интернационала" пояснит: "Лонжюмо - это под Парижем. Там помещалась школа Ленина. Сейчас там лесопильня". И выйдут на авансцену трое: Васильев, Высоцкий, Золотухин (иногда кого-то из них заменял Хмель).

Глава "Ленин режется в городки" не просто раскладывалась па три голоса. Как бы иллюстрируя, нет, не иллюстрируя -подтверждая действие, они метали в зал невидимые биты и, точно но Вознесенскому:

Революция играла

    озорно и широко!

Личной заинтересованностью - всех исполнителей! - были проникнуты финальные строки:

Скажите, Ленин, мы - каких вы ждали,

    Ленин?!,.

Скажите, Ленин, где

    победы и пробелы?

Скажите - в суете мы суть

    не проглядели?..

Последний из трёх вопросов произносил Высоцкий. Во весь голос. Его же голос неизменно звучал во всех строках антисталинистского толка. Володя торопился - даже чуть заикался, волнуясь:

Может, правы эмблемы тех лет,

Где, как солнечное

    затмение,

Надвигался на профиль

    Ленина

Неразгаданный силуэт?

Хватит!..

В книжке "Антимиры" эта строфа была; в изданном в 1966 году следующем сборнике Вознесенского (отличном, кстати) "Ахиллесово сердце" и во всех последующих - её уже нет. Как не вошел ни в одну книжную публикацию "Озы" шестистрофный кусок IV главы:

... Будто крутится радиолой

Марш охрипший и одиозный.

Ты не пой, пластинка, про Сталина, -

эта песенка непростая...

Было. Больше не угорим

Вислым дымом его седин.

Господи, с чего наши пропагандистские службы считают, что люди начисто лишены памяти?!

А таганцы будили память и совесть, напоминали, что и мы:

He какие-то винтики,

А мыслители... -

Но, с другой стороны, и мы, мы же

... продукты атомных распадов,

За отцов

     продувшихся -

         расплата.

И на полном серьёзе подводили они нас, зрителей, ставших, независимо от желания, соучастниками их пронзительных лице-действ, к последним, ключевым строкам "Озы":

Все прогрессы -

     реакционны,

Если

     рушится

          человек!

Противоречу себе? В начале этой главы писал, что хлестче звучал в спектакле другой тезис:

Художник первородный -

Всегда трибун,

а теперь не знаю. Прокатал в мозгу весь спектакль, в том числе и не названные здесь темы - любовную, например. Всё было вмещено в ёмкие эти полтора часа Поэзии и Театра - и жизнь, и слёзы, и любовь, и ещё многое. Наверное, к каким-то деталям "Антимиров" я вернусь в дальнейших главах, а пока хватит. В приведенной чуть выше строке: "Если рушится человек..." - послышался отголосок совсем другой темы - темы порухи.

Попытки порушить мой Театр предпринимались с первых месяцев его существования. И все 20 лет. "Антимиры" были, кажется, первым спектаклем, подвергнутым критическому артобстрелу из орудий больших калибров. Их антимиры, антиподы - увидели в этом спектакле, в этом Театре, в этих ребятах угрозу для себя.

Как же им мешали работать! Как запугивали, как сманивали.

В 1968 году была предпринята первая попытка "прикрыть" непокорный, в равной степени коммунистический и гуманистический театр. До меня тогда докатились лишь слабые и наверняка искажённые отголоски тех событий. Но вот прямое свидетельство:

Четыре года рыскал в море наш корсар, -

В боях и штормах не поблекло наше знамя,

Мы научились штопать паруса

И затыкать пробоины телами.

За нами гонится эскадра но пятам, -

На море штиль - и не избегнуть встречи!

Но нам сказал спокойно капитан:

"Ещё не вечер, ещё не вечер!.."

В этой песне Владимира Высоцкого - отражение реальных фактов отнюдь не флибустьерской истории. Впрочем, может, и прямое флибустьерство было - со стороны "антимиров".

А "капитан" - это Юрий Петрович.

Почти год назад проиграл я крупный спор. Применил к учителю строки ученика:

Не волнуйтесь - я не уехал,

И не надейтесь - я не уеду!

... Иных уж нет, а те далече. Где-то он, Юрий Петрович, сейчас?! С кем. Как ему работается, дышится?

Как его не хватает здесь.

В начало

О Володе Высоцком...

Так уж получилось, что в антимирной" главе этому актёру отведено много места. Рассказать о нём, как я его видел и как вижу теперь, уместнее всего здесь, между главами, посвящёнными двум поэтическим представлениям моего Театра. Потому что это будет рассказ прежде всего о поэте - первом поэте Таганки, если не всея Руси.